Антон Понизовский - Обращение в слух (журнальный вариант)
Он вообще в юности занимался славяно-горицкой борьбой, еще когда в школе учился. И вот однажды мы с мужем пошли за него болеть в Дом культуры. На сцене маты, и там они, эти ребята, между собой в спарринге борются. И я даже не знала, что его так много знает пацанов — тех, которые болеют в зале: когда он выходит и начинает бой — вдруг зал взрывается, и кричат: «Володя!.. Мочалов!.. Мочи!..» А они в шлемах, у них такая одежда, спецодежда для борьбы… Мы с отцом сидим, у меня внутри все вот так… — волнуюсь! ему ведь тоже поддают… и он эти соревнования выигрывает! Потом заинтересовался карате, стал ходить на карате… Мы всё это приветствовали. Потому что мальчишка — ему для развития надо…
И вот он уходит в армию. Мы с мужем его провожали на станции, станция Тамбов. Подъехал состав. Там очень много молодежи, уже они экипированы… А он высокий, под два метра парень, у него большой размер обуви — пятьдесят с чем-то… Пятьдесят с чем-то, да. Очень широкая нога, подъемистая и длинная. Он все смеялся, говорил мне: «Мам, мне сапоги не найдут!..»
И вот я смотрю: выходят они — и в толпе этих ребят, хотя они все были одинаково одеты, я его, конечно, узнала. И на нем такие сапоги, как лыжи, и идет он… кирзовые сапоги.
Когда их там распределяли — мы спросили у этого… (тяжело вздыхает) у этого капитана — он приезжал с Ростовской области и набирал себе группу. Он сказал, что их повезут в Ростовскую область в город Батайск, и там у них в течение трех месяцев будет школа…
Конечно, наш дом опустел.
А когда у них была присяга, он нас пригласил — и я поехала на присягу. Приехала туда — жара… Ростов город мне запомнился: солнце палящее и большая влажность — прямо дышать невозможно. Я не могу в жару. Вот когда холодно, мне полегче. А когда жарко, я изнываю, и у меня нет трудоспособности.
Вот. Нашли мы этот Батайск. Нас, родителей, в одну комнату всех собрали и проводили с нами беседу. Потом экскурсию проводили по части, показывали, как они там живут в казарме и как в столовой питаются. Потом беседу продолжил генерал-майор Мухин. Он рассказывал нам про спецназ. И сказал: если у кого будут какие трудности по мере этой двухгодичной службы, вы можете позвонить на мой сотовый телефон. И нам, всем родителям, сидящим в зале, дал свой телефон! Потом мы посмотрели на построение, потом были праздничные номера — борьба вольная, карате… Я брала с собой фотоаппарат и всё снимала на память.
И так я уехала. Он был довольный, веселый, такой жизнерадостный, ему это нравилось… и как-то он к трудностям был приучен. Тем более у меня свекровь живет недалеко от Моршанска, где мы проживаем, и мы у нее все время ведем хозяйство. А отсюда он был приучен к труду, и ему ничего не составляло полы там помыть, другими делами заняться… он как-то весело все это воспринимал.
А потом с этой учебки, когда закончили они, их перевели в Степное гнездо. Тоже в Ростовской области, уже в общую часть. Он мне пишет письмо, что все хорошо, со стариками познакомились — все нормально… А потом раз — и мне приходит письмо от их руководства, что он попал в госпиталь в Новочеркасске, недалеко от этого Степного гнезда.
Ну, я сразу же выехала туда в часть, в Степное гнездо. Там мне на КПП дали адрес, сказали, что нужно оформить, чтобы я могла в госпиталь к нему попасть. Я поехала в Новочеркасск. И там еще долго искала: все так запутано, незнакомое, не у кого спросить… Но потихоньку я все-таки разыскала этот военный госпиталь.
Приехала, думаю: сейчас я вызову его, он ко мне выйдет… Я как-то вот так в душе себя подготавливала. Но тем не менее мне говорят: пройдите туда-то, на такую-то улицу, и там вы оформите пропуск в военный госпиталь и пройдете. Я нашла административное здание, все объяснила и документы все показала. Они созвонились, дают мне временный пропуск — и я уже прихожу с этим пропуском в их приемный покой. Ну, думаю, вот сейчас я пройду, повидаюсь с ним… а мне опять говорят: мы сейчас созвонимся с неврологическим отделением и узнаем, какой он у них там, ходячий или неходячий. А во мне-то уже все дрожит, я-то переживаю, я думаю: он сейчас ко мне выйдет, мы сядем здесь в вестибюле с ним побеседуем, поговорим, я гостинцы ему принесла и так далее…
А что с ним, вы не знаете.
Ничего не знаю. Ничего не знаю. Потом мне объясняют, что… он лежачий… (пауза) но меня можно туда пропустить.
Я прохожу в этот неврологический корпус, и говорю лечащему врачу, что я мать, приехала к своему сыну-солдату. Он сказал, в какой он палате. Халатик я получила, прошла в палату. В палате где-то человек восемь лежало ребят молодых, в том числе и мой сын… Сын, конечно, не ожидал, что я так быстро приеду. Он мне только сказал: «Мам, ты только не волнуйся!..»
В общем, такая большая кровать, и там на ней, на этой кровати, топчан, и он лежит. Врач лечащий мне объяснил, что у него травма позвоночника, и он будет лежать долго.
Я попросила этого лечащего врача, чтобы меня там оставили в качестве санитарки. Я говорю: мне деньги не нужны, мне только важно, чтобы я всегда присутствовала со своим сыном, ему помогала, а также следила еще за больными, которые с ним в палате лежали. Все ребята там были тяжелые, не вставали. У каждого по-своему случилось заболевание. Кого старики обидели, кто-то ногу натер — пошло сильное нагноение, у кого-то другие проблемы…
Он мне разрешил, этот врач, и я стала ухаживать за больными ребятами: приносила покушать им, ну и личные надобности у кого возникали… Другие там судно не могут вынести — а мне судно помыть, обработать больного, сменить простынь, какую-то еще работу — не в тягость. Меня как-то, наоборот, к этому подвигает — оказать помощь. И по коридору по общему убирала, и что попросят эти медсестры — все выполняла, лишь бы быть рядом с сыном, и чем могла помогать ему… Мне не в тягость. Мне нравилось помощь оказывать.
А через некоторое время еще начались события эти, в Баксане… Помните, в Баксане была заварушка-то? Не Баксан, а этот… забыла, как называется… Тоже на «Б»… а, Беслан, вот, Беслан! Наш лечащий врач туда улетел самолетом. И пока я там находилась — а я долго с сыном была, четыре месяца, — оттуда начали молодых ребят привозить. Шли машины — «Уралы», брезентом вот так накрытые… На носилках несли их, несли и несли, кого куда, кого куда, кого куда… А в госпитале был лечебный корпус многоэтажный, и там грузовой лифт — и пассажирский лифт. Пассажирский частенько был занят, и тогда приходилось пользоваться грузовым. Вот в грузовом лифте я видела этих ребят, которых везли с операции или на операцию. Все они очень сильно были перебинтованы. У кого ноги нет, у кого руки нет, у кого проблема с лицом, глаз поврежден, голова… И эти впечатления — они мне запали в душу. Такие ребята молодые: наверно, не очень они еще… опытные, чтобы принимать участие в этих военных действиях… Но вот они были направлены в эту горячую точку, и вот так сильно они пострадали, эти молодые ребята…
Я помню, лежал один молодой паренек. Я у него спрашиваю: «Ваши родители знают, что вы здесь лежите?»
Он говорит: «Нет».
Я говорю: «Почему?»
«А я, — говорит, — не хочу огорчать их. У нас большая семья, мы живем очень бедно. У них нету денег приехать меня навестить…»
Но проходит время, и потихоньку начал мой сын выздоравливать, стал потихоньку ходить… С Новочеркасска его перевели в Ростов, в центральный окружной госпиталь. Всех, кто связан с Чечней, отправляли туда. Оказывали им там помощь: и ампутировали, и лечили, и восстанавливали, и так далее…
Но многие тяжелобольные ребята, которые с ним в палате лежали, плохо выходили из этого болезненного состояния. Им в этом ростовском госпитале уже ничем не могли помочь, и очень многих даже в Москву самолетами отправляли. Я там долго жила, и я все это видела.
Мне лечащий врач выдал такую бумажку — свободный вход-выход в военный госпиталь. А недалеко от госпиталя была оптовая база. И там я подешевле им покупала покушать. Чай куплю, печенье с чаем попить, а так их три раза неплохо кормили в госпитале. Я к сыну ходила и всем ребятам попутно — то им мороженое принесу, то водички какой-нибудь газированной: ведь жара… Ну, печенье, бараночки — чтоб они вечером помимо ужина могли чаю попить… И тоже к этим ребятам я привязалась. Ребят, которым ноги ампутировали — я их на колясочке возила. Спущу их на грузовом лифте, а там у них… ну как бы парк перед госпиталем. Там я их прогуливала. Беседовала с ними. Они мне открывались в разговоре, и я тоже старалась их как-то морально поддерживать…
Через несколько месяцев сына комиссовали. Нужно было опять ехать в часть, где он в Степном гнезде находился, и оформить уже окончательное увольнение.
Я поехала туда одна. Обратилась к генерал-майору Мухину. Встречу с ним я предварительно согласовала звонком. Я приехала и объяснила, что сын тяжело все-таки болен, ему тяжело бегать тут по всем этим инстанциям обходной оформлять, чтобы дали ему окончательное увольнение. Генерал-майор Мухин помог: дал команду, чтобы меня везде принимали. И постепенно я стала ходить по всем этим… (вздыхает) по всем этим заведениям, собирать подписи на увольнение. И вот что мне запомнилось: одни люди как-то не очень бывали со мной откровенны… — а некоторые с душой отнеслись, как говорится, к болезни к моей материнской. Одна женщина мне подсказала: вы можете обратиться в Минобороны, и вам заплатят… как это называется… ну, страховку. Что он был в армии и получил вот такое увечье. Эта женщина мне объяснила, что документы у меня примут по месту жительства, а затем их отправят в Минобороны и на счет сына придет за увечье вот эта сумма.
