Мария Глушко - Мадонна с пайковым хлебом
— Павлина...
Женщина сразу остановилась, как будто наткнулась на стену, резко обернулась, свела брови.
— Вы меня?
И тут глаза ее посветлели, брови разлетелись к вискам, она охнула тихонько, и обе кинулись друг к другу.
— Нинка!
— Павка!
Так они и стояли, замерев, потом Павлина оторвала ее голову от своего плеча, поглядела в лицо и опять прижала к себе, обняла вместе с ребенком. V Нинка! Нечаева!
Нина молчала, сглатывая слезы, Павла Бурмина была совсем из другой жизни, и теперь Нина словно вернулась в те годы, на проезд Девичьего Поля, в свое детство...
— Ну-ну, не хлюпай! — Павлина похлопала ее по спине, забрала Витьку. —Мальчик? И когда ж ты успела?
Нина вытерла ладонью глаза.
— Ой, Павка... На базар мне надо... — Она протянула было руки, но Павла ребенка не отдала.
— Ну, нет, не затем мы с тобой встретились, чтобы вот так сразу же и расстаться,
— Я приду. Дай мне адрес.
— Не затем... — перебила Павлина. — Возьми мою сумку и айда ко мне, у меня и пацана покормим.
Павлина несла ребенка, а Нина с ее сумкой семенила рядом, еле успевая за ее крупным шагом. Павлина искоса поглядывала на нее, на темное остренькое лицо, на ситцевое, вылинявшее от стирок платье, на старенькие спортсменки на пуговках и опять на лицо...
— Ты как тут, в Саратове?
Нина коротко, без подробностей рассказала про Ташкент и как по дороге в Саратов, на маленькой станции, родила сына и что живет у хорошей, доброй женщины... И про отца — что на фронте, про мужа — пока в училище...
В трамвае они сели друг против друга, и Павлина все смотрела на нее; может, что-то вспоминала, а Нине хотелось спросить ее про мать, про испанского брата Игнатика и не слышно ли об отце, но она никак не могла решиться.
Они вышли из трамвая, поднялись на горку, подошли к голубому двухэтажному дому.
— Вот тут мы с Борькой обитаем, это дом моих свекров.
— Борька — это муж?
— Борька — это сын, ему три года.
— А муж?
— Где теперь мужья? На войне, — холодно и даже, как показалось Нине, враждебно сказала Павлина и, передав Витюшку Нине, принялась колотить в дверь.
Первый этаж дома был из кирпича, выбелен голубым, второй — деревянный, окна украшали резные, похожие на кружева наличники, в окнах виднелись цветущие герани, и дом вообще выглядел ухоженным и нарядным.
Наконец дверь открылась, женщина в косынке и переднике улыбнулась бледными губами.
— Ах, Павлинька, зачем так громко, Бореньку разбудишь, он недавно уснул.
Павлина впустила Нину в просторный коридор, заставленный ящиками и корзинами.
— Так вот, Полина Дмитриевна, это моя подруга еще по Москве, ее зовут Нина.
Женщина опять принужденно улыбнулась и мелко закивала, то ли здоровалась, то ,ли просто принимала к сведению слова невестки.
— Так что вы, Полина Дмитриевна, сейчас покормите нас, а малышу сварите кисель из черной смородины.
И опять женщина мелко затрясла головой:
— Все сделаю, Павлинька...
Она убежала, Павлина проводила ее недобрым взглядом. Зачем она так? — подумала Нина и даже поежилась от неловкости.
Они вошли в большую комнату, то ли столовую, то ли гостиную, здесь вкусно пахло жареным мясом, сдобным тестом и почему-то воском, стояли накрытые коврами диваны, пианино в полотняном чехле, большой стол под плюшевой скатертью с бахромой, лаково блестели полы, устланные ковровыми дорожками, — здесь царил устоявшийся зажиточный быт, не тронутый войной.
Павлина опять забрала у Нины Витюшку, и они по темной деревянной лестнице поднялись наверх, в комнату Павлы, Витюшка еще в дороге уснул, Павла положила его поперек широкой кровати, и он спал, разметав ручонки. Павлина долго смотрела на него, потом сказала:
— Айда, покажу Борьку.
Они пошли в смежную комнату, заваленную игрушками: конем-качалкой, трехколесным велосипедом, кубиками и разными пирамидками; на полу на толстом ковре валялись куклы-голыши и разные плюшевые зверюшки. В кроватке, огороженной деревянными перильцами, спал, сложив под щечку ладони, краснощекий малыш в крутых светлых кудряшках.
— Какой красивый мальчик! — вырвалось у Нины.
Павлина вздохнула, склонилась над сыном, тронула губами его лоб.
— Ради него и живу тут, с ними...
Нина посмотрела на ее лицо в обрамлении пышных коротких волос.
— Я им сказала, что для Бори войны нет!
Нину поразили эти слова.
— Как это — войны нет?
— А так, нет — и все. В смысле, Борька ни в чем не должен терпеть нужду. Войны нет для него. А они и стараются, потому что любят Борьку до одури. Ничего, выдержат, кулаки проклятые!
Кто — кулаки?
— Свекры мои, вот кто! Спекулянты!
— Они что же, не работают?
Морщась и кривя губы, Павлина сказала, что, конечно, работают, свекровь—надомница, солдатские ватные брюки шьет, а свекор — инвалид, на железной дороге работает, на Второй дачной остановке у них есть участок земли, там сад, ульи стоят, свекор продает мед, внес на самолет деньги, про него тут и в .газете писали, мол, патриот.
— Думаешь, он из-за патриотизма? Как бы не так! Чтобы не придирались к нему, он знаешь, сколько дерет за мед с рабочего человека?
— За что ты их не любишь? — спросила Нина.
Павлина помолчала и сказала:
— Знаю, за что.
Они вернулись в комнату Павлины, та взяла с подоконника коробку папирос «Казбек», закурила.
— Ты куришь? — удивилась Нина. — Ты ведь когда-то занималась спортом.
Павлина сбила пепел, усмехнулась.
— Вот именно, когда-то. Я в институте Лесгафта училась, а потом родился Борька... Все это позади.
В дверь заглянула свекровь, сказала полушепотом:
— Все готово, Павлинька, спускайтесь в залу...
— Стучаться надо, Полина Дмитриевна! — взвился голос Павлы, так что свекровь вздрогнула. — Никак не могу приучить!
Свекровь вжала голову в плечи, юркнула испуганной мышкой, Павлина сказала Нине, что принесет обед сюда, и тоже ушла.
Нине было тягостно в этом обжитом богатом доме, она не понимала здешних запутанных отношений, враждебная грубость Павлины коробила — неужели ее так озлобила жизнь? А если бы она знала, как отец кричал тогда на ее мать: «Вон из моего дома!» — и топал ногами, вряд ли она кинулась бы сегодня мне навстречу...
Вошла Павлина с подносом, следом свекровь внесла кастрюлю в жирных томатных потеках и тут же исчезла, они обедали за письменным столом, ели мясной борщ — довоенный, забытый, — жаркое с картошкой, Павлина ковырялась вилкой в своей тарелке, выбирала и откладывала куски мяса с жиром, и Нина вдруг поймала на себе ее взгляд, перестала есть.
