Айрис Мердок - Лучше не бывает
— Я обожаю Полу, — сказал Дьюкейн. — Я уважаю и восхищаюсь ею. Да и разве возможно не восхищаться? Но…
— Что «но»?
— Она — не ты.
— Дорогой, ты сегодня красноречив. О, смотри, близнецы идут купаться. Близнецы! Я вам говорю! Найдите дядю Тео и постарайтесь взбодрить его, он только что ушел в лес.
Волоча купальные полотенца по слегка царапающейся траве лужайки, близнецы помахали руками и ушли, за ними мчался Минго, лаявший не «по-морскому», а «по-кроличьи».
— Вот два действительно радующие душу существа в нашем доме, — сказал Дьюкейн.
— Ты суров с нами! Да, близнецы — это супер, как сказала бы Барби. Грустно думать, что они вырастут и станут такими же утомительными, как Барби и Пирс.
— Сексуальными, ты имеешь в виду. Да. Мы утомительны.
— Ты утомительный. Давай я расскажу тебе о Танжере. Это было так странно — видеть всех этих женщин в чадрах! И они так по-разному носят свои чадры. Чадра — это что-то вроде килта. И не всегда это нравится. А какой там рынок…
— Я был в Танжере, — сказал Дьюкейн.
— О, тогда зачем я тебе рассказываю!
Кейт обожала уезжать и так же любила возвращаться. Она любила людей, окружавших ее, и чувствовала себя взволнованной. Возвращаясь, она чувствовала, что они нуждаются в ней, что она нужна им, как маленькая искра, которая электрически соединит их. Она была счастлива, что по ней скучают, и благословляла первое мгновение по возвращении — когда видно, как все по тебе соскучились. Но на этот раз, как она уже поделилась с Джоном, что-то странно изменилось. Ее близкие выглядели занятыми своими делами, настолько занятыми, что почти не выразили радости от встречи с ней и не носились вокруг нее с ликующими воплями. Она решила: я должна всех обойти и всем нанести визиты, поговорить с глазу на глаз со всеми, даже с Тео. Она чувствовала себя чем-то вроде лекаря. Эта мысль вернула ей хорошее настроение.
Не то чтобы она и до этого была в плохом настроении. Но с тех пор как кукушка разбудила ее около четырех утра, она ощущала себя не в своей тарелке. Позднее она приписала это ощущение присутствию Дьюкейна, состоянию его ума. То, что она называла их нервностью, она никак не могла применить к себе. И поэтому могла помочь им, находясь как бы вне этих беспокойных состояний. Но депрессия Джона, его стремление ощущать себя «ужасным» тревожила ее изнутри. Их отношения с Джоном на мгновение, только на мгновение, перестали быть прежними. Кейт удрученно думала, что она знает причину этой мгновенной дисгармонии. Она надеялась, что Джон все-таки не догадывается.
Кейт, без сомнения, хорошо провела две недели в Танжере. Она умолчала о том, что провела большую часть этого времени в постели с Октавиеном. Жаркий климат всегда так действовал на Октавиена. Она готова допустить, что и на нее тоже. После долгого обеда с обильными возлияниями они очень спешили обратно в свою комнату отеля каждый день. Октавиен просто умирал от нетерпения. Кейт забавляла мысль, что, если бы Дьюкейн узнал об этом, он бы не только ревновал, но был бы просто шокирован. Мы такие же плохие, как эти кукушки, думала она, разница только в том, что мы моногамны и поэтому мы все же хорошие, а они полигамны и потому плохие! Действительно, она была пухленькая, и загорелая, и здоровая, и энергичная, и расслабленная, и, как выразился Джон, вся в оливах, вине и Средиземном море. А вдруг Джон догадался? Должно быть, он страшно скучал по ней. А теперь, по ее возвращении, в момент электрического контакта между ними, он, возможно, особенно остро отталкивает от себя мысль о ее принадлежности другому и каким-то образом чувствует, что она наслаждается тем, что ею обладает другой. Он, наверно, почуял это, подумала она. Она задалась мыслью, почуял ли он буквально? Возможно ли это с научной точки зрения? Она должна спросить — нет, получить эту научную информацию от близнецов она не может.
Кейт вслух засмеялась.
— В чем дело? — спросил Дьюкейн.
Голос его прозвучал капризно.
— Ничего, ничего, я просто опять вспомнила о тех собаках. Не обращай внимания, их проделки не для твоих ушей. У меня для этого недостаточный словарь.
Дьюкейн казался нерасположенным беседовать о собаках. Он тер нос носовым платком, глядя в лес прямо перед собой. Оттуда опять выпорхнула сексуально озабоченная кукушка и косо боком пролетела мимо. Ку-ку-ку.
Это время года ему совершенно не идет, думала Кейт. Зачем он так мучает свой несчастный нос, он уже совсем красный, а его глаза слезятся. Сейчас он не похож на герцога Веллингтонского. Но цвет лица, хотя и красновато-коричневатый, — приятный, а там где выпирают кости, кожа бархатистая и сияющая. Кажется, он еще похудел. Это его красит. Какие жирные у него волосы, они похожи на хвосты черных крыс, это, наверно, от жары и пота. Бедный парень, он потеет. Зачем он надел эту нелепую фланелевую рубаху в такой день? Нужно подарить ему нейлоновую.
Мы потеряли общий язык. Я неловка с ним сегодня. Но это пройдет. Просто молчать вместе — это помогает. Я знала с самого начала, что это — труд. Мужчины так тупы, они не понимают, что надо трудиться ради любви. Если что-то разлаживается, они злятся и сразу впадают в отчаянье. Не стоит целовать его сейчас. Он не хочет меня, сказала она себе, в этот момент он не хочет меня. Но кто может знать? Потом она подумала, и я не хочу его. Но эта туча между нами пройдет. Мы должны заново привыкнуть друг к другу. Не нужно суетиться и давить на него. Нужно предоставить его на время самому себе и просто ждать.
Вслух она сказала:
— Джон, ты не возражаешь, если я просмотрю письма, не случилось ли чего ужасного? Их всегда набирается такая груда, когда возвращаешься из отпуска, это прямо целый хор. Я взяла их с собой в корзинке и, если ты не возражаешь, я разберу их сейчас. Оставайся, если хочешь, или лучше прогуляйся к морю. Может быть, ты встретишь там Барби, она как раз скоро поедет назад с прогулки.
Кейт перевернула испанскую корзинку и вывалила письма на сухие бледно-желтые связки сена. Она склонилась над ними и начала разглядывать их и раскладывать в разные стороны.
Дьюкейн, внезапно заинтересовавшись, тоже наклонился, проверяя письма. Затем, слегка присвистнув, он протянул длинную руку и схватил письмо в коричневом конверте, лежавшее наверху пачки. Щупая письмо, он повернулся лицом к Кейт, щуря глаза от солнца. Он насупился, и лицо его стало выглядеть еще более худым и костистым, как деревянный тотем, обмазанный маслом.
Кейт почувствовала внезапное легкое беспокойство. Он выглядел таким строгим, и первая мысль ее была: он ревнует кого-то. Кого бы это? Он узнал чей-то почерк. Кейт, бывшая в пылких отношениях со многими мужчинами, предпочитала, чтобы ее друзья не знали друг о друге. Однако надпись на конверте, сделанная рукой явно необразованного человека, казалась ей незнакомой.
— Что это? — спросила она игриво. — Ты украл мою почту! — она протянула руку, но Дьюкейн отстранился.
— Что это такое, Джон?
— Можешь сделать мне большое одолжение? — спросил Дьюкейн.
— Какое? Скажи, какое?
— Не читай это письмо.
— Кейт с удивлением посмотрела на него. — Почему?
— Потому что оно содержит нечто неприятное, что, мне кажется, тебе знать не нужно.
— Какого рода — неприятное?
— Это касается меня и еще одного человека. Все это принадлежит целиком прошлому. Один мерзавец написал тебе об этом. Но совершенно нет смысла читать это письмо. Я сам расскажу тебе об этой истории когда-нибудь потом, если хочешь, то и сейчас.
Кейт повернулись, и их колени соприкоснулись. Кайма ее платья задела сено. Она не знала, что и думать. Она была немного встревожена строгостью Дьюкейна, хотя почувствовала облегчение. То, о чем говорилось в письме, касалось его, а не ее, подумала она. Может быть, кто-то написал мне о том, что он — гомосексуалист. Он, наверно, не понимает, что мне это безразлично. Она почувствовала страшное любопытство.
— Но если оно касается прошлого и того, о чем ты сам готов рассказать, то почему бы мне не прочесть его? Что в этом плохого?
— Лучше избежать соприкосновения со злом. По-настоящему дурное письмо надо прочесть и уничтожить, а лучше всего вообще не читать. Такие вещи вкрадываются в сознание. Не нужно иметь ничего общего с ненавистью и подозрительностью. Пожалуйста, позволь мне разорвать это письмо, Кейт, пожалуйста.
— Не понимаю, — ответила Кейт. — Что бы ни говорилось в этом письме, не может испортить мое отношение к тебе. Как мало ты мне доверяешь! Ничто не может уменьшить мою любовь к тебе. Ты это, конечно, сам знаешь.
— Все равно это произведет впечатление, — сказал Дьюкейн, — чувственное впечатление. Тебе будет трудно это позабыть. Такие вещи вредоносны, они отравляют, какова бы ни была любовь. Я виноват, Кейт. Лучше я сам, по-своему, объясню тебе все. Тогда ты поймешь.
