Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса
В скриптории иноки внимательно листали книги, искали места, где темнота могла пробраться в начало и конец главы, а писец Ананий добавлял записи: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, соверши крестное знамение, от зла защиту воздвигни».
Двадцать седьмой день
В тот же миг, когда вернувшаяся в Царьград троица положила на стол перед правителем Республики Святого Марка перо, отобранное у несчастного менестреля, Энрико Дандоло почувствовал, что на сердце у него потеплело и в целом значительно полегчало. Антонио Балдела, медикуса из Солерно, который заботился о состоянии здоровья дожа, дож тут же узнал по невыносимому смешанному запаху серы и камфоры, как только тот показался в дверях. Надо сказать, что все его бессмысленные способы лечения ничуть не помогают, думал старец, нетерпеливым движением руки одновременно и отгоняя запах, и давая понять, что отказывается от обычного утреннего осмотра. Вот, например, что умеет этот гордый magister Antonius?! Крутить головой и тяжело вздыхать? По десять раз в день щупать ему пульс?! То и дело менять терапию?! Против замороза – теплые ванны?! От мешков под глазами – белила, чтобы не было видно?! Для мочеиспускания – облегчаться как можно чаще?! Против сильного напора крови и затрудненного дыхания – пиявки?! От сильных ветров и язвы в желудке – травы из недоступных лесных чащоб?! Против общей слабости – маловразумительное бормотание непонятных терминов?! По поводу преклонного возраста – ученые тирады о том, что коль скоро перевалило за девяносто, то все его болезни неизбежны?! Для иссохшего тела, чтобы не сломать руку или ногу и не свернуть шею, – совет поменьше двигаться?! Послушать его, так надо просто улечься в постель и ждать, когда смерть укроет и споет колыбельную! Одни глупости!
– Не могу понять, почему я до сих пор терплю его?! – процедил слепой дож и безошибочно нащупал на столе перо, которое ему только что доставили из Салоник.
– Медикусы?! – вслух недоумевал он, поглаживая перышко, стараясь кончиками пальцев вобрать всю его мягкость и наслаждаясь тем, что по телу разбегаются приятные мурашки. – Умничают, только и знают, что умничают! Важничают, а сами не могут понять, что лучшее средство против любой болезни – это хорошее настроение! Вот как много радости может принести одна-единственная пушинка! Еще восемь перышек, и плащ будет полноценным! – удовлетворенно подытожил старец и перешел к размышлениям о том, кого из двух предводителей крестоносцев поставить номинальным властителем Латинской империи.
– Итак, – рассуждал дож вслух, доставая из кошелька данные ему ранее слова и пытаясь не упустить ни одной детали. – У маркграфа Бонифацио Монферратского решительный характер, он предприимчив, храбрости ему не занимать, пользуется особым авторитетом среди рыцарей. Но это большой вопрос, сможет ли Республика рассчитывать на дополнительные привилегии при этом своенравном ломбардце? Нет, маркграф никак не подходит! В отличие от него граф Балдуин Фландрский покладист, снисходителен, он так спокоен, что иногда даже складывается впечатление, что его вообще нет. Однако именно такие люди, почувствовав власть, в мгновение ока из ягненка превращаются в волка. Исподтишка мстят за любую мелочь, должно быть, потому, что сами же и унижали свое собственное достоинство больше всех. Да, граф Балдуин тоже не лучший выбор! С другой стороны, остальные бароны еще более алчны и властолюбивы. Действительно, кого же объявить императором нового Латинского государства?
Так дож Энрико Дандоло советовался с самим собой, когда ему доложили, что пришел ответ от болгарского царя Калояна. На этот раз его дерзкий ветрище ничего не похитил в Константинополе. Напротив, один из венецианских шпионов принес мешок, который Разбойник опустил на землю возле западных Военных ворот. Послание было ясным. И достаточно красноречивым.
Мешок содержал головы трех посланников, отправленных недавно в Тырново для переговоров об украденных перьях. Отрубив головы послам, Калоян отсек и возможность любого дальнейшего обсуждения этой темы. Энрико Дандоло почувствовал, что его снова охватывает холод. Окровавленных голов он не видел, но зато отлично их слышал. Властелин болгарского царства вместо веревки завязал мешок лоскутком того ветра, который знал все языки. Этот лоскуток представлял собой довольно длинное ругательство на безукоризненном латинском языке. Чтобы фраза по дороге не распустилась, ее концы были завязаны мертвым узлом.
IIШесть крестоносцев, шесть венецианцев и постукивание шести палокПосле того как наконец были утолены и самые низкие страсти, ad honorem Dei et Sanctae Romanae Ecclesiae, а в захваченном городе больше не осталось ничего, что можно было бы ограбить и сжечь, победители приступили к взаимным переговорам. Наученные опытом, крестоносцы решительно отказались вести их на венецианских галерах, качавшихся на волнах залива. Так что совет из шести крестоносцев и шести венецианцев был созван в начале мая 1204 года в бывших покоях василевса в Влахернском дворце.
Среди других важных вопросов вече должно было принять решение и о том, как союзники поделят территорию новой Латинской империи и управление ею, а также насколько кого следует прославить в хрониках Четвертого крестового похода. Между тем, равное число голосов у каждой из переговаривающихся сторон не позволяло ни одной из них добиться перевеса. Препирательства, бурные ссоры, даже оскорбления начинались обычно ранним утром и со все большей горячностью продолжались до поздних вечерних часов. Крестоносцы утверждали, что венецианцы все как один несправедливы (tutti iniqui). Венецианцы же, ссылаясь на мартовскую договоренность, постоянно повторяли, что крестоносцы все подряд лжецы (tutti falsi). И те, и другие использовали любые возможные способы нажима друг на друга, включая и многочисленные обещания, и ужасающие проклятия. Однако приемлемое решение не просматривалось даже в далекой перспективе. Напротив, существовала опасность, что переговоры затянутся до бесконечности, притом без какого-либо шанса привести их к завершению. Все чаще и чаще их участники хватались за мечи и кинжалы, и уже казалось, что в любой момент кровь может окропить разложенные по столам исчерченные карты Константинополя и бывшей Византии и только что написанные страницы истории похода.
Неожиданно все разрешилось одной ночью, причем буквально за несколько мгновений. Дело было так. Несмотря на то что охрана не сообщала о появлении кого бы то ни было, дверь в зал, где проходило заседание, сама собой открылась, потом закрылась, и при этом никто через нее не прошел. Несмотря на то что все продолжали сидеть за столом, от пола ясно поднимался звук чьих-то шагов и постукивание шести палок, которыми обычно пользуются при ходьбе хромые. Свет лампад стал мерцать и словно удаляться. В окна забили крыльями белые совы. В шести из них стекла, звякнув, дали трещину. Шестерых рыцарей охватил доселе неведомый им страх. Каждый из них чувствовал у себя за спиной чье-то тяжелое дыхание. В уши каждого из них заползал уговаривающий шепот:
– Бал-ду-ин. Бал-ду-ин Фландр-ский.
Когда под конец встречи, уже перед первыми петухами, на стол нужно было выложить имя нового императора, все участники переговоров предложили одно и то же. Тот из них, в чьи обязанности входило подсчитывать голоса, обнаружил, что совершенно убедительно, целых восемнадцать раз, повторяется одно имя – Балдуин Фландрский.
IIIВосторженные крики на улицах и площадях, двуглавый орленок под куполом церкви Святой СофииКак это обычно и бывает при короновании, ликование всем досталось тремя давно проверенными способами – кому насильно, кому бесплатно, а нищим вместе с куском хлеба или козьего сыра. Короче говоря, уже с раннего утра 16 мая вся столица была украшена приветственными возгласами:
– Ewiva!
– Да здравствует латинский император!
– Да здравствует наш император Балдуин Фландрский!
Для того чтобы доказать собственное превосходство и оставшемуся в городе местному населению, и себе самим, захватчики устроили великолепную церемонию в самой церкви Святой Софии. Сначала будущий император справлялся со всеми неожиданными почестями довольно неуклюже, он спотыкался о сложные складки и оборки одеяния, приличествующего императорскому достоинству, восхищенно рассматривал жемчуг и драгоценные камни, которыми его украсили. Но по мере того как торжественное действо двигалось вперед, он все больше свыкался со своей новой ролью. Уже под самый конец церемонии коронования Балдуин с блаженным выражением лица высказал пожелание, чтобы она была продолжена У недавно рукоположенного латинского патриарха Фомы Морозини не было выхода. Еще позже одурманенный себялюбием император снова потребовал продолжения. Когда обряд повторился и в третий раз, присутствовавшие начали переступать с ноги на ногу, перешептываться, летописцы отложили перья, требуя, чтобы им была оплачена сверхурочная работа, даже солнце потеряло терпение, лучи его стали падать косо, и оно двинулось к закату… И кто его знает, насколько бы затянулись торжества, не упади на все это великолепие двуглавая тень орленка, которого выпустил из-за пазухи кто-то из греков, не смирившихся с поражением. Птенец с клекотом взлетел высоко под купол и принялся кружить там. Невзирая на святость места, рыцари-вассалы графа Луи де Блуа принялись обстреливать птицу из луков, но она удивительным образом избегала со свистом летевших под купол смертоносных стрел. Двуглавая тень орленка скользила по лицам латинян, заставляя их холодеть. Сделав несколько кругов, он выпорхнул через одно из окон под куполом церкви Святой Софии. Как потом доложили часовые, стоявшие на стенах и башнях, птица исчезла в направлении свободной Никеи.
