Наташа Нечаева - Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки
У них, значит, большое и светлое чувство. Большое, как Арктика, и светлое, как арктический лед. А я? Я-то что стану делать? Улечу одна на вертолете? Куда? В Мурманск? А остаток отпуска на Мальдивах? Или мне неделю торчать тут, в моем убогом гальюне? Нет уж, милые! Раз вы меня сюда заманили, а заманивши – покинули, вам и отвечать!
Сейчас я разрушу эту невыносимую идиллию! Сейчас!
Я собрала все силы и сделала широкий и твердый шаг в проем между льдинами. Конечно, в порыве неконтролируемых эмоций я совершенно забыла об увечном колене! И абсолютно не подумала о правилах безопасности поведения на полюсе. Поэтому уже второй мой шаг к справедливости стал и последним. Нога, предательски скользнув, сама по себе вывернулась. Все тело, до мозжечка, прострелила острая боль. И я, бездарно грохнувшись на попу, быстро поехала вниз, оглашая арктические просторы истошным воплем. Удивляться тут было нечему: за проемом, в который я так отважно и яростно шагнула, располагался идеально гладкий ледяной откос, а на его верхушке, оказывается, смиренно ждала часа своего торжества многострадальная банановая кожура, запуленная в эти девственные дебри моей меткой рукой. На ней-то я и сверзилась. Третий раз.
Хорошо, спуск оказался не очень крутым. Не таким, во всяком случае, как горнолыжный склон в Куршевеле. Я плавно и безудержно неслась вниз, прямо на оторопевшую сладкую парочку.
– Даша! – вскричали они одновременно и, расцепив наконец страстные руки, оба кинулись ко мне. – Стой!
Если б все команды так легко исполнялись! Попробуйте остановиться, когда у вас только одна рука и одна нога! И при этом вы катастрофически слепы!
Я стремилась вниз, они – вверх. Если б не виденная мною только что картина и не подслушанный разговор, вполне можно было б подумать, что два влюбленных Ромео наперегонки бросились на спасение погибающей Джульетты.
Преграждая путь моему беспомощному телу, Антон скакнул вперед, пытаясь вцепиться в куртку, не дотянулся, нелепо взмахнул руками, вскрикнул и полетел вниз, в сторону, прямо на частокол острых ледышек.
– Тоша! – крикнул художник и, резко отвернувшись от меня, метнулся к любимому.
Через секунду я наблюдала второй исторический полет. А уже через две секунды все кончилось. Я легко и непринужденно зацепилась рукой за торчащую сбоку льдинку и остановилась. Голубки, оба, недвижно лежали в метре друг от друга, чуть ниже меня, и стонали.
– Павлуша, как ты?
– Нога! Кажется, сломал, не могу встать. А ты, Тошик?
– Аналогично. Терпи, родной, сейчас позовем врача.
И ни слова в мою сторону! Ни вопроса, ни грамма беспокойства! Жива – не жива, все по фигу! Рыцари, блин! Уроды.
– Даша! – А, вспомнили. – Сходи за врачом! Кажется, мы оба сломали ноги. – Это – Боков.
– Даша, позови людей, – Чурилин. – Антон не дойдет.
– А меня вы спросили? – ворчливо скуксилась я. – Может, у меня обе ноги переломаны? И руки! И снежная слепота!
– Не шути так, Дашенька, иначе мы все тут замерзнем.
– Все? – мстительно переспросила я. – Ну нет! Лично я – доползу. Зубами во льду траншею выгрызу, но доползу!
И, исполняя угрозу, рванула на локтях и коленках. Правда, недалеко. Бросок вышел на метр, может, полтора. Попробуйте сами быстрее с закрытыми глазами! А открыть их я боялась, потому что ни с того ни с сего вылезло солнце и все вокруг просто загорелось голубым ясным огнем. Из моих многострадальных красивых очей ручьем полились слезы, мир вокруг расплылся, потеряв очертания и превратившись в скопище серых пятен, а внутри глаз, прямо в мозгу, засвербило и зачесалось.
– О, Дарья Батьковна, – услышала я удивленный голос доктора. – Нашлась, смотри-ка! Я уж с ног сбился, решил тревогу объявлять, а ты – вот она. Ползешь? Маресьев ты наш! А чего ползешь? Опа! А очки где? Посеяла? Да что ж ты за дура такая бестолковая! Вставай!
На моем носу мгновенно оказались темные окуляры, добрый доктор Айболит, спаситель и кудесник, надел на меня свои.
– А чего хромаем? Упала, что ли? От зайцев убегала? Ой, а это что, трупы? – Жорик, судя по всему, узрел Бокова и Чурилина. – Не иначе дуэль случилась? Даш, че молчишь? Оба убиты? Или только ранены? И тебя в пылу страсти прострелили? Ну-ка, посиди тут смирно, пойду погляжу, куда их, в госпиталь или сразу под лед.
– Под какой лед? – перепугалась я. – Зачем?
– Так мы с собой покойников не возим, примета плохая, – объяснил доктор. – Справку выписываем, и в воду. На вечный покой.
– Док, мы живы! – громко возвестил доселе молчавший Боков. – Только с ногами беда. Дашу спасали, поскользнулись.
– Оба?
– Оба спасали.
– Живы, спрашиваю, оба?
– Кажется, – подал голос Чурилин.
– Жалко, – сплюнул доктор. – Рейс прошел зря. Опять нет материала для опытов. Ну, граждане пушкины, дантесы, а также прочие примкнувшие к ним развратные женщины, пойду за помощью. Одному мне вас не дотащить. Может, кто сам дойдет? Ну-ка!
Он подошел к стонущим мужчинам, сначала подергал за ноги Чурилина, хмыкнул, склонился над Боковым:
– Значит, так. Перелом у вас на троих – один, что плохо.
– Почему? – пискнула я.
– Потому что бросил бы вас тут околевать к едрене фене, чтоб Шекспира мне не устраивали! Сейчас весь народ гуляет, расслабляется, а я – с гипсом возись! Отеллы хреновы! Места лучше не нашли, где бабу делить! На полюс поперлись! Устроили тут Голливуд за три копейки!
– Жорик, – пролепетала я, поняв, что доктор серьезно разозлился, – ты все неправильно понял!
– А ты вообще молчи, леди Макбет Мухосранского уезда! Тебе с твоими зенками ослепшими вообще никто слова не давал!
– Как вы разговариваете с женщиной! – неожиданно взвился Боков, вскочил на ноги и тут же упал обратно, заорав от боли.
– Заткнись! – посоветовал Жора. – И не дергайся. У тебя – вывих, щас вправлю.
Следующие пару минут, пока доктор примеривался к боковской конечности, стояла мертвая тишина. Даже я перестала подвывать. Во избежание.
Хрясь! Что-то громко хрустнуло, Боков издал короткий стон и откинулся на спину.
– Вставай, чего разлегся, – ногой шевельнул его Жорик. – Сливайся в объятиях с боевой подругой и хромайте за мной, след в след.
– Не пойду, – твердо произнес Антон. – Я останусь с Павликом.
– Я те щас останусь, – пригрозил доктор, легко поднимая со льда вялое тело Чурилина. – Хочешь, чтоб белый медведь тобой разговелся? Он давно человечинки не пробовал!
– Тоша, не спорь, – страдальческим голосом попросил художник. – Постарайся дойти.
* * *Обнявшись, как в день первого свидания, мы с Боковым потелепались за мощно рванувшим вперед эскулапом. Чурилин, как худой мешок с мукой, висел у доктора на плече. Антон сильно прихрамывал, чем постоянно сбивал меня с ритма. Наконец мне это надоело, тем более что мое колено вело себя исключительно пристойно. Побаливало, да, постреливало, но функции свои выполняло вполне исправно.
– Иди один! – оттолкнула я лицемерную руку собрата по опасному приключению. – Мне неудобно.
Он не сказал ни слова, пристроился в хвост процессии, и лишь изредка сзади слышался его не то стон, не то всхлип.
Зону веселья мы миновали почти незамеченные – доктор предпринял обходной маневр и завел нас на ледокол через какой-то боковой трап. Покорные и несчастные, мы оказались в знакомой госпитальной каюте.
– Дашка, на кушетку, – скомандовал доктор. – Глаза – это не ноги, сами не срастаются!
– Почему она первая? А как же Павлик? – забеспокоился Боков. – Ему же больно, у него перелом.
– Молчать! – рявкнул Жора, укладывая Чурилина на соседнее койко-место. – Лежать! – подтолкнул он продюсера к третьему дивану. – Щас вколю вам всем по цианидику, а потом справку напишу, что скончались от поноса! Никто не подкопается, весь «Ямал» знает, как вы ночь в обнимку с горшком провели!
– Тоша, тебе тоже ночью было плохо? – прохрипел Чурилин.
– И тебе? – чему-то обрадовался Боков.
– И ему, и ему, – проворчал доктор. – Оба страдали!
– Оба? Даша, а ты?
– Я – нет! – вызывающе сообщила я. – Я всю ночь в своем гальюне провела, спала без задних ног.
Доктор странно крякнул:
– Прозреешь – опытом поделишься.
– Каким?
– Не каждый сумеет ночь проспать в унитазе, да еще без задних ног. Как не окочурилась-то.
– Я? Почему?
– По кочану! Гальюн – это горшок железный. А не каюта. Морская терминология.
– Но ты сам сказал!
– А ты слушай больше! Тебя на твоей журналистике факты проверять не учили? Еще напишешь, «Ямал» опозоришь.
– Господи, Тошик, у нас с тобой даже болезни одинаковые! – Чурилин, как мне показалось на слух, пустил слезу, совершенно не вникая в суть нашей с доктором филологической дискуссии.
– Я о том же подумал, Павлик, – сладко мяукнул продюсер.
– Еще бы не одинаковые, – довольно хмыкнул эскулап. – Кто делал? Мастерство не пропьешь! – И тут же спохватился: – Все! Тишина! Доктор работает!
