Даниил Гранин - Иду на грозу
Тулин сразу оценил, какие огромные возможности открывает перед группой предложение Богдановского, — можно будет самым эффектным способом опробовать новый метод, работа группы получает независимость, конкретные сроки, адрес, размах, поддержку.
Сдерживая радость, Тулин произнес как можно неохотнее:
— Попробовать, что ли.
Богдановский понимающе усмехнулся.
— Сколько времени понадобится? Обеспечим вас всеми средствами.
— Так не бывает. — Тулин засмеялся, обдумывая ответ.
— Имейте в виду, десять лет меня не устроят, назовете месяц — не поверю.
Тулин чувствовал, как за этим высоким, отвесным лбом взвешивается каждое его слово. Это был экзамен. Надо было сдать его на «отлично». Он спросил:
— Вам когда-нибудь приходилось заниматься научной работой?
— А вам когда-нибудь давали задание найти за год залежи, допустим, кадмия?
Они посмотрели друг другу в глаза и засмеялись.
— Вы ждете, чтобы я назвал срок? — спросил Богдановский.
Тулин кивнул.
— Полгода. Реально?
— Год, — сказал Тулин.
— Вам уже удается отличать поля гроз от полей ливней?
— Однако! Вы хорошо осведомлены.
Богдановский ожидающе молчал.
— Кто ж это вас информировал?
Богдановский нахмурился.
— Давайте условимся, — сказал Тулин, — научные заботы — наши заботы.
— Хорошо. Самоуверенность всегда полезна. Тогда нужны гарантии.
— То есть? — Тулин не поспевал за скачками его рассуждений.
— У вас кот в мешке, — нетерпеливо пояснил Богдановский. — Развязать не хотите. Ваше право. Денег надо много. Деньги государственные, не мои. Давайте гарантии.
Тулин развел руками.
— Расписку?
— То-то. Правда ваша… — Он прищурился. — Честолюбие кое-что весит, но недостаточно. Сколько денег надо и прочего?
Когда они занимались подсчетами, в кабинет вошла молодая женщина. Крепкие, круглые щеки, большие серые глаза. Что-то знакомое почудилось Тулину в ее облике. Почувствовав вопросительный взгляд, она недоуменно посмотрела на него. Ничего не отразилось на ее лице. Она видела его впервые, а между тем он знал ее. Откуда? У него была отличная зрительная память, и то, что он не мог вспомнить, раздражало его.
Богдановский называл ее Наталией Алексеевной. Получив подпись на бумаге, она ушла.
— Вся соль в том, что я не имею права ошибиться, — сказал Богдановский, разглядывая листок с записями. — У вас в науке ошибки плодотворны, во всяком случае, неизбежны… У нас они просто исключаются. Прорубать дорогу в горах? Сотни миллионов. И время. А сколько стоит время? Во сколько вы цените месяц своей жизни?
Тулин улыбнулся.
— Вы правы.
— А два года для государства — это, может быть, тоже бесценно. Тысяча дорожников затратит два года. Две тысячи лет человеческих. Зато надежно. И зато поздно.
— Вспомнил! — вдруг сказал Тулин.
Богдановский запнулся.
— Простите, — сказал Тулин. — Я вас слушаю.
Риск был слишком велик, чтобы Богдановский мог сразу принять решение. Предстояло взвесить множество «за» и «против», и одним из важнейших среди всех обстоятельств был человек, сидящий перед ним. Как ни крутись, но в конечном счете многое сводится к таланту одного человека, способного или не способного быстро разрешить проблему. Если бы можно было посадить на это дело сто ученых! Но в том-то и дело, что в науке количеством не всегда возьмешь, тут часто решает чья-то догадка, чье-то озарение. В тщетной надежде он вглядывался в Тулина, пробуя представить, что творится в этой голове. К сожалению, всегда в конце цепи оказывается один человек. На одном конце один, на другом конце другой. Другим был он, сам Богдановский. Между ними расположились месторождения руды, будущие рудники, экспедиция, заводы, для которых предназначена эта руда, самолеты, исследовательские группы, дорожники, судьбы тысяч людей. Так или иначе все, что должно быть сделано, будет сделано, оно не зависит ни от Тулина, ни от Богдановского, но так или иначе — вот в чем суть. Можно сделать так, можно иначе. Всегда все сводится к «да» и «нет». Много лет ему приходится выбирать между этими двумя ответами. В сущности, то же самое делает кибернетическая машина. Он старался быть точным, быстрым, как машина. Кое-кто упрекал его за это, называл бездушным. В их устах «машина» звучало осуждающе. Почему? Ведь машина — дитя человеческой мысли. В нее вложено лучшее из того, до чего дошло познание. Почему можно учиться у книг и стыдно учиться у машины?
Он не имел настроений. Благодаря этому он мог учитывать настроения окружающих. Он учитывал жалость, слабость людей. Но для этого у него самого не должно было быть никаких слабостей. Он привык посылать людей в тайгу, в горы, взваливать на себя ответственность за решения, меняющие облик страны, он знал себя и был спокоен. Тут же ему приходилось, в сущности, перекладывать ответственность на другого. Кто он, этот красивый парень с умными, веселыми глазами, немного хитрый, немного фатоватый, немного нахальный?
Хотелось верить ему, и что-то настораживало.
«Слишком эмоционален», — думал Богдановский.
— Итак, считаем, что дорога ваша накрылась, — сказал Тулин.
Богдановский промычал и непроницаемо заулыбался.
— Вы не пожалеете, — пообещал Тулин. — Вы войдете в историю науки. Я уверен, что эффект превысит наши предположения.
«Хотел бы я знать, в чем ты уверен, — думал Богдановский, — в себе ты уверен или в деле своем уверен?»
Разыскав в одной из комнат Наталию Алексеевну, Тулин попросил ее выйти в коридор.
— Вы Наташа? — спросил он.
Она настороженно кивнула.
— Я вас узнал…
Она спокойно ждала.
— …по фотографии. Отгадайте, где я мог ее видеть.
Она развеселилась.
— Это что у вас, способ знакомиться?
— На карточке вы были в свитере с двойной полоской.
А сейчас она была в синем халатике с закатанными рукавами, загорелая, высокая. Он был слегка разочарован. Почему-то он представлял ее себе томной, грустной, маленькой. Перед ним была спокойная, уверенная в себе женщина, и лишь в глазах, добрых, мягких, сохранилась та самая Наташа, которая запомнилась ему.
Разговаривать с женщинами Тулину всегда было легче, чем с мужчинами, однако здесь он натолкнулся на нечто особое. Несмотря на загадочные фразы, сам по себе он, видимо, не возбуждал у нее любопытства. Казалось, что лишь по доброте и деликатности она не уходит.
Он протянул ей руку.
— Тулин Олег Николаевич.
— И что же дальше?
— Значит, вам ничего не известно обо мне. Безобразие! А я кое-что знаю о вас. Заиндевелая роща. Лыжи. Снег на вязаной шапочке. Два часа я оставался наедине с вашей фотографией, пока не пришел хозяин.
— Моя фотография… — Она сразу застыла. — Так вы Тулин! Ну да, конечно… — Глаза ее блеснули, но она ничего не спрашивала…
— Ну если вам и это неинтересно, то прошу прощения. Я был прав.
— В чем?
— А когда доказывал Сереге, что не стоит к таким вещам относиться серьезно.
— Где он? Как он? Когда вы его видели?..
Он посмотрел на часы.
— К сожалению, я спешу.
Следовало бы разыграть ее, но он увидел, что для нее это слишком серьезно. И в нем шевельнулось что-то вроде зависти.
— Ладно, молитесь на меня. Крылов со мною. Нет, не здесь, в сотне километров отсюда. Хотите адрес? Этот меланхолик сойдет с ума, когда узнает, что я вас встретил.
— Не говорите ему ничего. Я сама.
Не доверяя своему чутью, он спросил:
— Вы не хотите видеть его?
Должно быть, она отлично владела собой. Мягко и доверительно-просто она сказала:
— Да, пожалуй, уже поздно. Не стоит. Так будет лучше.
Она была не из тех, кого можно расспрашивать или уговаривать. Но все же она была женщина, и Тулин достаточно хорошо их знал.
— Вот вам адрес.
Бедняга, подумал он про Крылова, не так-то ему будет просто с ней.
7
Наконец-то им повезло. Они разыскали мощные кучевые облака с высокой напряженностью. По просьбе Крылова Хоботнев сохранял высоту, и можно было замерять распределение напряженности, и заряд самолета, и заряды капель, и спектр капель. Приборы, словно ножом, вскрывали внутренности облака.
Сотни, а если во всех странах, так уже тысячи полетов в облаках, километры пленок, заснятых на регистраторах, выяснили лишь бесконечную сложность процессов, творящихся в этом кипящем котле погоды. Хаос случайностей. Несхожие, неповторимые по внешнему виду и в своем строении, в механизме взаимодействия зарядов, они порой казались отчаявшемуся Крылову вдохновенной композицией господа бога. Кое-какие закономерности постепенно удавалось нащупать, но внутренняя сущность происходящего в этом сером тумане оставалась тайной, слепой игрой природы. Почему-то в каплях вдруг менялись заряды, где-то самолет переходил из областей положительного поля в отрицательное. Капли сгущались, росли, начинался ливень. Почему? Как?
