Людмила Петрушевская - Рассказы о любви (сборник)
Тем временем Нина Сергеевна забегала, возобновила телефонную связь с одной полузабытой подругой по курорту, которая, выйдя на пенсию, занималась теперь благотворительной деятельностью. Нина С. объяснила ей про бездомную мигрантку, та прониклась и велела приходить тогда-то туда-то на Таганку, это оказался секонд-хенд, потом Н. С. даже была отведена на какой-то благотворительный склад для неимущих и принесла оттуда не только приличную куртку и два теплых халата Клавочке, но и некоторый просторный занавес апельсинового цвета с золотистым отливом, по виду легкий шелк.
— Это еще зачем тряпки тащишь, мало у нас тряпья? — спросила суровая Оксана.
— Ну предлагали, я взяла.
— Синтетика, — сказала Оксана сурово, подозревая мать в нехороших намерениях. В соседней комнатушке под столом стояла готовая к работе машинка «Зингер» дореволюционных времен, в футляре красного дерева с перламутровым вкраплением, так называемой интарсией (формулировка Нины С.).
— Шелк, шелк, — безмятежно откликнулась Нина С.
В дальнейшем Клавочка неохотно рассказала, что у внука было издательское дело, он печатал календари, потом сделал ставку на монографию одного московского художника, решил заработать в столице, тот художник ему внушил, что он в моде, но тираж не разошелся и так далее. За бумагу задолжал, за печать тоже, его поставили на счетчик, прислали трясунов. «Кого?» — переспросила Нина С.
— Они долги вытрясают, сказано, трясуны, — пояснила Клавочка.
Оксана тем временем ушла с дневного отделения своего древесного университета, устроилась в фирму ландшафтного дизайна (родственное направление елкам и палкам). Платили мало, но Оксана работала на совесть, засиживалась за бумагами и беспрекословно выполняла все указания как хозяйки, так и бухгалтерши, хотя дома пыталась ворчать. Нина Сергеевна, насмотревшись на наряды бизнесвумен в телесериалах, тут же сшила ей по выкройкам «Бурды» деловой костюм, со стыдом разыскавши для личных нужд в тех же благотворительных источниках шерстяной отрез, к костюму она сбацала две строгие белые блузочки из простынного материала, купленного в отделе лоскутов. Только подходящей обуви не было для Оксаны, туфелек со шпильками китайцы не выпускали на ее сорок первый мужской размер.
До диплома оставалось теперь два года.
Клавочка плохо спала и стеснялась этого, неподвижно лежала у стенки, хотя приходилось вылезать по надобности, но усталые мать с дочерью спали как убитые, дорожа каждой минуткой сна. Нина Сергеевна бегала в свободные от работы дни, хлопотала о гражданстве для старушки, хотя бы о временной регистрации, чтобы можно было вызвать врача. Ей приходилось тяжело. Шла оборона Москвы новым ополчением, силами учрежденческого персонала! Рядами, вооруженные до зубов, пряча печати и не давая справок, они занимали боевые позиции, только что без лозунгов типа «Но пасаран». Нине Сергеевне как агенту вражеских сил отказывали повсюду.
По чему Оксана тосковала, так это по своим английским курсам. В дороге она доставала из сумки всегда одну и ту же книжку, «Собаку Баскервилей» в оригинале, но тут же клевала носом.
Добившись каких-то минимальных сведений от товарищей по несчастью и очередям, Нина Сергеевна поехала в Полтаву. Нужны были данные из архива, что Клавочка родилась в Ставропольском крае, то есть была урожденной русской гражданкой. Паспорту новые защитники Москвы, оказалось, не доверяют!
Клавочка замерла от страха на эти три дня. Она боялась, что трясуны узнают ее новое место жительства. Она боялась, что Миша, если до него дойдет, что ее взяли заложницей, немедленно явится, и его убьют. Если его уже не убили.
Когда замученная Нина Сергеевна вернулась с бумажками и с победой, Клавочка, бледно улыбаясь, спросила:
— Ты что, ходила ко мне?
— Да упаси боже, — легко отвечала Н. С. — Только в архив. Теперь тебе должны дать гражданство! И пенсию!
Когда Клавочка удалилась к телевизору, мама Нина пояснила дочери:
— Я только в ее дворе посидела на лавочке. Якобы я хочу снять квартиру. Якобы я москвичка, сдам свою квартиру в Москве и сниму в Полтаве. Якобы мне климат подходит. Так придумала. Типа у меня астма. И не сдает ли кто. Ну, мне ничего не сказали. А купить сколько у вас стоит? И нет ли пустых квартир. Нет, говорят, не продается ничего. А мне, говорю, сказали, что десятая квартира недавно была продана. Промолчали. Я пошла, попрощалась, меня одна женщина догнала. Мы поговорили. Некто Валентина. Я ей телефон свой оставила, если что надо, пусть мне звонят, — добавила она простодушно.
— Ну и зачем ты это сделала?
— Что-то мне показалось, что она умалчивает о чем-то. Она тоже дала мне свой телефон. Ты же знаешь, что у меня чутье на людей.
— О-о. Эт-то мы проходили. Как бы про памятник на Белорусской.
— Все эти бабы, они должны помнить и Клавочку, и ту ее невестку. Ну, маму Миши. Особенно эта Валентина.
— И что ты ей сказала?
— Разумеется, ничего.
— Ма! Ну когда ты будешь думать над своими поступками?
— Валентина, кстати, вроде бы между делом вспомнила про Клавочку из этой десятой квартиры. Дескать, где она, как она. Что знала ее, так как работала в детской поликлинике медсестрой. Что Мише банки ставила. В санаторий его устраивала, когда у него отец, Анатолий, сын Клавочки, погиб. Так что я недаром с этой Валентиной говорила.
— Вот-вот. Жди теперь как бы гостей.
Оксана даже не подозревала, насколько была права.
Двадцать восьмого декабря, поздно вечером, в квартире раздался трезвон междугородней.
— Да, да! — подхватив трубку, сказала Нина Сергеевна. — Москва, да, будет говорить! Иерусалим вызывает! — (Пояснила она дочери, которая высунулась из ванной.) — Клавочка! Клавочка! — вдруг завопила она. — К телефону! Оксана, подыми ее!
Оксана бросилась из ванной в спальню, где в темноте маленьким холмиком под толстым одеялом проступало тельце Клавочки.
— Пойдемте, пойдемте, — бормотала Оксана, — там вас к телефону!
— Кто, кто? — шептала в ответ Клавочка. — Не пойду, бог с тобой. Трясуны?
— Не знаю, не знаю, — повторяла Оксана.
Ее мать между тем что-то вопила в телефон, что-то даже вроде диктовала, кого-то слушала с красными щеками.
Когда Клавочка поднесла к уху трубку и своим жестяным голоском сказала «Вас слушают», связь внезапно прервалась.
— Кто это, кто говорит? — безнадежно спрашивала Клавочка у молчащего эфира и повторяла: — У телефона!
— Не знаю, не знаю, — пожимала плечами Нина Сергеевна. — Иерусалим!
— Лена? — помолчав, сказала уверенно Клавочка.
— Да она не представилась.
