Тони Моррисон - Возлюбленная
– Они, видишь ли, желают, чтобы солнце их достать могло, а птицы – нет; там под кустами змей полно, и птицы об этом знают; вот ягода и зреет себе спокойно – крупная и сладкая, и никто ее не тревожит, кроме меня, потому что в такие болота вряд ли кто еще сунется – кому охота в грязи барахтаться. Я, по правде сказать, тоже особого желания не испытывал. Да только на меня в тот день что-то нашло, и я решил непременно этой ягоды набрать. Ох и наказала же она меня, скажу я тебе! Пока я сквозь чащу продирался, на мне прямо-таки живого места не осталось. И все-таки два ведра я набрать умудрился. И принес их прямехонько Бэби Сагз, в дом номер сто двадцать четыре. Вот с этих ягод-то все и началось. Таких кушаний ты небось ни разу в жизни не пробовал! Мы напекли, нажарили и натушили всего, что только Богу было угодно послать на нашу землю. Все приглашенные пришли. Все наелись до отвала. Наготовили столько, что на следующий день даже щепки на растопку не нашлось. Ну я и вызвался дров наколоть. Так что утром зашел к ним, как и обещал.
– Но это же не ее рот, – сказал Поль Ди. – Это же совсем не ее губы!
Штамп внимательно посмотрел на него. Он уже собирался рассказать, какой беспокойной была Бэби Сагз в то утро, как ей все что-то чудилось, как она все к чему-то прислушивалась, как все что-то высматривала за кукурузной делянкой у ручья, так что и сам он в конце концов тоже стал смотреть в ту сторону. И потом, рубя дрова, все время поглядывал туда, куда смотрела Бэби Сагз. Именно поэтому они оба и пропустили их: они-то смотрели в сторону ручья – а эти подъехали со стороны дороги. Четверо их было. Ехали рядышком, словно привязанные друг к другу, и прямо-таки горели праведным гневом. Штамп хотел непременно рассказать об этом: он считал особенно важным то, почему они с Бэби Сагз прозевали тех всадников. И о празднике он тоже рассказать хотел, потому что именно из-за него никто не прибежал сам и не послал своего быстроногого сынишку прямиком через поле, когда люди заметили четырех лошадей, пивших воду у колодца, и всадников, которые задавали разные вопросы. Ни Элла, ни Джон и никто другой не прибежали к соседям на Блустоун-роуд и не предупредили их, что какие-то белые явились в город и кого-то ищут. И что белые горят праведным гневом. Умение отличать этот взгляд белых людей каждый негр впитывал с молоком матери. Они все равно что свой флаг вывешивали, так что известия о праведном гневе разносились мгновенно, ибо это грозило костром, кнутом, кулаками и заведомой ложью еще до того, как случившееся становилось достоянием общественности. Никто не предупредил их, и Штамп всегда считал, что это произошло не из-за того, что они все так обожрались накануне и отупели; нет, причина была совсем другая – низость, зависть, наверно; вот они и решили отступить в сторонку, как бы не обратить внимания, уверяя себя, что кто-то другой, наверно, уже сообщил обо всем обитателям дома на Блустоун-роуд, где вот уже почти целый месяц жила одна хорошенькая женщина. Молодая и ловкая, с четырьмя детьми, одного из которых родила в пути за день до того, как добралась сюда. И теперь эта женщина пользовалась любовью и щедростью Бэби Сагз, захватив ее большое старое сердце. А может, они просто хотели проверить, действительно ли Бэби Сагз такая особенная, святая, благословенная – в чем Господь им самим отказал. Штамп собирался сказать все это, но Поль Ди только смеялся и говорил:
– Нет уж! Не то. Может, тут, возле лба, и похоже на Сэти, да только рот– то совсем другой.
Так что Штампу не удалось рассказать ему, как Сэти налетела и схватила своих детишек, точно ястреб на ветру; как лицо ее вдруг хищно заострилось, а руки стали похожи на когти; как она схватила детей в охапку и прижала к себе, а потом – одного на плечо, другого под мышку, третьего погоняя криками перед собой – бросилась в дровяной сарай; там было пусто, только солнечные лучи в воздухе играли да стружки валялись, а дров там не было. На тот пир весь запас дров израсходовали, потому он и пришел дрова рубить. Ничего там не было, в этом сарае, это он знал прекрасно – с утра пораньше сам туда заходил. Ничего – кроме солнечных лучей, стружек и лемеха. Да еще тот топор, который он взял, чтоб дрова рубить. И больше ничего. Нет, конечно, еще там ручная пила висела.
– Ты и забыл небось, что я-то ее давно знаю, – твердил между тем Поль Ди.
– Еще с Кентукки. Еще с тех пор, как она девушкой была. Я ведь с ней не два– три месяца знаком. Я ее давным-давно знаю. И точно могу тебе сказать: это не ее рот. Может, и похож, да только не ее.
Так что Штамп ничего ему не рассказал. А только вздохнул, склонился поближе к тому рту, что был не ее, и медленно прочитал вслух те слова, которые не мог прочесть сам Поль Ди. Но когда он кончил читать, Поль Ди сказал еще горячее, чем прежде:
– Извини, Штамп, но это какая-то ошибка! Рот-то совсем не ее!
Штамп посмотрел Полю Ди прямо в глаза и увидел там такую убежденность и нежность, что и сам почти засомневался в том, что все это случилось в действительности восемнадцать лет назад, когда он и Бэби Сагз упорно смотрели не туда, куда нужно, а хорошенькая молодая рабыня завидела чью-то шляпу, бросилась в дровяной сарай и попыталась убить всех своих детей.
* * *Она уже ползала, когда я добралась сюда. И недели не прошло, а ребенок, который только начал сам садиться и переворачиваться, уже вовсю ползал! Ужасно трудно было держать ее подальше от лестницы. Теперь-то малыши очень рано встают на ножки да ходить начинают, но двадцать лет назад, когда я сама молодой была, дети дольше оставались детьми. Ховард у меня до девяти месяцев головку не держал. Бэби Сагз говорила, что это из-за питания. Знаешь, когда нечего дать ребенку, кроме собственного молока, они не так быстро развиваются. А я только молоком и кормила. Я считала, что зубки у них прорезываются потому, что им твердое жевать пора. И спросить-то не у кого. Миссис Гарнер бездетная, а других женщин на ферме не было.
Она все кружила и кружила по комнате. Мимо буфета, мимо окна, мимо входной двери, мимо второго окна, мимо обеденного стола, мимо двери в гостиную, мимо пустой раковины для мытья посуды, мимо плиты – и снова мимо буфета. Поль Ди сидел за столом и смотрел, как она то появляется в его поле зрения, то исчезает у него за спиной, совершая круги, как медленно вращающееся, но не останавливающееся ни на миг колесо. Порой она складывала руки за спиной, или зажимала ими уши, или прикрывала ладонью рот, или скрещивала руки на груди, или обнимала себя за плечи. Иногда, оборачиваясь к нему, она даже подбоченивалась, но движения по кругу не прекращала.
– Помнишь тетушку Филлис? Из Минноувилла? Мистер Гарнер кого-то из вас посылал за ней, чтоб приняла очередного моего ребенка. Я ее только в эти дни и видела. Много раз мне хотелось сходить к ней. Просто поговорить. Я все собиралась попросить миссис Гарнер отпустить меня в Минноувилл и, когда она сама поедет туда на воскресную службу, захватить меня на обратном пути. Я думаю, она бы разрешила мне. Но я так никогда ее об этом и не попросила, потому что воскресенье было единственным днем, когда мы с Халле могли быть вместе и видеть друг друга при солнечном свете. Так что мне там не с кем было поговорить насчет детей – понимаешь, насчет того, когда ребенку пора давать что-нибудь погрызть.
