Наталья Земскова - Детородный возраст
– Грустите? – неслышно подошел Светланов и знаком спросил разрешения присесть.
Маргарита вздрогнула, помедлив, кивнула и неожиданно для себя призналась:
– Грущу.
– Это хорошо.
– Хорошо?
– Ну конечно. Ведь грустят те, у кого есть на это силы. Остальные обычно выживают.
– Действительно, я не подумала.
– О чем грустите, об Италии?
– Обо всем, об Италии. Ведь так, как здесь, сейчас, не будет никогда.
– А хочется ухватить за хвост, продлить еще чуть-чуть.
– Да нет, «чуть-чуть» меня устроит вряд ли – так не всё ли равно?
– Да, вы правы. Знаете, Риточка, что-то мне говорит, что мы еще свидимся. Не печальтесь, всё это пустое и от нас не зависит. Возьмите визитку и, если что, звоните, буду рад.
– Ах, если бы не зависело! Если бы! Тогда можно расслабиться и плыть, куда вывезет.
– Конечно. Не зависит. Вольно или невольно, вы заказали эту ситуацию когда-то, но теперь она будет раскручиваться сама, и мой совет – не убивайтесь так. Расслабьтесь и плывите.
– Откуда вы всё знаете?
– Давно живу.
– И я давно, а ничего не знаю.
Показался Кириллов, Алексей Петрович тотчас поднялся и исчез.
Вечер заканчивался, но они не торопились, не танцевали, почти не говорили, но часто пересекались взглядами, подолгу не отводя глаз, и не было в этом молчании ничего вынужденно-тяжелого, и только неясная нота обреченности чувствовалась в этом всё время прерывающемся диалоге.
– Я хотел тебе сказать, мы летим разными рейсами.
– Разными? Почему?
– Так забронировали билеты – в два самолета. Полгруппы в один, полгруппы в другой.
– То есть я тебя оставлю здесь, в Италии…
– Нет, я тебя. Я раньше улетаю. А потом ты ко мне прилетишь. Прилетишь?
«Разве ты не знаешь, „потом“ не бывает, – захотелось крикнуть Маргарите, но она слегка улыбнулась и ничего не ответила. – Именно что не знаешь. А объяснять бесполезно, в двадцать семь лет…»
* * *…Проходит какое-то время – совершенно не понимаю сколько, – и кто-то наклоняется надо мной:
– Здравствуйте, меня зовут Лена. Вы слышите? Лена. Я заступила на дежурство и буду с вами до утра. Не плачьте, вы только не плачьте. Моей дочке два года, а в двадцать шесть недель было всё, как у вас, угроза и схватки через десять минут. Привезли ночью на «скорой» сюда же, только этажом ниже. Но прокапали, и всё прошло. И у вас будет так же. Не плачьте.
Через силу открываю глаза и вижу совсем молодую черноволосую девушку – всю в кудряшках и с очень яркими блестящими глазами.
От сочувствия и нормальных человеческих интонаций я начинаю реветь еще пуще, но Лена берет меня за руку, и я будто бы нащупываю под ногами слабую, но все-таки почву.
– С гинепралом всё, сейчас принесу магнезию и продолжим. А судно дать?..
Неужели прошло два часа? Гинепрал прокапали – значит, два.
Понимая, что эта девушка – моя спасительная соломинка, я прошу как можно тише, убедительнее и спокойнее:
– Лена, милая, здесь есть что-нибудь мягкое, расхристанное, лучше всего панцирная кровать? Мне нужно во что-то провалиться – может быть, схватки уменьшатся. Так уже было однажды.
Личико девушки вытягивается, она задумывается, секунду размышляет:
– Кроватей нет, но есть продавленный мягкий диван – там, в «предбаннике». Если хотите…
– Ужасно хочу!
– Хорошо… Пойдемте.
Лена провожает меня в «предбанник» – это, слава богу, недалеко – и, скорехонько соорудив постель, укладывает на диван. Я наконец-то оказываюсь будто бы в гамаке. Слышу, как отчитывает ее брюнет, как она его уговаривает и он уходит. Я оставлена здесь. Слава богу. И вот я лежу на мягком, с магнезией, с рукой на животе, а он-то сокращается уже с интервалом в семь минут… Надо успокоиться и как-то выключиться. Выключить эти схватки. Господи. Господи, как? Молитвы, надо читать молитвы. Ну конечно, конечно, молитвы. Я знаю «Отче наш», «Пресвятая Троица…» и еще что-то, не помню. Без остановки читаю «Отче наш» и «Троицу». Не боюсь. Не боюсь. Не боюсь. Всё прошло. Всё прошло. Всё прошло. Нельзя считать минуты между схватками, от этого только хуже. Нужно отвлечься, всё забыть. И мысли, все мысли убрать, уничтожить. Я смогу, я смогу, я смогу. Матка поймет, что я в нужном положении, и полностью расслабится, ведь у нас одна цель. Как и тогда, два месяца назад, начинаю разговаривать с ней, будто с разумным существом, и умолять расслабиться. Изо всех сил представляю ее расслабленной и вверху, но проходит час – ничего не меняется.
Чтобы не ждать очередного сокращения, принимаюсь отслеживать каждую каплю магнезии: кап, кап, кап… Кап – всё зависит от меня, не от них. Кап – я должна найти выход. Сама. Кап – это просто такой лабиринт, где каждый движется в одиночку, будто в игре. Кап – не сдаваться, терпеть, не сдаваться. Кап – очертить вокруг себя круг, круг защиты. Кап – это только волнение, страхи. Кап – я перестану бояться, она поймет и расслабится. Жидкость входит в мою вену без всяких ощущений. Магний безвреден, он содержится в организме, им лечат сто лет. Всё обычно, банально, стандартно, и, значит, опасности никакой – внушаю я себе и не смотрю по сторонам. Я одна, совершенно одна. Я спокойна, и я сейчас засну…
Шум и крики в родовом боксе как будто стихают, свет приглушается, и отделение уже не кажется таким ужасным, как вначале, с этими родильными столами, которые в первую минуту принимаешь за пыточные. На короткий момент воцаряется тишина, но тотчас же ее разрушают нечеловеческие крики и брань.
– Не обращайте внимания, – почти весело уговаривает меня Лена и, опускаясь рядом, сама принимается считать интервалы между схватками. Ее лицо спокойно и улыбчиво, и это спокойствие передается мне, я перестаю бояться и дрожать.
– Интервал всё такой же. Это чудесно, чудесно. Главное, что нет болей. Значит, шейка закрыта. Держитесь, Маша, держитесь. Помните: у меня было так же, точь-в-точь, ничего страшного, нам только бы выиграть время.
Время, выиграть время… Кап – мы доехали, всё хорошо. Кап – я лежу, совершенно расслабившись. Кап – это просто испуг, он проходит. Кап – схватки кончились, их больше нет. Время ползет и летит – я это вижу по часам, висящим напротив, и с удивлением понимаю, что уже вечер, а привезли меня в двенадцать дня. Я продержалась больше восьми часов, а это очень много.
Магнезия тоже заканчивается, и Лена, убирая капельницу, виновато разводит руками:
– Теперь всё, надо ждать, либо туда – либо сюда. Больше капать нельзя.
– Да, я знаю, я знаю.
– Вы что-нибудь ели?
– Нет… Но не нужно, спасибо.
– Нужно, нужно. Сейчас принесу.
