Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
Открыла ей дверь хмурая, оплывшая, неумытая женщина лет сорока – сорока пяти, в несвежем сарафане, без лифчика (могучие груди щедро размазывались по пузу; как ни старалась Марго отвести глаза от этого «великолепия» – удалось не сразу). Баба была несвежая, недовольная и совершенно неприветливая.
– Вы – Маргарита? – буркнула она.
Маргарита Андреевна кивнула.
– Заходите! – так же мрачно и нелюбезно продолжила неряха, чуть посторонившись в дверном проёме.
Маргарита зашла, стараясь не слишком демонстративно задерживать дыхание. От психологини несло кислым потом.
– На кухню! – дала ориентир специалист-надомник.
Кухня явно съёмной квартиры была грязная, засаленная, неуютная. Марго присела за липкий стол на ободранный табурет. Психолог присела напротив и открыла довольно дорогостоящий лептоп. И стала строчить по клавишам как ни в чём не бывало. С совершенно каменной мордой.
– Э-э-э… – как-то не характерно для себя промямлила Марго. – А когда уже начнётся терапия?
– Она уже идёт, – холодно бросила психолог и продолжила заниматься своими делами.
– Каким это, простите, образом? – поинтересовалась Маргарита Андреевна. – Почему вы не задаёте мне вопросы?
– Вы сами должны сформулировать свой запрос, – с крайней степенью раздражения прокомментировала психолог, с видимым неудовольствием оторвавшись от монитора. – А если вы сидите и молчите – это ваши проблемы. Моё время стоит дорого!
– Мне… мне плохо, – наконец нашлась акушерка.
– Всем плохо! – отрезала визави. – Конкретней. Чего вы хотите от жизни?
– Да ничего я от жизни не хочу! Хочу, чтобы мир был во всём мире. И чтобы детишки в субсахариальной Африке не дохли от голода, – начала потихоньку звереть Маргарита Андреевна. – Хочу, чтобы всякая шваль, именующая себя специалистом и дерущая конский ценник за «терапевтический час», бляха муха, хотя бы на ноль один процент соответствовала заявленному! – она поднялась, нависла над «психологом» и захлопнула крышку лептопа. В этом не было необходимости, потому что тётка и так уже, раскрыв рот, пялилась исключительно и только на Маргариту Андреевну. Захлопнула – и пошла на выход.
– А деньги?! – требовательно выкрикнула вслед «психолог».
– Удивительная, непрошибаемая наглость! – резко обернулась Марго. – Вы вызываете моё искреннее восхищение! Даже лохующие рожающих на дому – хотя бы что-то делают! А тут протухшая баба принимает меня в клоповнике, аб-со-лют-но ничего не делает, но хочет денег!
– Да, вы потратили моё время!
– Что?! Ах ты курва! – перешла на повышенные тона Маргарита Андреевна. – Ах ты ж дрянь нечистоплотная! Да даже если бы у тебя была лицензия и кассовый аппарат – так хрен бы ты от меня денег добилась за такие, прости господи, «услуги»! Деньги?! А в налоговую на тебя, сука, не стукануть?! А участковому телегу не накатать?! Проживаешь наверняка не по договору, а баш на баш, знаем мы вас, таких прошмандовок.
Дверью съёмной развалюхи Маргарита Андреевна хлопнула от души. И ещё долго не могла успокоиться, шла к машине и громко возмущалась:
– Нет, надо же, какая наглость! Ни стыда ни совести!
Но, как это ни удивительно, визит к «психологу» помог. Помог вспомнить, что она сама, Маргарита Андреевна Шрамко, надо – железная леди. А надо – так и базарная баба. И лошадь, и бык, и мужик. И в силах справиться с великовозрастной дочуркой. Обязана. Святой долг! И перед собой. И перед Светкой. Ещё не поздно человеком стать!.. Не нравится? Твои проблемы. Денег высылать буду. Захочешь – приедешь к нам. Не захочешь – поплачу, но переживу.
Джон заваливал письмами, звонил по нескольку раз в день. Кое-как общаться они уже могли. Собственно, особых слов и не надо было. Скучаю, люблю, выходи-за-меня-замуж! Маргарита Андреевна собрала уже все бумаги, но отчего-то медлила…
Старая подруга набрала воздуха, как перед глубоким погружением.
– Таня, а теперь уже и медлить не очень могу, потому что…
– Да чего тут медлить! – перебила Мальцева. Завопила, вклинившись в крохотную паузу. Благо, была глубокая ночь и кабинет начмеда, находящийся в тиши административного крыла за дубовой дверью, гарантировал надёжную звукоизоляцию. – Если я когда-нибудь буду писать памятку для баб «про любовь» и как отличить её от всего остального, она будет начинаться так: «Есть один-единственный признак того, что он вас не любит: он на вас не женится!»
Маргарита Андреевна открыла было рот, но Татьяна Георгиевна властно оборвала её жестом, вскочила, закурила и нервно заходила взад-вперёд по кабинету, очевидно войдя в роль:
– Вот только не надо уже! Я слышу, как шуршат крылья и уже вылетают из вас гневные отповеди. Ерунда! Один-единственный признак того, что мужчина вас не любит: он на вас не женится! Всё! Уже можете заткнуться и есть своё «он женат», «у него дети», «у него обстоятельства», «он гражданин Марса» в одиночестве! И даже регулярно демонстрируемое желание жениться – не есть любовь. Потому что, демонстрируя желание жениться, он на вас не женится!
– Это ты о своём, что ли? – обрела голос поражённая внезапной горячностью подруги Маргарита Андреевна. – О Сёминых пожизненных «демонстрациях желания»?
– Да. И об этом тоже.
– Но ты же сама за него замуж не шла.
– Именно! – взмахнула Мальцева тлеющей сигаретой в опасной близости от собственного лица. – Не шла, потому что не люблю!.. Я не люблю Панина! Совершенно! – остановилась она внезапно и резко. – Он – прекрасный самец. Потрясающий образчик. В постели и в жизни. И отец потрясающий. Но я не люблю его! А он – не любит меня! Он всю жизнь любил не меня, а свою любовь ко мне! Как я сама не догадалась?! Не только не догадалась, но, когда мне об этом говорил Святогорский, я ещё и не поверила! И долго кричала на него, что мужику не пристало лясы об чужую койку точить… А это была совершеннейшая правда! И вот венцом за свою надрывную любовь к своей любви ко мне Сёма получил Мусю. То есть думает, что получил. Он не понимает, что Муся – другой человек. Не мой. И не его. Она наша дочь, но это ничего не значит для жизни самой Муси, кроме того, что на старте у неё хорошие, небедные, заботливые няньки и, хорошо бы, друзья в будущем. И более это не значит ничего!
Маргарита с опаской смотрела на подругу.
– Тебя с чего вдруг так прорвало? Накопилось?