Самид Агаев - Седьмой Совершенный
— Наконец-то мы подошли к делу.
— Но я хочу сразу предупредить, — сказал Имран, — в этом доме я ничего воровать не стану.
Ахмад Башир покачал головой.
— Если бы протокол находился здесь, я бы его сам выкрал, но это вряд ли, это было бы слишком просто.
— Сколько, вы говорите, составит моя доля?
— Триста тысяч динаров.
— Кажется, вы называли цифру пятьсот тысяч.
— Это я погорячился, — сказал Ахмад Башир, и пояснил, — нам с тобой по триста, триста Абу-л-Хасану, если он согласится. Сто тысяч динаров аванса, что я получил, ушли на накладные расходы. Но триста тысяч тоже хорошие деньги, зря ты торгуешься.
— Я не торгуюсь, — сказал Имран, — я просто так спросил, для меня что триста, что пятьсот — все едино. Я таких денег не то что в руках, а даже вблизи не видел.
— Так ты согласен? — спросил Ахмад Башир.
— Согласен, — ответил Имран.
Ударили по рукам.
— А что я должен сделать? — спросил Имран.
— Понятия не имею, — ответил Ахмад Башир.
Вошел Хамза и сказал:
— Хозяин просит вас к ужину.
Часть шестая
Седьмой совершенный
— Вазир, вы слышали, что произошло с Абу-Мансуром? — спросил Абу-л-Хасан.
Они стояли в открытом зале в числе других придворных, ожидавших начала аудиенции у халифа.
— Собачий холод, — ответил Али ибн Иса, — как он любит держать людей на улице. Кто это собачий сын Абу Мансур?
— Это человек ал-Фурата. Фурат послал получить деньги с откупщика налогов Ибн ал-Хаджжаджа, потому что тот задолжал казне один миллион дирхемов. Абу Мансур арестовал откупщика. Стал бранить и поносить его, в то время как тот льстил ему и всячески угождал. Тогда Абу Мансур приказал сорвать с него одежду и бить, истязаемый же только приговаривал: «Да охранит Аллах». Потом Абу Мансур приказал установить большой столб, прикрепить наверху вал с веревкой за которую привязали руку Ибн ал-Хаджжаджа. Затем его подтянули вверх, а Абу Мансур не переставал кричать: «Деньги, деньги». Подвешенный умолял отпустить его, чтобы он мог переговорить с чиновниками о том, что с него требуют. Но Абу Мансур ничего и слышать не хотел, сидел под столбом и выказывал злость без нужды, чтобы могли доложить вазиру о его поведении. Когда же он притомился от препирательств, то приказал державшим веревку: «Бросьте этого ублюдка». Те отпустили веревку, а Ибн ал-Хаджжадж мужчина — тучный, — он свалился Абу Мансуру на загривок и сломал ему шею. При этом они оба лишились чувств. Абу Мансура унесли на носилках в его дом, но по дороге он умер. Ибн ал Хаджжаджа отвели обратно в тюрьму, но от гибели он спасся. После того как его жена уплатила сто тысяч динаров, его выпустили, и выплату остатка отсрочили.
Али ибн Иса посмотрел в сторону, где стоял ал-Фурат. Тот, заметив его взгляд, поклонился, но Али ибн Иса отвернулся, не ответив на приветствие.
— Все, что он делает, происходит именно так, — желчно сказал вазир. Он должен разрушить одно, чтобы получить другое. В сущности, он просто фокусник, — хоп и из его рта появляется голубиное яйцо, но возьмешь в руки это мыльный пузырь.
Абу-л-Хасан хотел предупредить вазира, что к ним направляется ал-Фурат, но замялся, не желая перебивать. Подошедший Фурат, услышал последнюю фразу. Дотронувшись до рукава Али ибн Иса, он сказал:
— Вазир, разве ты не знаешь, что править государством, — это, в сущности искусство фокусника. Если хорошо проделывать фокусы, то они становятся политикой.
Али ибн Иса неодобрительно посмотрел на ал-Фурата и произнес:
— Гм.
— Как здоровье, вазир? — продолжал ал-Фурат.
— Ничего, слава Богу, — гордо сказал Али ибн Иса, хотя на самом деле он ощущал озноб и сухость во рту, к тому же его мучила изжога.
— А я разваливаюсь на части, — смеясь, сказал ал-Фурат, — утром еле встал. Поясница болит, в башке стреляет, после вчерашнего, да еще черт дернул ночью взять на ложе молоденькую негритянку. Ох, она меня измочалила, еле живой, да еще погода плохая. Вот я и подумал, если я так себя чувствую, то, каково Али ибн Иса, в его то возрасте.
— Не беспокойся, — сказал Али-ибн Иса, — я еще простужусь на твоих похоронах.
В зале появился Наср ал-Кушури и объявил о начале аудиенции. Два хаджиба отворили двери, и люди в установленном порядке стали входить в зал. Прежде, чем последовать за вазирами, Абу-л-Хасан оглянулся. Ахмад Башир и Имран в кафтанах, шароварах и чалмах черного цвета, цвета аббасидского двора, остались в толпе придворных, состоящих в свитах высоких должностных лиц и не принимавших непосредственного участия в церемонии. Абу-л-Хасан кивнул им и скрылся в дверях.
— Ты запомнил его? — спросил Ахмад Башир.
— Запомнил, — ответил Имран.
— Прекрати глазеть по сторонам, — одернул его Ахмад Башир.
— Никак не могу поверить, что в десяти шагах отсюда находится живой халиф. А если я не могу в это поверить, то кто мне поверит, что я был здесь, — со вздохом сказал Имран. — Неужели нам нельзя войти в зал и посмотреть на халифа?
— Потише ты, деревенщина, — предостерег его Ахмад Башир, — здесь повсюду уши.
На «деревенщину» Имран не обиделся.
— Я, между прочим, — сказал он, — много раз бывал во дворце, в Кайруане.
— Почему он все-таки отказался от денег, — задумчиво произнес Ахмад Башир, — что у него на уме?
— Очень порядочный человек, — ответил Имран.
— Мне тоже так хочется думать, но если бы он согласился взять деньги, было бы спокойней.
— Можно подумать, что вы ему предлагали деньги, а он отказался.
— А что же я, по-твоему, предлагал? Овец? — рассердился Ахмад Башир.
— Я имею в виду, — пояснил Имран, — что денег в наличие у вас нет и получить их будет очень сложно. Как бы при этом головы не потерять.
— Да, это верно, — нехотя согласился Ахмад Башир.
— А ты заметил того, жирного ублюдка, прибывшего с огромной свитой. Это Назук, сахиб аш-шурта Багдада. Если бы моя жена не выкрала у меня деньги, я сейчас был бы на его месте.
— Вам, кажется, предлагали должность начальника ма'уны?
— Да какая разница, запомни, парень, — жены это самое большое зло на свете.
— Долго ли продлится аудиенция? — спросил Имран.
— Откуда я знаю, — ответил Ахмад Башир.
— Говорят, где-то здесь есть дом, во дворе которого, посреди пруда растет дерево с золотыми и серебряными ветками, с разноцветными листьями, и на ветках сидят игрушечные птицы и щебечут на разные лады. Может, сходим посмотрим.
— Сходим, — язвительно сказал Ахмад Башир, — там как раз тебя ждут, выглядывают из дверей и всех проходящих спрашивают, где там Имран, сын Юсуфа? Стой спокойно и смотри по сторонам. Мы не за этим сюда пришли.
— Как я выгляжу? — спросил ал-Муктадир, разглядывая себя в зеркале.
— Великолепно, — ответил Мунис.
— Ты говоришь правду или врешь?
— Ну, может быть, самую малость привираю. А как без лести, без лести нельзя, лесть входит в наши обязанности.
— В чьи обязанности?
— В обязанности евнухов, мой повелитель.
— А-а, — протянул ал-Муктадир.
— Тебе пора, мой повелитель, — сказал Мунис.
Он стоял в белом платье, перепоясанный красным поясом, возвышаясь над низкорослым халифом.
— Жаль, что тебе со мной нельзя на прием, — сказал ал-Муктадир, — когда ты рядом, я чувствую себя уверенней.
— Я всегда буду рядом, повелитель, — уверил Мунис.
— Странно, почему мне в голову не пришла эта мысль — назначить тебя военачальником. Я все больше склоняюсь к тому, что Али ибн Иса прав, у тебя несомненные склонности к военному делу. Но сейчас я не могу этого сделать. Мать словно взбесилась, узнав, что я готов последовать совету Али ибн Иса.
— Не следует так зависеть от Госпожи, — сказал Мунис, — ты уже давно не ребенок.
— Ты прав, мой дорогой Мунис, но ее поддерживает ал-Фурат, а с ними обоими мне тяжело спорить. Они говорят, что эта должность требует человека умудренного опытом, которого у тебя нет.
— Я не скажу о Госпоже, но ал-Фурат торгует назначениями налево и направо.
— Ах, Мунис, все это пустые разговоры, — надоедливо отмахнулся халиф.
— Он распоряжается твоей казной, как своей собственной, — заметил Мунис.
— Я сам одолжил ему деньги для покрытия дефицита бюджета. По мере поступления налогов он мне все вернет.
— А ты уверен, что эти деньги идут на государственные нужды.
— Если я получу доказательство его нечистоплотности, я изменю свое отношение к нему, — холодно сказал ал-Муктадир.
Мунис поклонился и оставался в таком положении до тех пор, пока халиф не вышел из комнаты.
На приеме между двумя вазирами завязался яростный спор. Ал-Фурат сказал, что взятые из личной казны халифа деньги, не покрыли дефицит бюджета. Жалование войскам полностью не выплачено и во избежание недовольства, а возможно и беспорядков, Ал-Фурат предложил услуги одного еврея-финансиста, готового выплатить один миллион динаров сейчас с тем, чтобы ему дали на откуп налоги с Вавилонии сроком на один год.
