Ольга Славникова - Легкая голова
Не дожидаясь ответа, Голиков плюхнулся в поехавшее под ним компьютерное кресло и полез в Интернет, так что на мониторе замелькало, будто в окне скоростного поезда. Максим Т. Ермаков озадаченно смотрел в листки, обмятые по форме глыбистой голиковской задницы. Восемь мохито, коньяк – кто и когда это пил? Пятьсот баксов за разбитое зеркало в клубе “Горох”. Да, вроде, было, били, Максим Т. Ермаков вспомнил, как в лучах прожекторов брызнули искристые осколки, вроде как мощно коротнуло электричество – но сам он в это время сидел у бара и пропускал через себя алкоголь, с головой как хлопушка. Двум телкам по двести пятьдесят – возможно. Так, а это что? Ресторан “Донжон” – сроду там не бывал. Впрочем, из того столбца, где значились платежи самого Максима Т. Ермакова и, стало быть, долги Голикова, тоже мало что удавалось вспомнить. Жизнь как сон.
Голиков тем временем увлеченно возил мышью по столу, будто пацан игрушечной машинкой, и бормотал себе под нос по-немецки. Сейчас отдать бабки, и с этим человеком, на которого, оказывается, Максим Т. Ермаков все это время возлагал тайную надежду, порвется всякая связь.
– Долларами возьмешь? – спросил он упавшим голосом, понимая, что взаимная кредитная история, как всякий сон, не поддается проверке.
– Гут! Даже лучше!
Максим Т. Ермаков, вздыхая и загораживаясь от Голикова спиной, полез в тайник. В пачке денег, не тронутой социальными прогнозистами, доллары по краю взялись засохшей влагой и пожухли, как осенние листья. В московский уличный обменник уже не понесешь. Но европеец Голиков безо всяких возражений принял шесть стодолларовых бумажек и засунул их в оттопыренный нагрудный карман.
– Гут, – повторил он удовлетворенно и, с силой хлопнув себя по круглым коленям, встал. У него уже было целеустремленное лицо путешественника, которому только заскочить за багажом, и в аэропорт.
– Обедать будете?
Максим Т. Ермаков от неожиданности вздрогнул. Старательный Витя, в фартуке жизнерадостной расцветки, улыбался из задымленной кухни, его напитанные гелем коричневые волосы подтаяли от кухонного жара, точно шоколадные. Голиков осторожно полуулыбнулся и на всякий случай сделал полшага назад.
– Этот человек, он правда из ФСБ? – спросил он внезапным фальцетом.
– А то! – воскликнул Максим Т. Ермаков, широким жестом указывая на раскрасневшегося социального прогнозиста. – Витя, у тебя какое звание в твоем спецкомитете?
– Старший лейтенант! – бодро отрапортовал Витя. – Так я хочу сказать, обед готов. Котлеты с картошкой и соленым огурцом. Правда, у меня сегодня пригорело немного, вот, – и он смущенно предъявил тарелку с чем-то жирным и черным, похожим на ломти горячего асфальта.
– Спасибо, я сыт, – сдавленно проговорил побледневший Голиков. – Я, пожалуй, пойду.
– Нет, постой! – Максим Т. Ермаков преградил Голикову путь и увидел, что личное пространство европейца опять напряглось. – Так говоришь, неинтересно тебе? А ты ведь боишься моих спецкомитетчиков. Вон, коленки подогнулись и ручки задрожали. Правильно я говорю?
– Я просто не хочу проблем, – фальцетом ответил Голиков, перетаптываясь в попытке проскочить в коридор.
– А вот у меня проблем полно! – Максим Т. Ермаков даже притопнул ногой в шепелявом шлепанце. – Я весь в проблемах! Но я-то не боюсь никакого ФСБ. Смотри, какие они у меня дрессированные! Ручные! Ты видел когда-нибудь такое? Бегают мне за продуктами! И лечат, и готовят, и обеды подают! Что, старший лейтенант, подашь мне свои горелые котлеты в постель?
– Ах ты падла, – огорченно произнес старательный Витя.
Растерянными водянистыми глазами он пошарил по кухне, ногой пододвинул к себе мусорное ведро и свалил туда всю гору горячих котлет. Когда он вновь посмотрел на Максима Т. Ермакова, глаза его были уже не растеряны и не водянисты. Это был какой-то совершенно незнакомый человек, нехорошо сощуренный.
– Ви-ить! Витек! Чего там у тебя? – раздался из кухонного чада недовольный голос девушки Кати, оказывается, все время там сидевшей.
– Заткнись, – бросил через плечо неузнаваемый Витя, с видом человека, совершающего самоубийство.
На кухне все затихло, так затихло, что сделалось слышно, как сопит под струей воды остывающая сковородка. Катя затаилась. Внезапно та самая рука в железных часах, что кормила Максима Т. Ермакова с ложки, сгребла у него на горле ворот халата, и Максим Т. Ермаков почувствовал себя завязанным в узел. Он задыхался и терял тапки. Неузнаваемый Витя близко рассматривал его ходившими туда-сюда, как маятники, пристальными глазами, будто видел впервые.
– Что же ты, падла, за человек такой, – проговорил, густо дыша, социальный прогнозист. – Что же ты так себя жалеешь? Для чего бережешь? Сашка Новосельцев из-за тебя погиб. Закрыл тебя от пули. Ну, останешься ты жить дальше, и что? Квартиру купишь? Новую машину? Так квартиры и машины и без тебя существуют. Не ты сделал, не ты построил. Сам-то ты что собой представляешь? Что за великая ценность? Выхаживаем тебя, и обеды подаем, как ты правильно сказал. Все надеемся на тебя, думаем, должна ведь совесть проснуться. Должно проснуться что-то человеческое. Думаешь, мы, военнослужащие, – пешки? Без человеческого в военнослужащем ни один приказ командования не сработает. Все на человеческом построено. А ты что, совсем пустой? Ну скажи – совсем?
Тут неузнаваемый Витя так встряхнул Максима Т. Ермакова, что тот ощутил весь свой позвоночник, будто колодезную цепь, с которой сорвалось ведро. Сбоку слышалась возня: это ошарашенный Голиков, никак не могущий проскочить на волю мимо чужого конфликта, метался в своем личном пространстве, точно мышь в литровой банке.
– А котлетки придется заново пожарить, – хрипло выдавил Максим Т. Ермаков, улыбаясь в лицо спецкомитетчику, с пузырями слюны на зубах. “Дай, дай ему в морду”, – послышался над ухом надтреснутый голос деды Валеры, и близко напахнуло земляной холодной сыростью, сладковатым духом черных корней. “Вот не лежится тебе, деда, спокойно”, – мысленно ответил Максим Т. Ермаков, а в следующую секунду щека его размазалась по кости, закрыв левый глаз, и зубы поплыли в чем-то соленом, быстро набухавшем.
– Это не от спецкомитета, это от меня лично, – с достоинством проговорил неузнаваемый Витя, вытирая кулак о жизнерадостный фартук.
– Ну, я пошел, пожалуй, – послышался далекий голос Голикова, точно он был уже у себя в Европе.
– Смылся, – прокомментировал социальный прогнозист. – Ладно, не падай в обморок, не изображай, что сильно больно. Я левша, – счел нужным добавить старательный Витя, прежде чем заструиться, дать в воздухе красивую складку и исчезнуть.
…Вот и пора на службу. Будто на другую планету. Брюки висят, как мешок, если бы не старые подтяжки, свалились бы на пол. В пиджак, дополнительно к Максиму Т. Ермакову, можно поместить бочку. Странное ощущение собственной костлявости, шаткого скелета внутри. Синяк, щедро поставленный старательным Витей, еще не рассосался, подбитый глаз в лиловых и радужных морщинах напоминает бабочкино крыло. Хорош, нечего сказать.
Конец сентября, деревья сквозят, ветер тащит понизу их облетевшие листья, царапающие асфальт сухими коготками. Перед офисом ни одного демонстранта, от бивака протестующих остались горы тарных ящиков с ядовитыми пятнами от гнилых овощей да войлочные прямоугольники на газонах там, где стояли палатки.
В офисе произошли перемены. Ика рванула на повышение, на ее месте вдруг оказался человек, всегда работавший на конкурентов, тощий, желчный интриган, с большим количеством поперечных морщин на облысевшем лбу и длинным клейким ртом, становившимся, когда он изображал улыбку, вдвое длинней. На первом совещании у нового шефа Максиму Т. Ермакову не дали сказать ни слова; его шоколадными делами давно занималась пришедшая с новым шефом чужая команда. Мельком Максим Т. Ермаков видел в секретарском предбаннике Маленькую Люсю – вернее, ее очень гладко и туго причесанный затылок и бескровные ручки, будто обклеенные папиросной бумагой. Он сам удивился, как разволновала его эта мимолетная встреча. Почему-то он не мог заставить себя спросить у знакомого офисного люда, как дела у Люсиного пацана, не было ли похорон.
И то сказать – знакомые, свои были теперь сильно разбавлены пришлыми, самоуверенными и горластыми, ходившими по большей части в пухлых бородах самых разных цветов. Казалось, новый шеф не имеет понятия, что теперь делать с незнакомым, возвращенным с депозита сотрудником. После неприятной, какой-то сосущей паузы-пустоты Максиму Т. Ермакову кинули тощий проектик, продвижение линейки отечественных кремов, в производство которого западный партнер, жадный до сегментов рынка, счел нужным вложиться. Промобюджета, выделение которого, собственно, было еще под вопросом, едва хватало на разработку пристойного фирменного стиля, на иную промоактивность не предусматривалось ни копейки – словом, проект был чистое убийство исполнителя, и Максим Т. Ермаков прекрасно это понимал.
