Маша Царева - Девушки, согласные на все
– Не хочу ассоциироваться у тебя с идиотскими бутербродами, – сказала она.
– Что у нас остается? – бодро спросил он. – Цирк? Зоопарк? Дельфинарий? Планетарий? Парк Горького?
– И твой дом, – немного понизив голос, заключила Марьяна.
Он посмотрел на нее – и понял все; усмехнулся, завел мотор. Полчаса московских пробок – Марьяна даже нервничать начала, успеет ли она вернуться в салон, – и они были в его квартире.
Как зол он был на Еву в тот момент, когда Вахновская впервые переступила этот порог. Ева жила в его шикарных трехкомнатных апартаментах, поэтому он не мог пригласить туда Марьяну. Не мог показать желанной женщине тот дом, в котором все было оформлено согласно его вкусу, дом, которым он так гордился.
Пришлось везти ее в квартиру-студию, туда, где совсем недавно жила «порнозвезда» Эмма. Хорошо еще, что он догадался накануне убрать все следы ее пребывания там.
Марьяна вступила в прихожую и удивленно огляделась:
– Ничего себе! Я думала, что здесь холостяцкий бедлам, а у тебя хирургический порядок. Домработница?
– Да, – соврал он. Он никогда бы не впустил домработницу в эту квартиру. Он и сам никогда не появлялся здесь в своем естественном, «блондинистом» образе и всерьез опасался подозрительных соседей. Но, кажется, все обошлось – никто не заметил, как они с Марьяной входили.
Он бережно повесил ее куртку на вешалку (хотя был уверен на все сто, что эта пахнущая не слишком дорогими духами куртка едва ли может принадлежать самой Марьяне – скорее всего, одежду для свиданий ей одалживает подруга-маникюрша) и пригласил ее в комнату. Филипп суетился, нервничал, стараясь смотреть на обстановку ее глазами, и отчаянно ругал себя за то, что в свое время поленился навести здесь хоть минимальный уют. Говорят, что о человеке можно судить по дому, в котором он живет. Оно и верно – каждый старается окружить себя милыми сердцу вещами. А в этой квартире было пусто, как в гостиничном номере, из которого только что съехали постояльцы. Ни милых занавесочек на кухне, ни причудливой формы торшера, ни уютного кресла – все по-офисному безлико.
– Вообще-то я только что сюда переехал, – принялся врать Филипп. – Знаешь, я ведь долго снимал квартиру, а вот эту купил наконец. Вся мебель осталась от прошлых хозяев, моя только техника. Свои вещи перевезти не успел.
– Хорошо, – она расслабилась. – А то я уже испугалась, что ты привел меня в специальную съемную квартиру для сексуальных забав. Решила, что имею дело с маньяком-извращенцем.
Он с готовностью улыбнулся, но внутри у него все похолодело. Надо же, легкомысленная такая, молодая, а зрит в корень.
– Неплохо, – вынесла она вежливый вердикт, хотя он мог бы поспорить, что одна ее спальня в два раза просторней всей этой квартиры. – Если тут все еще со вкусом обставить… – Она принялась фантазировать: – В ванной коврик такой постелить, плюшевый. Чтобы можно было вставать на него босыми ногами, и ступни бы в нем утопали… Да, еще необходима пальма. Знаешь, на день рождения я подарю тебе пальму в кадке.
– Только не очень большую – боюсь, соседям не понравится, если мне придется прорубать для нее дырку в потолке.
– Так, а здесь у нас что? О, спальня… – продолжила Марьяна инспекцию. – Ничего себе! А это еще что такое?
Сердце Филиппа ухнуло вниз. Спальня-то была, разумеется, не совсем спальней, а самой настоящей съемочной площадкой. Конечно, он всегда убирал свет и аппаратуру в шкаф, чтобы не смущать с первой же минуты девчонок – будущих актрис. Но вдруг забыл что-то на этот раз? Или любопытная Вахновская залезла в шкаф?
Он ринулся за ней, притормозил на пороге, приготовился непринужденно оправдываться, чем бы ни оказался предмет, привлекший столь пристальное внимание Марьяны. И вздохнул облегченно. Возле широкой овальной кровати высился профессиональный осветительный аппарат на металлической треноге. Что ж, светильник – это еще куда ни шло. Гораздо хуже было бы, если бы Вахновская приметила направленную на кровать камеру.
– Это очень сейчас модно, – Филипп даже разрумянился от облегчения. – Купил за огромные деньги.
– Знаю, – удивила его Марьяна. – Когда Гога снимал мне клип, в студии такие же штуки стояли. Странно, зачем тебе столько денег было тратить? Для спальни можно было бы обойтись простой стилизацией.
Он не дал ей договорить – опрокинул весело взвизгнувшую Марьяну на кровать. Разговор принимал опасный оборот, а значит, пора было приступать к действию. Тем более что выглядела Марьяна пресоблазнительно – под почти прозрачной кофточкой явственно просматривался силуэт ее небольшой, но идеальной формы груди. «Если девушка надела на свидание такую вещь, – заметил про себя Филипп, – то совершенно не обязательно спрашивать ее согласие перед поцелуем. Скорее всего, она уже давно все сама для себя решила!»
– А почему я твоего клипа не видел ни разу? – спросил он, расстегивая перламутровые пуговки.
– Так его и не было в эфире, – неохотно объяснила она. – Гога сказал, что мне еще рано, что он сам решит, когда я буду готова проснуться знаменитой.
– Жестоко, – ухмыльнулся Филипп.
– Не стоит об этом, – взмолилась Марьяна, – у нас осталось всего сорок минут.
У них всегда было всего сорок минут – может быть, поэтому они не успевали надоесть друг другу? Сорок минут – одежда разбросана по полу, волосы запутались, тела сплелись – всего сорок минут! А потом – лихорадочное одевание, быстрый кофе, бег по лестнице вниз – при этом Марьяна надвигала на глаза бейсболку, а Филипп напяливал капюшон, чтобы не бросаться в глаза соседям. Затем, в машине, он делал вид, что полностью сосредоточен на дороге, а она – что вдумчиво изучает заоконный пейзаж. На самом деле они молчали об одном и том же.
И опять он парковался поодаль. Быстрый поцелуй в авто, и вот она уже выходит, хлопнув дверцей. Марьяна настаивала, чтобы он не провожал ее обратно к служебному входу в салон. По идее, он должен был высадить ее и тут же умчаться прочь, но Филипп не мог отказать себе в удовольствии посмотреть на то, как она переходит через дорогу, спешит, оглядывается по сторонам, нервничает. Она была такой взнервленной, что даже воздух вокруг нее, казалось, был наэлектризованным – и он находил это возбуждающим.
«Почему мне нравятся такие, как она, стервы? Неуравновешенные, пылкие, порывистые, – думал Филипп, тоскливо глядя ей вслед. – Идет, не обернется даже. Почему я не могу влюбиться в обычную женщину – спокойную, домашнюю? Почему мне с такими скучно становится через десять минут? Неужели никогда у меня не будет нормальной семьи?»
Девятнадцатого марта он всерьез собирался намекнуть Еве, что «час X» настал. Жаль ее, конечно, – ведь ей некуда идти. Но, в конце концов, он не нянька и не благотворительная организация. Кажется, она что-то говорила о том, что собирается вернуться домой, в маленький провинциальный городишко, – вот пусть и возвращается, раз у нее не хватило ума устроиться в Москве.
