Мария Метлицкая - То, что сильнее (сборник)
– Послушайте! – вдруг вырвалось у меня. – Я куплю эту вещь! Но что вам, в самом деле, ждать, пока она продастся, и ехать снова сюда за деньгами! Это именно то, что я хотела, мне очень нужна эта вещь, у меня скоро день рождения! – тараторила я без умолку, лихорадочно вспоминая, с собой ли у меня деньги, отложенные на покупку новой дубленки.
Старушка благодарно улыбнулась и произнесла:
– Вы очень облегчили мне жизнь, спасибо вам, деточка.
Я быстро отсчитала деньги, и продавец начал упаковывать уже мою балерину. Старушка тщательно пересчитала деньги и, благодаря, вышла из магазина.
Почему я не обратилась к ней, ведь я ее узнала и прекрасно помнила ее редкое имя и несложное отчество. А что бы я ей сказала? Да и разве она вспомнила бы одну из своих нерадивых учениц?
Да и потом, бедность не любит свидетелей.
Танцующую балерину я обнародовала семье не сразу, а ближе к своему дню рождения, спустя полгода, сообщив мужу, что это мечта моего детства.
И разве я его обманула?
Пончики для Азнавура
Почему-то ей вдруг вспомнилась история, случившаяся с ней лет этак тридцать назад. Впрочем, и историей это можно было назвать с большой натяжкой. Так, случай, встреча. Без обильных прилагательных. Сколько их, случайных и странных встреч, случается в каждой человеческой судьбе? А может, всплыла она так, как всегда, – ассоциативно. Так бывает нередко. «Вот оно, ключевое слово», – подумала она. И тут же сообразила. Пончики. Конечно, они. Любимое лакомство из детства. Смешно. Но факт остается фактом. Такое вот смешное и вкусное слово. И эта чепуха вновь всплыла в ее бедной голове, напичканной проблемами до отказа. Иногда казалось, что будь у бедной головы крышка, то она бы точно не закрывалась и вываливалась бы оттуда всякая ерунда, вроде этой, например. Периодически, но непременно.
В конце семидесятых ей было восемнадцать. Хорошенькая, в меру стройная девица. Нерадивая студентка, но вполне себе умница. Полная планов и надежд – как водится. Неистребимая оптимистка (с годами это безвозвратно уйдет, и она превратится в стойкого реалиста с уклоном в явный пессимизм). Что поделать – гнет жизненного опыта.
Итак, вечер, сумерки. Ранняя, но холодная осень. Выход из метро на улицу. Пустой, свободный вечер. Домой идти неохота – там вялая перебранка с бабушкой и просмотр очередного совдеповского телевизионного шедевра, что-то из жизни доярок и металлургов.
У метро ее поджидает ежевечерний стыдный кошмар – забегаловка под названием «Пончиковая». Мимо пройти почти невозможно. Иногда, если это был зачаточный период очередного романа, она презрительно отворачивала голову и гордо проходила мимо. И очень уважала себя. Худела. Хотелось выглядеть стройнее. А теперь подумала: «Да черт с ним, в конце концов! Для кого стараюсь? Состояние же фигуры еще не критическое. Имею же я право на слабости, в конце концов?» И джинсовая, узкая донельзя юбка еще вполне застегивается на тугую верную металлическую кнопку – четким и громким щелчком. Короче говоря, слаб человек.
Она тянет носом, вздыхает и заходит в маленький, чахлый павильончик. Три шатких пластиковых стола. Когда же тебя, наконец, уберут, снесут с моей дороги?! Прилавок, где тетка в не очень свежем халате деревянной спицей ловко насаживает готовую продукцию, медленно выпрыгивающую из аппарата и, явно экономя, халтурно посыпает эту продукцию комковатой сахарной пудрой. Большой титан с кофе. Три человека в очереди. Она четвертая. Сглатывает слюну. О, привет тебе, гастрит! Тетка смотрит вопросительно.
– Три, пожалуйста, – говорит она.
А так хотелось сказать «пять» или хотя бы «четыре»! Она загордилась собой. Чуть-чуть. Самую малость. Еще она взяла граненый стакан так называемого кофе. Кто не из того времени – объяснение: жидкость светло-бурого цвета, сладкая до невозможности.
Она забирает свой заказ и направляется к влажному и липкому столу. Ну, наконец-то, вот сейчас… И тут замечает на себе пристальный взгляд. Впрочем, нет, не на себе. Надо быть честной. На своей тарелке сероватого цвета с надписью «Общепит». Она видит невысокого худощавого мужчину, скорее всего, кавказского типа, небритого, явно замерзшего, зябко кутающегося в черное длинное пальто. Потирающего красные озябшие руки. «Азнавур», – тут же мысленно называет она его и в первый раз видит взгляд голодного человека. Тогда, в застойные времена, так порицаемые сейчас, поверьте, это было редкостью. Это ее потрясает. Она перестает жевать, думает пару минут и возвращается к продавщице.
– Полкило, пожалуйста! И два кофе, – говорит она.
Потом она приносит все это на стол и жестом предлагает мужчине присоединяться. Он судорожно сглатывает слюну и подходит к столу. Благодарно кивает ей – и начинает жадно есть. Она видит, что на нем хорошее, дорогое пальто из тонкой шерсти – тогда такие вещи бросались в глаза. Мятые, но явно не из дешевых, брюки, вполне приличные ботинки – тоже из разряда дефицита. И крупные, точно импортные, часы. В них она разбирается хуже. Он, обжигаясь, пьет крупными глотками кофе, греет руки об стакан. Тонкие, красивые руки пианиста, с аккуратными и ровными ногтями. Оба молчат. Ей вдруг почему-то совсем не хочется есть.
– Неприятности? – спрашивает она.
Он кивает:
– Ну, это если очень мягко говоря, – и улыбается ей.
Он наедается быстро – свойство очень голодного человека. Чистым носовым платком тщательно вытирает руки. С достоинством кивает:
– Большое спасибо.
Она машет рукой:
– Какая ерунда, господи. Мелочи.
– Это не мелочи, – серьезно говорит он. – Накормить голодного человека – это не мелочи.
Достает пачку золотого «Мальборо» и предлагает ей. В пачке всего пара сигарет. «Ого! – думает она. – Тут не так все просто». Такой атрибут, как золотое «Мальборо», в те годы говорил о многом. Или, по крайней мере, наводил на размышления.
Они выходят на улицу и закуривают.
– Вы позволите себя проводить? – галантно осведомляется он.
– Господи, какие церемонии! – смеется она.
– Были бы сапоги со шпорами, обязательно бы звякнул, – в тон ей отвечает он.
До ее дома они идут неторопливым прогулочным шагом. Молча.
– Знаете, как бывает, – говорит наконец он. – Теряешь все и сразу. Сразу и все.
– Не знаю, – крутит головой она.
Что она могла потерять в свои восемнадцать лет? Девочка из хорошей, благополучной семьи. Не подверженная никаким порокам. Пока еще с крепким здоровьем. Обожаемая и опекаемая всей родней. Балованная по мере сил – частные врачи, спецшкола, отдых на море, дача, джинсы, дубленка. Ее любили, опекали, гордились ею. Бабуля прибирала за ней постель, гладила юбки, готовила завтрак. Что она знала тогда о потерях? Любых – моральных, душевных, материальных. Нет, она была благополучна и благоразумна. До определенного времени. Все испивают свою чашу. Но до этого было еще далеко.
