Василий Белов - Кануны
— Селька, ты бы сходил нарвал смородины, — сказал Судейкин. — Чем курить-то. Дело нехитрое, выучишься.
— А я чаю не пью, — отозвался Селька, мусоля цигарку. — Кто пьет, тот и идет.
— А ну-ко вот не сходи! — зашумели бабы. — Не сходи-ко, сейчас все выглядим!
Селька показал бабам фигу.
— Не выглядишь!
— Ох, сотона, бес! Девки, держите Сельку, сейчас выглядим!
Тоня — бойкая черноглазая девушка, по прозвищу Пигалица, — спрыгнула с места, подскочила к Сельке и схватила его за штанину. Селька вырвался и бросился наутек. Девки и бабы с криком погнались за ним. Но Селька, как заяц, сигал через пни и кусты.
— Нет, не догонить! — убежденно сказал Акиндин Судейкин. — Да что Селька, у него и глядеть-то, наверное, нечего. А вот у Николая Ивановича бы…
Отец Николай, отдыхавший на куче веток, открыл один глаз.
— Кто говорит? Ты, Акиндин?
— Я.
— Надо бы тебе язык выдернуть.
— Пошто, батюшка?
— Долог.
И тут послышались веселые возгласы баб.
— А что, Николай Иванович! Матушке не сказали бы.
— Ей-богу!
— Ведь не убудет, ежели поглядим!
Отец Николай встал и поплевал на руки.
— Ну-ко давай, попробуйте.
Но бабы и девки не осмелились подходить к попу.
— Это вам не Селька, связываться-то, — удовлетворенно заметил Акиндин Судейкин. — Сколько, к примеру, в тебе пудов, батюшка?
— Сколько есть, все мои, — сказал отец Николай. — Я бы и твоего Ундера, жеребца-то, на коленки поставил, не то что…
Начался спор, поставил бы или нет. Тонька-пигалица подобрала подол своего продольного сарафана.
— Селя, Селя, иди посиди!
Селька соблюдал расстояние.
— Ишь, напугали парня, — сказал старик Савватей. — Селька, а ты взял бы да добровольно и показал. Без всякой мятки.
— Сам показывай!
— Я-то што, я могу.
— Ой, не хвастай! — закричали бабы. — Ой, Савватей, сиди!
— Слабо! Знамо, слабо!
— Слабо. Мне ничего не слабо. — Савватей вспрыгнул на кривые, обутые в опорки ноги. (Он незаметно сунул руку за гашник своих синих холщовых штанов, уляпанных на коленях еловою серой.)
— Слабо, слабо! — издалека подзадоривал Селька.
Савватей Климов — этот шибановский шутник и всегдашний враль, высунул из ширинки палец, поводил из стороны в сторону и согнул. Все бабы захохотали, а Тонька завизжала и отвернулась, закрываясь платком.
— Ну, этих-то и у меня много, — сказала Палашка Евграфова. (Прозоров знал эту девку, это за ней бегал председатель ВИКа Микулин.) Она первая опамятовалась от смеха.
— Ой, леший, леший, сотона! Сивой!
— А пошто криво-то? — спросил кто-то из баб.
— Рематиз, — строго сказал Савватей и сел на пенек. — Поживи-ко с мое-то.
Прозоров прислонился к березе, на минуту закрыл глаза. Он чуть не опрокинул котелок, приставленный к корневищу. Береза была слегка подрублена. В разрубе торчала веточка, по ней светлой, прерывающейся на капель струйкой стекал в котелок березовый сок.
Прозоров округлил жесткие скулы осторожно отстранился от дерева. Он только хотел ступить на полянку, как вдруг совсем близко кто-то тихонько ойкнул. Он оглянулся: в трех-четырех шагах замерла девичья фигура. Тонька пришла за соком. В больших темных глазах спуталось все: изумление, испуг, кокетливое озорство, восхищение и вызов. Прозоров шагнул из кустов.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, здравствуйте, пожалуйста.
— О, Владимир Сергеевич, ну говори, кого же убил-то? — обрадовался отец Николай.
— Да вот… ноги одни. Да еще время.
Женщины притихли, разглядывая Прозорова. Он за руку поздоровался с пожилыми мужчинами.
— Рыбка да рябки, потерять деньки.
— Знамо, так. Как же.
— Вот не повезло вам, Владимир Сергеевич, — сказал отец Николай. — Мы ведь только что пообедали.
— Спасибо, я не проголодался. — Прозоров сел на валежину, достал кожаный портсигар, угостил протоиерея папиросой. Не желая отставать, Савватей вынул из пиджака свою деревянную, с медным колечком табакерку. Он угостил табачком сидевшую рядом бобылку Таню, та понюхала. Долго прилаживалась, но чихнуть не смогла, а Савватей безнадежно махнул рукой, пустое, мол, дело. Прозоров прикурил от костра. Тонька принесла охапку только что распустившихся веток смородины и затолкала их в чайники. Акиндин Судейкин перерубил сухостоину и подкинул в огонь. Чайники закипели.
— Что же? — оглянулся Прозоров. — Без меня у вас вроде бы веселей было.
— Да нет, какое особо веселье, — заметил Акиндин Судейкин. — Вот вы, Владимир Сергеевич, человек грамотный. Скажи-ко, а нас-то в колхоз будут заганивать?
— Тебя, Судейкин, первого загребут! — сказал отец Николай. — С Ундером-то…
— Вон в Тигине, говорят, учредили.
— В Тигине, — перебил Савватей Климов. — В Тигине верно, да ничего у них не выйдет с коммуной.
— Почему, Савватей Иванович?
— А потому, что там одне шалуны живут.
— Ну, не ври, — сказал отец Николай. — Я в Тигине бывал, знаю. Там мужики работники, не чета тебе.
— А что я, что я? — обиделся Климов. — Я по миру век не бывал! И не пойду.
— А много ли нищих с Тигины?
— Оно так, с других мест больше.
Помолчали.
— А что, Владимир Сергеевич, — опять заговорил Акиндин Судейкин, — правда, что и земельным обществам хана? Я чуял недавно.
— Почему же?
— Да потому. Вон Дугина, наставница-то, все за коллектив агитирует. Ты нам скажи, скажи. Ты знаешь и газеты тоже выписываешь.
Прозоров действительно знал. На днях в «Крестьянской газете» сообщалось о еще весеннем постановлении ВЦИК и СНК РСФСР. В этом постановлении говорилось, что крестьянские земельные общества, независимо от сельских сходов и переделов, отныне не имеют права распоряжаться землей и ее выделом для вновь создаваемых коллективов.
— Так правда или нет? — не отступал Судейкин.
— Пожалуй, правда, — неохотно отозвался Прозоров.
Еще прошлой осенью, в ноябре, пошли слухи об отмене этого земельного закона. Но слухи слухами, а постановления постановлениями. Нынче весной в Вологде Прозоров узнал о пленуме особой коллегии Высшего контроля по земельным спорам при Президиуме ВЦИК. Этот пленум принял определение, разрешающее изымать землю из частного пользования. Наконец, еще в начале этого года была директива Наркомзема, обязывающая местные органы изымать излишки земли. Прозоров знал все это. Но что он мог ответить Акиндину Судейкину?
Тот ждал и глядел на Прозорова, держа на отлете щепотку с Климовским нюхательным табаком.
— Не знаю, брат Акиндин… — сказал Прозоров, с каким-то особым старанием затаптывая окурок. — Не знаю…
