Ион Деген - Иммануил Великовский
Эйнштейн, прочитав, был потрясен и даже не пытался скрыть этого.
— Великовский, все это должно быть опубликовано. Писатель, обладающий хорошим драматическим талантом, должен оформить имеющийся у вас материал в книгу. Боже мой, какой это будет документ!
В тот вечер Великовский не рассказал Эйнштейну, что уже оформляет имеющийся материал в книгу. Ему вообще сегодня не хотелось тратить время на разговоры, не имеющие отношения к его теории.
Через несколько дней Великовский получил большое письмо от Эйнштейна, написанное им собственноручно. Письмо содержало критические замечания по поводу пяти глав «Земли в переворотах». Несколько абзацев были посвящены письмам, прочитанным им в тот вечер. Эйнштейн писал, что Шапли можно понять, хотя его нельзя простить. И тут же, противореча самому себе, он писал: «Однако, следует отдать ему должное — на политической арене он вел себя мужественно и независимо…» Поэтому, мол, в какой-то мере будет справедливо, «если мы накинем на него мантию еврейского сострадания, как это ни трудно». Однако он не отказывался от мысли, что имеющиеся у Великовского документы должны быть оформлены в книгу.
Во время следующей встречи после обсуждения проблем, связанных с «Землей в переворотах», Эйнштейн решил продолжить разговор, касающийся Шапли, но тут же деликатно прекратил, видя, как болезненно Великовский реагирует на эту тему.
Именно деликатность хозяина удерживала Великовского от откровенного разговора.
Эйнштейну — 75 лет. В этом возрасте трудно, если вообще возможно, изменить мировоззрение. То, что мог рассказать Великовский, безусловно ущемит чувства доброго и порядочного человека, такого одинокого и легко ранимого.
Возвращаясь ночью домой, Великовский упорно думал, почему Эйнштейна так глубоко задела эта проблема. Дело не только в хорошем отношении и в интересе к нему.
Эйнштейн не случайно препарирует поведение Шапли. Что-то скрытое от самого себя пытается выяснить старый ученый, что-то касающееся лагеря либералов, к которому он принадлежит и к которому не принадлежит Великовский. несмотря на гуманизм, пропитавший его до мозга костей.
Поэтому через несколько недель в письме, обсуждающем научные проблемы, Великовский принял вызов Эйнштейна и написал: «Очень рано вы накинули на Шапли мантию еврейского сострадания: вы видели только начало подшивки документов, относящихся к „Звездочетам и гробокопателям“ и к их лидеру. То, что он либерал, не извиняет, а усугубляет его вину».
Они встретились через несколько дней. Эйнштейн начал разговор именно с этой фразы:
— Великовский, что у вас на душе? Что вы боитесь рассказать, чтобы не ущемить старика?
Великовский улыбнулся, дав этим понять, что Эйнштейн не ошибся в мотивах ухода от нежелаемой темы.
— Хорошо. Я расскажу. Но сперва о мантии нашего еврейского сострадания и любви к ближнему. Не стану касаться истории, напоминать вам, как Саул пощадил царя амалекитов, злейших врагов евреев, и как это милосердие отразилось на судьбе нашего народа.
Я расскажу вам о событии, происшедшем шесть лет назад. Дорога между еврейским поселением Гуш а-Цион возле Хеврона и Иерусалимом была заблокирована арабами, численно неизмеримо превосходящими кучку защитников поселения, оставшихся почти без боеприпасов. Тридцать пять еврейских юношей решили пробраться в поселение с грузом боеприпасов тайно, по горам Иудеи. На своем пути они случайно наткнулись на старика-араба, пасущего овец. Что в подобных условиях должны были предпринять воины, успех операции которых всецело зависел от того, удастся ли им остаться необнаруженными?
Эйнштейн беспокойно заерзал в кресле.
— Да, вы правы. Они накинули на араба мантию своего еврейского сострадания. Вы молчите и не спрашиваете, чем закончилось это человеколюбие. Старик поспешил в деревню, и все тридцать пять юношей пали в неравном бою. Гуш а-Цион остался без боеприпасов. В 1929 году в Хевроне, в городе нашего праотца Авраама, в одном из четырех наших священных городов были вырезаны евреи. В 1948 году защитники поселения возле Хеврона, почти безоружные, без боеприпасов были атакованы танками Арабского легиона и тысячами арабов из всех окрестных деревень, спешивших вырезать несколько десятков евреев. Вот оно, проповедуемое вами еврейское сострадание! Сегодня, в 1954 году, нет возле Хеврона еврейского поселения.
Эйнштейн молчал. Великовский все еще взвешивал, рассказать ли то, что, как он считал, может болезненно ранить старика. Словно прочитав его мысли, Эйнштейн попросил:
— Пожалуйста, расскажите то, что вы все не решаетесь рассказать.
— Хорошо. Я расскажу о происшествии с одним из свидетелей Давида Руссе на его процессе против коммунистическою журнала «Летр Франсез».
— Я что-то слышал об этом процессе. Если я не ошибаюсь, какая-то антисоветская акция?
— Вот, вот! Именно поэтому я не хотел затрагивать этой темы.
— Ну, ладно, не буду вас перебивать. Я весь — внимание.
— Давид Руссе — французский антифашист, участник движения Сопротивления. Он чудом уцелел в нацистском концентрационном лагере. После войны он посвятил себя борьбе против системы лагерей, где бы они ни были. Естественно, ему пришлось выступить и против страшных сталинских лагерей. Коммунистическая печать Франции, в частности «Летр Франсез», обвинила Руссе во лжи и в клевете. Процесс, длившийся с ноября 1950-го по январь 1951 года, потряс Францию раскрывшейся картиной рабского труда в лагерях, назначение которых — уничтожение личности и физическое уничтожение миллионов советских граждан, не согласных или кажущихся не согласными со сталинским режимом. Одним из свидетелей Руссе был Александр Вайсберг. Вам ничего не говорит это имя?
— Вы имеете в виду физика Вайсберга?
— Да.
— Я знаком с двумя его работами. Хороший физик. Я слышал, что он коммунист.
— Бывший. Его жену и детей уничтожили немцы. Он сбежал в Советский Союз, попал в лагерь и на своей шкуре испытал прелесть победившего социализма — той общественной формации, за которую он так усердно ратовал. Жолио-Кюри и Пэрэн написали письмо Сталину, в котором поручились в верности Вайсберга идее коммунизма. Даже адвокаты Руссе не знали, что у Вайсберга есть это письмо. Суд, публика, журналисты — все были потрясены, когда физик, рассказав об ужасах советского лагеря, подтвердил свое коммунистическое прошлое письмом Жолио-Кюри и Пэрэна, двух выдающихся физиков-коммунистов. На следующий день в «Юманите» было опубликовано письмо Жолио-Кюри, в котором он отказывался от своей рекомендации.
Как совместить это с либерализмом Жолио-Кюри? Следовало ли Вайсбергу накинуть на него мантию своего еврейского сострадания?
— Вы уверены, что Жолио-Кюри опустился до подобной подлости?
— Глубокоуважаемый профессор, вы желаете, чтобы я принес вам «Юманите», или это может сделать для вас фройлен Дюкас?
Эйнштейн пытался продолжить разговор о коммунистах, либералах, борцах за мир и за запрещение атомного оружия. Но Великовский был непреклонен:
— Дорогой профессор, как врач советую вам не принимать дозу больше той, которую вы уже приняли. Для первого раза достаточно. Обещаю вам вернуться к этой теме.
Но не сегодня.
Беседа состоялась уже в преддверии осени. Во время многих предыдущих Великовскому удавалось «ускользать» от неприятной темы, обсуждая научные проблемы, интересующие Эйнштейна философские и психологические вопросы и вспоминая прошлое.
Эйнштейн снова прочитал «Миры в столкновениях», уже в немецком переводе. На сей раз он был менее категоричен. Видно было, как в нем происходит медленная и нелегкая переоценка прочитанного.
В конце зимы 1955 года Великовский дал ему прочитать рукопись «Звездочетов и гробокопателей», в том числе главы, описывающие их встречи. В письме от 17 марта 1955 года Эйнштейн писал Великовскому: «Я уже прочитал внимательно первый том „Воспоминаний к „Мирам в столкновениях““ („Звездочеты и гробокопатели“) и пометил его множеством карандашных заметок на полях, которые могут быть легко вытерты резинкой. Я восхищаюсь вашим драматическим талантом, так же как и искусством и прямотой Теккерея, который заставил рычащего без всякого уважения к правде астрономического льва в какой-то мере подобрать свой королевский хвост. Я был бы счастлив, если бы вы тоже могли наслаждаться всем этим эпизодом, видя в нем только юмористическую сторону».
Карандашные пометки, сделанные Эйнштейном не дают основания полагать, что он «наслаждался этим эпизодом, видя в нем только юмористическую сторону». На полях страниц с письмами Шапли. Струве и K° множество написанных им эпитетов «подлый», «низкий», «жалкий», мало соответствующих реакции на юмор.
За полтора года их частого общения, их дружбы, Эйнштейн медленно прошел путь от человека, не принимавшего теорию Великовского, до ученого, поддерживающего значительную часть ее основополагающих мыслей. Такая метаморфоза не была «данью» дружбе, что подтверждают следующие слова Эйнштейна: «Я бы вам написал: исторические аргументы о неистовых событиях в коре земного шара вполне убедительны. Однако попытка объяснить их рискована и должна быть предложена только как предварительная. В противном случае хорошо ориентированный читатель потеряет доверие также к тому, что солидно установлено вами».
