Иэн Макьюэн - Солнечная
Поистине героическое было время. Днем неспешно вникать в идеи Олдоса, а по вечерам, лежа все так же на спине, смотреть по телевизору последние новости с процесса в Олд-Бейли, перед зданием которого его без пяти минут бывшая жена четко, хотя голос ее при этом дрожит, отвечает на вопросы журналистов, рядясь в мантию любимицы СМИ. А по поводу того, что строитель Тарпин, повинный сразу в двух преступлениях (наяривал его жену Патрицию и поставил ей фонарь под глазом), сядет в тюрьму совсем за другое, им не совершенное, Биэрд особенно не переживал.
Никому не дано предугадать, на какую из житейских тревог обратит свое внимание бессонница. Даже среди дня, в оптимальных условиях, человек, как правило, не выбирает, из-за чего он будет переживать больше всего. В данную секунду, в предрассветных зимних сумерках, помимо здоровья, денег, работы, маячащего аборта и подстерегающей внезапной смерти его мучила, как заноза, мысль об этом лекторе или профессоре в отеле «Савой» – как там бишь его, Лемон, нет, Меллон, – нагло обвинившем его в неоригинальности, в обмане, в плагиате. Хотя настоящим вором был он, Меллон, спешивший присвоить себе подлинный опыт Биэрда, чтобы свести его к объекту академического интереса, к учебному примеру распространенной ошибки, к лакомому пирожному, пущенному по кругу, как похабный анекдот. Он увидел, как его рука, направляемая бессонницей, легко вытянулась, словно на шарнирах, и стала сжиматься вокруг горла Меллона, пока тот не пал на колени и не прохрипел свои извинения. Биэрд мог впасть в ярость, но он никогда ни на кого не нападал, даже в детстве. Зато во сне он огорошивал своих врагов бурными проявлениями насилия. Сейчас, вместе с легким учащением пульса, к нему пришло ощущение свежести и необыкновенной бодрости. А также прилив оптимизма. Нет, жизнь еще не кончена.
Например, его увлекла одна идея, и он хотел, чтобы его коллега Тоби Хаммер отнесся к ней со всей серьезностью. Хитроумная схема по обогащению углеродом в скором времени будет реализована в Европе и когда-нибудь, возможно, в США. Идея заключалась в сбросе сотен тонн железных опилок в океан для обогащения воды и распространения планктона. По мере роста последний поглощает все больше двуокиси углерода из атмосферы. Можно высчитать точные объемы для получения кредитов под химически чистый уголь, который будет продаваться по схеме предприятиям тяжелой промышленности. Если угольносжигающая компания закупит приличную долю, она сможет на законных основаниях заявить, что с точки зрения выделения двуокиси углерода у нее чистое производство. Важно опередить конкурентов, прежде чем окончательно сформируется европейский рынок. Нужны суда и запасы железных опилок, нужно определиться с местами сброса, ну и, конечно, обойти все инстанции. Без Тоби Хаммера тут никак. Кое-кто из морских биологов, наверняка вынашивающих собственные тайные планы, прослышал о его идее и тут же поднял в прессе крик, что вмешательство в первое звено пищевой цепи опасно. Этих господ надо обезоружить с помощью неопровержимых научных доводов. Биэрд уже заготовил две статьи для публикации и только ждал подходящего момента.
Запахнувшись в красную тогу и восседая на троне посреди ночного безмолвия, он взором императора окидывал недавнее прошлое. Идея с железными опилками воскресила все то достойное и важное, чем он занимался, и лишний раз напомнила, что нельзя позволить сбить себя с курса. Он приобретет в Нью-Мексико двести гектаров земли. Там проложены допотопные линии электропередачи на шатких деревянных столбах, зато они в рабочем состоянии, и еще там есть надежный источник воды. В один прекрасный день стеклянные панели, начиненные свернутыми прозрачными трубочками и обращенные к солнцу, накроют местные луга сияющим морем и начнут производить водород и кислород из света и воды за гроши. Компрессоры закачают водород в огромные резервуары. Вновь соединившись, кислород с водородом приведут в действие генераторы на топливных батареях. Денно и нощно электростанция будет снабжать энергией город Лордсбург и освещать неоном его главную улочку. А затем, по мере наращивания мощностей, подключатся соседние города – Редрок, Верден, Коттон-Сити и, под занавес, Силвер-Сити. И мир, прозрев, бросится к нему со всех ног.
Наконец он слез с трона, запахнулся в халат и, миновав темную гостиную, где ему пришлось перешагивать через свои вещички, вошел в кухню. Здесь он постоял в полутьме перед холодильником в человеческий рост и наконец нерешительно потянул за полуметровую ручку. Дверца зазывно распахнулась с тихим чмокающим звуком наподобие поцелуя. Полочки были изящно подсвечены и поражали разнообразием, такой стеклянный небоскреб ночью, есть из чего выбирать. Между итальянским салатом радиккио и баночкой домашнего джема, в белом горшочке, накрытом серебряной фольгой, лежали остатки куриного рагу. А в морозилке обнаружилась полукилограммовая упаковка шоколадного мороженого. Как раз немного оттает, пока он закусывает. Он достал из выдвижного ящика большую ложку (сгодится для того и для другого), уселся за стол и, снимая фольгу, почувствовал, как к нему возвращаются силы.
Часть третья
2009
Тот факт, что Майкл Биэрд – единственный ребенок в семье, ни у кого не вызывал удивления, да он и сам первый признался бы, что братские чувства ему неведомы. Его мать Анжела, костлявая красотка, души в нем не чаяла, и еда была способом выражения ее любви. Она упаивала его молоком из бутылочки, с добавкой по первому требованию. За четыре десятилетия до получения им нобелевки по физике он вышел в лидеры окружного соревнования для младенцев в категории от новорожденных до шестимесячных. В те суровые послевоенные годы идеалы младенческой красоты ассоциировались главным образом с жировой массой, тройным подбородком а-ля Черчилль, мечтами о конце карточной системы и наступлении эры изобилия. Бэбиков демонстрировали и оценивали, как призовые кабачки, и в 1947-м пухлявый и жизнерадостный Майкл обскакал всех.
Надо сказать, для представительницы среднего класса и жены биржевого маклера выставить своего младенца на конкурс во время большого деревенского праздника, вместо того чтобы покупать с лотков домашние пироги и пряную индийскую стряпню, было чем-то из ряда вон. Видимо, она не сомневалась в его победе, как впоследствии, по ее собственному признанию, точно знала, что он получит стипендию в Оксфорде. После его перехода на твердую пищу и до конца жизни она готовила для него с той же беззаветностью, с какой когда-то держала перед ним молочную бутылку, и в середине шестидесятых, несмотря на свою болезнь, экспериментировала с новыми блюдами по случаю его редких приездов домой, за что вполне заслуживала голубой ленты Святого Духа от кулинарии. Ее супруг Генри, в еде страшный консерватор, терпеть не мог чеснока и запаха оливкового масла. На ранней стадии замужества по каким-то сугубо личным причинам она от него отдалилась. Она жила ради сына, не оставляя окружающим сомнений в том, кому принадлежит ее сердце: толстячку, всегда тянувшемуся к красивым женщинам и, по совместительству, хорошим кулинаркам.
