Юрий Покальчук - Дорога через горы
* * *
И ночь и день
Скачи вперед,
Если хочешь найти Эльдорадо.
Эдгар По
Так далёко.
Так далёко это злое Эльдорадо,
Так далёко,
Только люди,
Только версты, только камни.
Дни и ночи.
Так вот просто
Упадешь в пути от боли и досады.
Две звезды погаснут в небе.
Соскользнут тебе на веки
И твои закроют очи.
Так далёко
То, чем бредим,
То, к чему стремимся страстно
И чего совсем не знаем,
Так далёко.
Только ветер,
Только холод в день ненастный,
Только дождь и непогода,
Только осень.
Без ночлега
Утомились кони, люди,
Руки повода не держат.
Опускаются бессильно,
В сердце сумрак и тревога,
Но, когда посмотришь в небо,
Даже просто глянешь в небо,
Невозможно голубое,
Вдруг увидишь на востоке
Молодого солнца блеск —
И снова даль манит слепая.
Встрепенутся дружно кони,
В седоках почуяв силу,
И поскачут,
И заржут, глаза скосивши...
И уж надо иль не надо
Снова в даль лететь слепую,
Не найти, искать, пытаться,
Но назад не возвращаться?..
А ведь так оно неблизко,
Так далёко Золотое Эльдорадо.
* * *
«Что же будет дальше, человек мой странный?
Что же будет дальше — ты на полдороге?»
Подожди, приятель, дай коням остынуть,
Осмотрюсь немного и уйму тревоги.
«Что же будет дальше, человек мой странный?
Все ушло сквозь пальцы — и пусты ладони».
Погоди, мне ветер что-то напевает,
Подожди, приятель, пусть напьются кони.
Только кони мчатся, словно от погони,
Ничего не видя, никому не веря.
Тонут в песне ветра версты, дни и ночи,
И сквозь дымку виден твой последний берег.
* * *
Когда раздоры встанут перед тобою в ряд,
Когда проиграешь который раз подряд,
Не дай тяжелым мыслям тебя к земле пригнуть,
Ведь стоит им поддаться — тогда не дотянуть
Когда на сердце ляжет последний желтый лист,
Когда забытый берег загадочен и мглист,
Когда растает сказка, как призрак, как мираж,
Все начинай сначала, входи в крутой вираж.
Пусть даже годы — мимо, пусть не узнать лица.
Пусть даже километры по жизни без конца,
Пусть солнце равнодушное сжигает все в пути,
А ты шагай упрямо, иди, иди!
* * *
Слеза, подбитое крыло, гремящий ветер, синий чад.
Цепь порвалась, слепое зло калечит первобытный сад,
И Саломея сто голов отдаст и счастье отсечет,
И то, что в сердце так болит, врачуется ее мечом.
Безмерен век, любви полет, слова, вмерзающие в лед,
И переход добра во зло, что не прошло, то не пройдет,
Тревога юная жива и мертвой правды голова,
И вера в вечность, как трава, и память о твоих словах.
Железный звук возник во сне и остро песнь напомнил мне
Об ожиданья долгом дне, о чувстве, вспыхнувшем в огне.
День воспаряет до небес, и горизонта грань светла,
А тень от прошлого в себе всегда мы носим, словно флаг.
* * *
Мой сын вырастает в моих нереальных снах.
Мой сын вырастает в моих волосах седеющих,
А я все летаю без устали, спрятав страх,
А я все летаю, летаю на бреющем...
А я все кричу и понять не могу молодых,
А я умоляю, а я все прошу человечности,
А сын мой растет только в мыслях моих седых,
А сын мой меня окликает беззвучно из вечности.
А я все кружусь, в чьи-то окна стучусь невпопад,
И ветер меня своей песней пронзительной студит.
Тянусь я к любви, что исчезла полмира назад,
И к сыну тянусь я, которого нет и не будет.
* * *
И прозвучит сирена, словно сигнал к атаке,
И ты оружие схватишь и бросишься под обстрел.
А это «скорая помощь» тебе подавала знаки,
А это звонок с урока в школе соседней звенел.
И острые выстрелы грянут, и раненые споткнутся,
И ты ощутишь, как пуля в тело твое вошла.
А это вдруг заболело от усталости сердце,
А это чужая гордыня вдруг по тебе прошла.
А когда от фугасной бомбы земля задрожит под пылью
И взрывом тебя накроет — и ни назад, ни вперед,
Вот это уж будет вправду. Над тобою расправит крылья
Последнее пораженье и у жизни тебя заберет.
* * *
Народ мой! На твоем челе расправлю я усталости морщины
И лягу в пашню, чтобы поле родило,
Чтобы взошла на нем и налилась пшеница
И чтоб у хлебопашца от сердца отлегло.
Народ мой! С твоего чела собой я пот стираю,
Я — твой огонь. Сгораю снова и снова.
Чтоб над слепыми тьмы прервалась власть.
Чтоб немые вдруг сказали слово,
Чтоб молодая песня пронеслась
По безграничью края молодого...
О мой народ! Я жизнь свою кладу тебе на раны,
И, сколько хватит сил,
Огонь твой понесу
Вперед,
Всегда вперед![19]
Повести
На южном берегу
I
Высокий седоватый человек подошел к пляжникам и уверенным, может, даже слишком уверенным голосом, выдававшим его нерешительность, провозгласил:
— Товарищи! Вынужден вас предупредить, что на протяжении двух недель эта часть пляжа будет занята киносъемочной группой. Поэтому уже завтра вам придется искать другое место!
Реагировали на это объявление по-разному, но похоже — с неудовольствием и раздражением.
— Слушайте, а я хочу сниматься в кино! И Леся вот хочет, и Марта! Возьмите нас. Мы готовые звезды. Я, например, с самого рождения, — повернула к оратору голову чернявая девушка в широкополой шляпе.
Она сидела, поджав ноги по-турецки и скрестив руки на груди. Две ее подруги лежали рядом, с откровенным интересом поглядывая на режиссера.
— Отстань от человека, Зоряна! — с ленцой, но не без кокетства произнесла девушка в узком полосатом купальнике; судя по всему, это и была Леся.
Режиссер остановился возле них.
— Зря вы так. Бывает, именно случай делает актера. Только в нашей картине, к сожалению, почти нет женских ролей. Вот мужских очень много. И мы, безусловно, будем приглашать статистов.
— А о чем ваш фильм? — спросила Зоряна.
— О гражданской войне в Испании. Как там воевал наш земляк, украинец, как влюбился в испанку...
— Ой, как интересно! — восторженно выкрикнула пухленькая Марта и тут же смутилась.
— А мы — в студенческом лагере Львовского политехнического института. Это здесь, в Рабочем уголке. Почти каждый вечер — танцы. Говорят, у нас веселее всего. Появится желание, заглядывайте... — Леся говорила уверенно, четко и в то же время чуть иронично.
— А где же этот ваш лагерь?.. Микола Андриевич, вас Соломко зовет, — послышался вдруг голос за спиной режиссера.
Все повернулись и увидели невысокого стройного парня в плавках. У него были правильные, почти красивые черты лица, черная как смоль шевелюра и небольшие, еще юношеские, усики.
— А, Роберто, и ты уже здесь. Хорошо, сейчас иду. Девочки, это наш актер, Роберто, исполнителе серьезной роли. Немного, правда, ленивый, но славный парень. А это, Роберто, чудные девочки — Леся, Зоряна и Марта...
Режиссер убежал.
Роберто стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
Девушки с интересом смотрели на него.
— Садитесь, чего стоите, — сказала Зоряна.
— Да я с ребятами нашими разделся, у тех скал...
— Не сбегут ваши ребята, посидите с нами, а мы вас расспросим про кино. Не удирайте, — попросила и Марта.
Роберто улыбнулся и сел.
А почему вы называетесь Роберто, а так хорошо говорите по-украински? — спросила Леся.
— Потому что я испанец. Но учился в украинской школе в Киеве.
— Испанец? Какой же вы испанец, — удивилась Леся, — если из Киева?
— А мой отец еще мальчиком участвовал в гражданской войне в Испании, приехал в Советский Союз вместе с другом по Интербригаде, женился на его сестре. Ну и остался здесь.
— А ваша мама тоже испанка?
— Да нет же, украинка.
— Ага, значит, вы наполовину испанец, наполовину украинец.
— Да перестань ты с ним спорить! Хочет — пусть будет испанцем, а тебе-то что? — подала сердитую реплику Марта.
— Девочки, ну что вы напали на парня? Пришел человек, так хорошо рассказывает о себе, а вы сразу... Не обращайте внимания, Роберто, они всегда такие языкатые. По себе знаю, не дай бог! — Зоряна старалась сменить тему. — Кстати. Мы из Львовского политехнического, учимся на химико-технологическом. Все трое перешли на второй курс. А вы, наверное, в театральном?
— Я... — Роберто слегка стушевался. — Я еще нигде. Не повезло. Поступал на иностранные языки в Киевский университет и срезался. Уже вторично, ну вот, пока вольная пташка. В кино сейчас. А потом посмотрим. Буду снова работать и готовиться.
— А в армию вас не возьмут?
— Должны были бы как раз в этом году. Но у меня сердце с правой стороны. Сказали, что не возьмут. Оно ничего, нормальное, но с правой стороны.
