Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2009)
«…забившись в непролазную глушь, я садился на кочку и слушал, слушал всякие шумы, всякие шорохи, как вблизи, так и вдали, и старался представить себе, почему тот или иной зверек или птичка пискнет или свистнет… А я сижу, не шелохнувшись, и слушаю и как будто сам становлюсь маленькой частью большого леса… В эти часы я особенно четко и глубоко чувствовал себя полностью слитым с окружающей природой, и это доставляло мне невыразимое, непередаваемое наслаждение. Чем старше я становился, тем глубже осознавалась мною эта любовь ко всему живому».
И мать, и отец Четверикова принадлежали к прославленным в истории России промышленникам и предпринимателям и сохраняли промышленную «жилку», хотя уже не в одном поколении носили дворянские звания (были потомственными дворянами). Отец хотел вырастить из своих сыновей людей практических, продолжателей его фирмы — знаменитой на всю Россию и даже Европу фабрики суконных изделий и парадных тканей для царей и высших священнослужителей (недаром за Четвериковыми шла слава главных владельцев «золотоканительной мануфактуры»). Естественно, что отец хотел воспитать в сыновьях интерес к промышленному менеджменту (как бы сказали сегодня), поэтому их послали учиться не в классические гимназии, откуда только и был открыт ход в университеты, а в реальные училища, готовившие своих выпускников для политехнических институтов. Так, Сережу отдали в лучшее в Москве реальное училище Воскресенского на Мясницкой улице, где был высочайший уровень преподавания точных наук и математики (например, среди школьных учителей в этом училище был Иван Алексеевич Каблуков — будущий выдающийся российский химик, академик с мировым именем).
Однако одним реальным училищем учеба не оканчивалась. Накопленные отцом миллионы позволяли ему относиться более легко к тому, чтобы поддерживать интерес детей ко всему, к чему тянулась их душа. Этим объясняется то, что в летнюю резиденцию семьи на каникулы отец приглашал преподавателей Сережи из реального училища и даже некоторых преподавателей из университета. Важную роль в развитии интереса Сергея Сергеевича к естествознанию сыграло то, что в летние месяцы у них поселялся учитель биологии Владимир Павлович Зыков, который одновременно работал приват-доцентом в Московском университете, что для детей был куплен микроскоп, и они готовили препараты для микроскопических наблюдений уже в детские годы. В школьные годы Сережа глубоко интересовался астрономией, а их классный руководитель Егор Васильевич Орлов — любитель-астроном занимался с учениками систематическими наблюдениями за звездами и другими небесными объектами в телескоп, причем подчас дети задерживались до 12 ночи за этими занятиями, и дома, при всей строгости присмотра за ними, такие задержки допоздна никого не расстраивали.
Перед окончанием реального училища Сережу позвал к себе в кабинет отец, выдал ему паспорт и билет в Германию, в город Митвайде (в Саксонии, недалеко от Дрездена), где сын должен был учиться в высшем техническом училище. Оказалось, что отец уже списался с руководством училища, нашел для сына квартиру, в общем, все продумал и организовал, ожидая, что сын со временем завершит европейское образование и вернется знающим и целеустремленным инженером на свою же фабрику и заменит там с годами отца в управлении этим большим предприятием (около тысячи рабочих).
Когда Сергей Сергеевич диктовал мне эти строки, я еще не представлял себе, как это можно — уехать учиться за границу, как легко можно было решить все вопросы с паспортами, визами, разрешениями, — ведь в СССР мы жили за возведенным советской властью железным занавесом, отгороженные от всего мира бесконечными условностями и преградами. Только очутившись через тридцать лет на Западе, я понял, сколь многого простого, буквально элементарного для любого жителя планеты были лишены советские люди, как из них воспитывали затворников, как озлобляли против «заграницы», «врагов», «шпионов и диверсантов».
Однако, очутившись в Германии не по своей воле, Четвериков понял, что любовь к естествознанию манит его совсем на другую стезю, в другой мир и в иное учебное заведение. Проучившись (вполне успешно!) семестр, юноша весной опять погрузился в мысли о теряемой им возможности стать биологом, и тогда случилось чудо: он сумел переубедить отца в неверности направления его на учебу в немецкий технический колледж (пусть и первоклассный). «Я почувствовал весну и в далеком Mittweide. Что-то в душе проснулось и затрепетало. И вот, должно быть, в таком настроении, огретом и окрыленном весной, я написал моему отцу письмо, в котором жгучими откровенными словами попробовал еще раз убедить отца в том, что мои мечты о зоологической карьере — не мимолетная блажь, навеянная со стороны, и что вне биологии для меня нет иного призвания».
Можно было ждать от отца — волевого и сильного руководителя и владельца огромного предприятия, что он не обратит внимания на причуды своего сына, ведь ему нужно было, чтобы тот не букашек ловил и не птичек на ветках считал, а стал продолжателем и наследником дела семьи. Но опять-таки иные нравы и иная мораль владели умами передовых людей того времени. Отец прочел письмо сына на собранном им домашнем совете, обсудил его с другими родственниками и решил, что не имеет права ломать судьбу сына: «Он написал мне, что <…> предоставляет мне полную свободу строить мою личную жизнь так, как я сам её для себя намечаю», — продиктовал мне Сергей Сергеевич.
Отец, правда, решил, что его сын не должен появляться в Москве, чтобы исключить влияние на младшего брата. Так Сергей оказался в Киеве, где он должен был сначала, чтобы попасть в университет, выдержать экзамены для получения аттестата зрелости гимназии. А это было серьезное испытание: нужно было сдать экстерном восемнадцать (!) экзаменов за все годы гимназического образования. Но это решение юноша встретил с восторгом и начал самостоятельно штудировать все предметы естественного цикла, греческий язык и латынь, европейские языки, а также и все остальные предметы. Он погрузился в эту учебу с твердым намерением преодолеть все не за 10 лет, а максимум за год-два!
Еще одна — причем неожиданная — линия в жизни Четверикова открылась передо мной, когда он стал рассказывать о киевском житье-бытье. Меня не удивил его рассказ о том, как он поселился в подвальной комнатенке с малюсеньким окошком и с местом лишь на железную кровать и крохотный стол, как он счастливо в ней жил (а что еще для жизни надо, если и столоваться он устроился в том же доме у квартирной хозяйки), пока не приехала знакомая их семьи, чтобы ненароком проинспектировать его жилище, и ужаснувшаяся всему (и бедности обстановки, и жуткой грязи — «пола я, конечно, никогда в комнате не мыл», — продиктовал Сергей Сергеевич). А поразило меня другое. Сын миллионера, представитель высшего света (потомственный дворянин в четвертом колене в их семье), юноша шестнадцати лет, пристрастился в Киеве к чтению революционной литературы и присоединился к запрещенному властью кружку людей, желавших сковырнуть тот класс, из которого он сам вышел. Началось все с посещения книжного магазина В. А. Просяниченко в Киеве, где он быстро вошел в доверие к хозяину и стал получать запрещенную литературу и упоенно с нею знакомиться. «Я узнал и с величайшим уважением произносил имена Маркса, Энгельса, Плеханова и Ленина!»
По собственной инициативе он стал слушать лекции В. Л. Железнова по политической экономии в Киевском университете. Вот эта наклонность к революционным познаниям меня не могла не удивить.
Но все-таки главной оставалась страсть к биологии. «Пользуясь библиографическими указателями в прочитанных работах и книгах, я составил себе список книг, которые обязательно должен был прочесть… Помню, что особенно заинтересовали меня вопросы наследственности, и, очевидно, уже тогда Судьба определила мне быть генетиком».
Через полтора года он экзамены за всю гимназию сдал, на последнем из них был уже сильно болен, пришел домой, потерял сознание и очнулся только через две недели, когда соседи вызвали к нему (буквально умирающему от подхваченного где-то во время экзаменов брюшного тифа) маму, которая и увезла его в Москву. Больше он в семье остракизму не подвергался и поступил в 1900 году в Московский императорский университет. Еще одна немаловажная деталь: каждого зачисленного в университет студента принимал ректор, который, собственно, и объявлял абитуриенту, что он становится студентом. Так произошло и с Четвериковым. Тогдашний ректор, А. А. Тихомиров, поприветствовал своего нового студента, а дальше незаурядные данные студента дали о себе знать: «…через какие-нибудь месяц или два я участвую в зоологическом кружке под руководством профессора Ю. Н. Зографа и читаю доклад о строении гидры на основании нескольких специальных немецких работ, указанных мне руководителем».
