Эдуард Лимонов - В Сырах
Старший пристав Соловьёва — женщина лет сорока — уселась в моё офисное чёрное кресло и стала писать, а черноволосая бестия в голубой рубашке с четырьмя звёздочками капитана ходила у полок с моими книгами, открывала ящики моего письменного стола и вдруг, выпростав руку вперёд, как клюющая ворона, цепко хватала мою вещь-имущество. Позволю себе здесь привести выборочно, что ей приглянулось:
«1. Аппарат телефон-факс PANASONIK №ЗНАНС 1001434
2. Обогреватель масляный
4. Печатная машинка «Любава»
5. Кресло рабочее офисное
7. Лампа настольная
10. Нож чёрного цвета
13. Книга V. I. Lenin, 1935 г. издания
14. Книга «Великий лётчик нашего времени (о Чкалове)» 1939 г.и.
16. «История военного искусства» — 3 шт. (тома)
17. Книга «Царская Россия накануне Революции» / М. Палеолог
18. Книга «Социализм, Золотой век»
19. Книга «Стихотворения, поэмы, Герой нашего времени» / Лермонтов
21. Арт 58150, Книга «Ноль часов» Э. Лимонов, 191 штука
Итого, 21 наименование на сумму четырнадцать тысяч восемьсот пятьдесят рублей. Работоспособность описанного имущества не проверялась».
Журналисты, повторюсь, были в экстазе. Старшая Соловьёва вначале изгнала их из кабинета, затем вернула в кабинет, и даже позволила людям с РЕН-ТВ снять себя со спины, сочиняющую опись имущества.
В разгар всего этого действа раздался звонок в дверь. Я вышел из нашего жаркого, ярко освещённого (я уже упоминал, что в моей квартире было традиционно не светло, из-за растущих под окнами деревьев; то, что одно срезали, не улучшило положение) всеми лампами места действия и спросил «кто?» через дверь.
— НТВ, — ответили мне.
— Но я вас не звал, — сообщил я крупным мужчинам, открыв дверь. Очень крупный, один держал камеру, другие скучковались за ним.
— Нас пригласили приставы, — сообщили они.
— Вообще-то здесь пока ещё живу я, а не приставы, — проворчал я, но всё же позволил им войти.
Войдя, они тотчас завяли. И я понял, почему. Уже убитый, с пожелтевшими обоями, коридор вопил всеми своими квадратными метрами стен и линолеума в истёртых цветочках, что здесь живут люди бедные, бедные, небогатые…
Они последовали за мной. А я хитро ввёл их не в кабинет, а в кухню. Показал им ванну на львиных лапах, с нарисованным когда-то предыдущими жильцами зелёным драконом. Над ванной висели мои трусы, носки и футболки, которые я постирал накануне утром.
— Можете снимать всё, что хотите! — сказал я.
Они переглянулись. Не очень прытко, но самый крупный поднял камеру на плечо и стал снимать. Репортаж этот никогда не был показан, потому что люди НТВ рассчитывали увидеть как минимум буржуазную холёную квартиру, а тут такое! Зрители, посмотрев подобный репортаж, прониклись бы дружелюбием ко мне, близость бы образовалась. Многие бы подумали: «Вот, он живёт не лучше нас, хуже даже».
В довершение всего на столе в кухне стояли банки с монетами, собранными для меня гражданами, так как я объявил сбор медных денег у населения, желающего помочь мне выплатить «долг» Лужкову.
— Вот, снимайте, — сказал я, — я собираюсь выплатить долг, я не уклоняюсь.
У оператора лицо сделалось жалостное такое, он понял, что я над ним издеваюсь. Но мазнул линзами по банкам.
Я взял одну из банок и пошёл в кабинет.
— Вот, я собрал тут некоторые средства. Примите, пожалуйста!
— Э, нет, Эдуард Вениаминович, — Соловьёва даже зарычала от возмущения. — С этим идите в банк, мы, приставы, не уполномочены принимать наличными от граждан никаких средств.
— Я отдал банку своим парням, кажется, Коле Медведеву.
Младшая из приставов-дам сунулась было в большую комнату.
— Закрыта? — осведомилась она.
— Отчего же, открыта. Только это не моя комната, там живёт женщина, родственница хозяйки. Сейчас её нет, она в Петербурге.
— Я посмотрю, — наглая приставша вошла в комнату. Там царил полумрак, если не мрак, так как я задёрнул шторы. Два ряда вешалок с платьями удостоверяли, что здесь да, живёт женщина. И запах стоял крепкий, женских духов.
Приставша даже извинилась, пробормотав «Шущения…», и выскользнула из комнаты, а я прикрыл дверь. На вопрос идущей нам навстречу пристава Соловьёвой, что в большой комнате, черноволосая внятно ответила:
— Там только женские вещи.
Призраки Диккенса и Бальзака не отлипали от окон. Я уверен, они получали удовольствие. И естественно, они были на моей стороне, писатели же.
Журналисты втекли в кабинет, где Соловьёва дописывала свою длинную бумагу.
— Вы знаете, — сказал я, — у Карла Фридриха Мордыхая Маркса за долги в своё время в Лондоне приставы описали даже детскую колыбель.
Журналисты — кто ахнул, кто развеселился.
Пристав Соловьёва повернулась в моём офисном кресле, которое она уже описала, и нравоучительно заметила:
— Мы не описываем и не вправе этого делать — предметы домашнего обихода, как то кровати, постельные принадлежности, а также кухонные принадлежности, а также предметы, необходимые для профессиональных занятий.
— Так почему же вы описали у меня пишущую машинку, кресло, на котором я обыкновенно сижу, все телефоны: стационарный и два мобильных, и даже обогреватель? Как вы представляете я смогу исполнять свои профессиональные занятия?
— Стол мы вам оставили, — буркнула Соловьёва.
— Чтобы писать, необходим ещё и стул. К тому же вы лишили меня связи с внешним миром, как я смогу общаться с издателями, редакторами журналов? Вы оставляете меня без работы. Обогреватель мне также нужен для профессиональных занятий. В квартире плохие рамы, и потому холодно. Что я, весь окоченелый, буду лежать на столе или стоять перед столом на коленях…
Журналисты с удовольствием слушали.
— И что теперь, вы вызовете грузчиков, и они начнут вывозить описанное имущество? — осведомилась журналист из «Коммерсанта».
— Мы ничего не станем вывозить. Пока. Описанное имущество будет поставлено на ответственное хранение должнику, вот ему, — Савенко Эдуарду Вениаминовичу.
— А он может им пользоваться? — поинтересовалась журналистка газеты «Газета».
— С ограниченным правом пользования, — односложно ответила Соловьёва.
— Значит, не сможет?
Пристав не ответила. Адвокат Орлов, склонив голову к столу, писал огромными буквами свои возражения на «АКТ наложения ареста». Все лампы нагрелись, и было как в сауне. Хлопнула дверь, это ушли телеоператор из НТВ и его помощники.
Потом ушли и приставы.
Журналистка газеты «Газета» сказала: «Вот, Эдуард Вениаминович, вы живёте по заветам русского самосознания. Знаете же поговорку «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». В тюрьме вы уже были, а теперь и сума появилась, арест имущества. Как в старых романах…»
