Борис Палант - Дура LEX
Беслик и Дика вышли из гостиницы минут через пять и сели ко мне в машину. В дороге Беслика сморило, и он заснул на заднем сиденье. Мы с Дикой тихо разговаривали. Он сказал, что готов был замочить Армена прямо в номере, потому что такое не прощается. Я спросил, как он собирался мочить Армена, и Дика сказал, что ножом. Он вынул из кармана большой охотничий нож.
— Вот этим, чик — и нету. — Он провел рукой по своей шее.
— А как бы ты потом выбирался из Америки?
— Не беспокойся, выбрался бы.
— Ну и какие бы ты проблемы решил, убив Армена?
— Я же сказал — то, что он сделал, не прощается. Я его все равно убью.
— А что было бы с Бесликом, если бы ты убил Армена прямо в номере?
— А я бы и тебя убил. Для чего нам свидетели? А с Бесликом мы не пропадем.
— А Рома и Славик? Или ты думаешь, что они не станут сотрудничать с ФБР и прокурором?
— И бы их убил.
— А Левана? Или он точно не будет сотрудничать с властями?
— Надо будет, и Левана убью. Я за брата всех убью.
— Дика, расслабься. Ты мне симпатичен, есть в тебе что-то доброе, но я почему-то верю, что ты на самом деле можешь убить.
— И убью!
— Обожди, а кто на брата нападает? Почему тебе надо кого-то убить? Например, я пытаюсь спасти твоего брата от тюрьмы. Я знаю местный расклад, а Беслик и ты — нет, поэтому ты и Беслик должны мне доверять. Если я говорю «прыгай!», надо прыгать.
— Куда прыгать?
— Это фильм такой был, по-моему, с Чарльзом Бронсоном. Он охранял там одну бабу, а она все время делала не так, как он говорил, и поэтому влипала в опасные ситуации. Вот он ей и говорит: «Ты должна мне полностью доверять. Если скажу тебе прыгать, ты должна немедленно прыгнуть».
— А кто сказал, что мы тебе доверяем?
— Ты прав, никто.
— Мы никому не доверяем, кроме самих себя. Беслик мне доверяет, а я ему. И это все.
* * *Я высадил Дику в Манхэттене у ресторана «Русский самовар», показал Беслику на часы, когда он сказал, что тоже хотел бы посидеть в ресторане, и по 51-й стрит поехал в сторону Вестсайдского шоссе, чтобы взять курс на север, в сторону Вашингтонского моста. По мобильнику я позвонил Айлин и предупредил, что скоро приеду вместе с циркачом.
— С кем базарил? — спросил Беслик, когда я отключился.
— С женой.
— Что, недовольна, что я у вас жить буду?
— Беслик, моя жена американка, и многие вещи ей непонятны.
— А что, американцы не люди? Если бы ты попал в такое же говно, как я, ты бы жил у меня без вопросов.
— Беслик, и ты будешь у меня жить, но это не значит, что моя жена будет чувствовать себя хорошо. Она не говорит по-русски, ты не говоришь по-английски.
— Сколько у тебя детей?
— Один ребенок, сын. Его зовут Крис. Он понимает по-русски хорошо, так что, пожалуйста, не матерись при нем.
— Ты за кого меня, блядь, принимаешь? Ты знаешь, где мой сын учится? Он в Швейцарии учится, в лучшей частной школе. Ты знаешь, какие бабули мне эта учеба стоит? У меня жена пединститут закончила. Ты сам знаешь, кто мои друзья.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Лучше вези в магазин цветы купить для жены.
— Не сейчас, Беслик. Потом мы ей цветы купим. Да, и вот еще что — я представлю тебя как артиста цирка. Звать тебя будут… Как ты хочешь, чтобы тебя звали?
— А на хера мне это все?
— Беслик, я сказал уже, что моя жена американка, многого не понимает. Я тебя вытащил из тюрьмы, а ты уж, будь добр, помоги мне. Как ты хочешь, чтобы я тебя представил?
— Ладно, хер с тобой. Представь меня Арнольд. Я помню, в цирке был такой силач, Арнольдом его звали. Мудила, правда, был редкий, но очень сильный. Однажды он на спор выпил три бутылки водки и забросил трехпудовую гирю на крышу сарая. Это на «Динамо» было.
— А что из этих двух упражнений было на спор?
— А хер его знает. Оба, наверное. Он плохо кончил.
— Как?
— Трахнул пятнадцатилетнюю дочку какого-то спортивного комментатора, его посадили. В лагере он думал, что раз сильный, то все под него лягут. А его взяли и доской ночью прибили насмерть. В лагере надо законы уважать.
Я подивился тому, что Беслик захотел назвать себя в честь такого неудачника, но, видно, преклонение его перед силой Арнольда было велико.
Я подрулил к дому. Огни везде потушены, тишина. Я открыл дверь, и мы с Бесликом вошли. На цыпочках я проводил Беслика в отведенную для него комнату на первом этаже, показал, где ванная, спросил, голоден ли он. Беслик сказал, что перекусил бы чего-нибудь.
В картине «Люди в черном» пришелец из космоса, напялив на себя обличье убитого им фермера, просит у фермерской жены сахару и подставляет кружку с водой. Жена высыпает в кружку чайную ложку, но чудище просит: «Еще сахару». Жена добавляет ложечку. «Еще сахару!» Жена добавляет еще одну. Наконец лжефермер выхватывает у нее из рук сахарницу, вываливает все ее содержимое в кружку с водой и залпом выпивает. Громко отрыгивает. Когда смотришь этот эпизод, наступает рвотный рефлекс — так и представляешь, как эта патока перетекает из кружки тебе в глотку. Отрыжкой пришельца, однако, муки зрителя завершаются. С Бесликом судьба меня столкнула раньше, чем вышел на экран фильм Зонненфельда «Люди в черном», что дает мне основание полагать, что Зонненфельд списал чудище-пришельца с Беслика. Оба любили сахарком побаловаться, и манеры у обоих были примерно одинаковые.
Выпив пару чашечек чаю с десятью ложечками сахара, Беслик принялся звонить в Москву. Говорил Беслик часа два. Один из разговоров был с неофициальной женой Люсей, выпускницей пединститута. С ней он говорил не лучше, чем с младшими по чину братками. Мат-перемат, но все же спросил об успехах сына в швейцарской школе. Выслушав отчет, выматюкал Люсю еще раз.
Учеба сына в Швейцарии означала, что в Бесликовой шкале ценностей высокое место занимают такие понятия, как образование, уют, комфорт, тишина, безопасность — все, чем славится Швейцария. Но ни одной секундой своей жизни Беслик не подтверждал приверженность этим ценностям. Наверняка он послал сына в частную школу в Швейцарию только потому, что это было модно среди олигархов и богатых новых русских.
Русские нувориши совершают большую ошибку, посылая детей учиться в элитарные заведения за границей. Чем образованнее и тоньше будет ребенок, тем быстрее он поймет интеллектуальное и духовное ничтожество своего родителя. Я видел детей олигархов, говорящих на трех языках, читавших Шекспира по-английски, а Монтескье по-французски. Их папы говорили на русском новоязе — смеси блатной фени, партийного жаргона и русифицированных английских слов. Но деньги — великая сила, и дети это знают не хуже взрослых. Тоже подлизываются, признаются в любви, произносят гнусные, фальшивые тосты на юбилеях родителей. При этом в лучшем случае стесняются, а в худшем презирают своих предков. Беслик вряд ли задумывался над тем, какую мину замедленного действия он закладывает в свои отношения с сыном, послав того учиться в Швейцарию.
