Жизнь бабочки - Тевлина Жанна
– Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Я ищу техника-смотрителя, а сторожка закрыта.
– Да он так рано не придет…
– А когда придет?
– А кто его знает? К ним вчера сноха приезжала с мужем, сваты… Ну, посидели, ясное дело… Так что сегодня он часам к трем поправится, не раньше…
– Ясно… А вы не знаете, где новый председатель живет?
Женщина удивилась.
– Там и живет… Я ж вам только что рассказала, что он спит еще…
– Мы ж про техника-смотрителя говорили.
– Так он и есть техник-смотритель.
– Председатель?
– А что председатель не человек? Чего деньги разбазаривать? А что вы хотели?
– Да вот хотел узнать, как трубы водопроводные поменять… Ну и еще кое-какой ремонт…
Женщина насторожилась.
– А вам это никто не оплатит.
– Да я не претендую…
– А ну тогда к трем подходите… Он вам поможет.
Градов поблагодарил. Голова не проходила, и тут он хорошо понимал председателя. В таком состоянии он бы тоже не смог работать техником-смотрителем. При том, что к нему не приезжали ни сноха, ни сваты, и он даже точно не знал, чем сноха от свата отличается. Он решил прогуляться по песчанке и пошел в сторону шоссе. После волейболки дорога уходила влево и вела напрямик туда, где росло дерево. К этому дереву прилетала переливница, любимая бабочка, которая так и осталась для него тайной. Да и дерево было непростым. Градов его случайно открыл, а потом каждый день прибегал к нему, боясь поверить своему открытию, настолько фантастичным оно казалось. Дерево было лиственным, но каким именно, он никогда не задумывался. Про себя он всегда называл его деревом, и это имя закрепилось за ним навсегда. Оно стояло особняком, метрах в пятидесяти от смешанной рощицы, что подчеркивало его уникальность.
Сколько Градов себя помнил, он охотился за бабочкой-переливницей. Другие бабочки его тоже привлекали, и он много знал об их жизни, например то, что бабочка долго не жила, если сбрасывала пыльцу. Это он узнал от Мани, которая всегда старалась аккуратно выпустить случайно залетевшую бабочку, чтобы та поменьше билась крыльями об окно. Он не останавливал ее, а она будто не замечала его увлечения.
Но бабочка-переливница была особенной. Она была одушевленной, и, в отличие от человеческой, ее душа была бессмертной. Ему всего несколько раз удалось поймать переливницу, и, когда она засыпала, он часами сидел над ней, разглядывая ее крылья в разных ракурсах, пытаясь поймать мгновенный перелив сиреневого пламени. Эта загадка не давала ему покоя. У мертвого человека затухало дыхание, а пламя в крыльях уснувшей бабочки не гасло.
Бабочки всегда поражали его своим совершенством. Он отказывался верить, что такое могла нарисовать природа. Эта была ожившая картинка, нарисованная идеальным мастером. Но картинка не была чудом, потому что у нее был автор, а все известные ему чудеса были нематериальны. Бабочка была материализовавшимся чудом, единственным из чудес, подвластным обладанию. И не было большего счастья, чем обладание бабочкой. Ему казалось, что, поймав ее, он поймал застывшую вечность. Это были самые яркие моменты его жизни, моменты абсолютного счастья.
Он впервые увидел переливницу в каком-то познавательном журнале и окончательно потерял покой. Он знал, что не успокоится, пока не поймает ее и не увидит своими глазами перелив в ее крыльях. Некоторые дачные хвастались, что ловили ее, а потом отпускали. Но он не верил.
Он хорошо помнил тот момент, когда впервые увидел ее. Вокруг было поле. И не было ничего, кроме дерева и бабочки, сидящей на голом стволе. Обычно бабочки не сидели на деревьях, и это сразу поразило своей нереальностью. Он подошел ближе, бабочка не шелохнулась. Ее коричневые крылья с белым ободком были сложены, и страшно хотелось заглянуть внутрь этих крыльев. Он поднял сачок. Бабочка лениво взмахнула крыльями, полыхнув сиреневым пламенем, и взмыла в воздух. С этого дня он каждый день бегал к дереву и только через неделю увидел точно такую же бабочку на том же месте. Было ощущение, что она специально поджидает его тут. Появился знакомый холодок в груди, и в замедленном прыжке он взлетел в воздух вместе с бабочкой. Он уже знал, что поймал ее, но еще несколько мгновений боялся заглянуть в сачок. В течение нескольких дней он разглядывал чудесную добычу, потом пересилил азарт и он вернулся к дереву, но бабочка никак не прилетала, и он уже было подумал, что это была одна и та же бабочка, и стало немного жутковато. Но в конце лета он опять увидел такую же на том же месте. Правда, поймать ее не удалось. Но он немного успокоился. Пару раз даже водил к дереву Носа. Они ждали долго, но так никто и не прилетел. Градов понял, что она прилетает только, когда он один…
Вдали показалось дерево, и его охватило знакомое волнение, так что он даже ускорил шаг. Все было как раньше. Дерево было живое. К стволу, в том месте, где раньше садилась бабочка, была прибита табличка. «Кирпич, щебень, дрова». Чуть ниже мелкими буквами было приписано: «Замена труб». И дальше шли телефоны, по которым следовало обратиться. Его охватила паника. В карманах не было ничего острого, чем можно было отодрать табличку. Он огляделся в поисках крепкой палки, и его взгляд уперся в точно такую же табличку, белеющую на стволе старой сосны, чуть поодаль, в рощице. Все остальные деревья, окружавшие сосну, также пестрели похожими табличками, которые различались только цветом, размером букв и, наверное, номерами телефонов. Минуту подумав, он достал мобильник и вписал в него телефон мастера по замене труб, указанный на дереве.
Когда вернулся в Москву, первым делом проверил почту и сразу увидел Севкин мейл. Пока загружалось приложение, налил себе кофе. Там было много страниц. Вначале давался оригинал стиха на испанском, а затем – перевод. На полке в его комнате стояла антология испанских поэтов, и многих из них он читал. Но это было давно, и он совершенно не помнил своего впечатления. Сейчас он читал испанскую поэзию, а слышал голос Севчика. Таким он его не знал. В этих стихах была жесткость и чувственность и полное отсутствие сентиментальности. Он физически ощущал точность найденных образов. Вечно испуганный и патологически замкнутый, здесь Севчик парил в свободном полете, не боясь ни себя, ни других.
Градов никогда не писал стихов, даже в юности, но его всегда восхищал поэтический дар. Было один раз, когда он попытался что-то написать, но он очень быстро убедился в безнадежности этого занятия. Описать на бумаге самые простые вещи оказалось невыполнимой задачей. Причем у некоторых это получалось, и было совершенно непостижимо то, как они этого достигали. Почему-то у Пушкина «гений чистой красоты» завораживал, но можно было себе представить, как прозвучит подобное сочетание у какого-нибудь другого автора. Слова повсюду те же, а впечатление разное. Как выразить словами невыразимое? Почему эмоция превращается в пошлость, как только получает словесное выражение? Почему слова застывают на выдохе, когда так хочется сказать? Какое-то время он искал ответы на все эти вопросы и, не найдя, просто забыл об этом занятии.
Севчик ответил после первого гудка, будто сидел и ждал градовского звонка. Градов даже не успел поздороваться.
– Прочитал?
– Прочитал.
– И что скажешь?
– Я в восхищении.
Севчик тихо засмеялся.
– Мне, конечно, неудобно тебя просить…. Ты и так вон время на меня потратил…
– Ну, не крути, Севчик!
– Да я пообщаться хотел…
– Так я с превеликим удовольствием!
– Только я кабаки не люблю. Там атмосфера не та…
– Какие проблемы? Приезжай ко мне в контору… Хоть сегодня… Я полседьмого освобожусь… Посидим, чайку попьем… Мешать нам не будут…
Севчик помолчал.
– Ты извини, Доктор, в контору не приеду…
– Ну не хочешь, давай ко мне. Могу за тобой заехать. Мои обалдеют…
– Доктор, не обижайся, но я не готов ни с кем общаться. И к себе не зову. Мои уже давно обалдели…
Градов подумал минуту и сказал.
