Елена Блонди - Инга. Мир
Под спящей улицей, испятнанной редким светом фонарей, и под тупичком другой, нижней, стелилось, белея, ночное шоссе. И за ним, под небольшим спуском, в свете лампы, которая горела на изгибе крепостной стены, на маленьком пляжике у темной воды, стояли две фигуры.
— Пьет из реки, смотрит с холма,
Ищет в песке ночную звезду
Пел негромкий голос мужчины с серебряным горлом, а девочка, что родилась позже, чем слова, спетые о ней, стояла на песке, долгая красивым телом, с волосами, стекающими по плечам к пояснице, и рядом лежало сброшенное легкое платье.
— Ту, что с небес упала вчера;
В жарком песке медленный день…
Мальчик послушно повернулся, позволяя тонкой руке стряхнуть намотанный на него смешной черный флаг с белой оскаленной рожей, и тот лег поверх платья.
Он не умеет танцевать, мой любимый Оум, стесненно подумала Инга, а по локтям бежали мурашки, заставляя пальцы стискивать холодный поручень перил. И когда кинулись к животу, поднимаясь и холодя сердце, поняла, там все правильно.
Мальчик поднял голову, и вдруг резко раскинул руки, становясь крепче на светлом песке. Выгнулся, будто сейчас улетит. А девочка рядом, вокруг, поодаль и снова рядом, совершала медленный танец, сотканный из плавных, до мурашек в локтях точных движений, выгибаясь и поворачиваясь, протягивая руку, касаясь пальцами его руки. И он, делая нужный шаг, оказывался там, где нужно, в единственно правильном месте.
— Ночью она спит у огня
Спит у огня, спит до утра…
Свет мягко ложился на закраину старой стены, от нее на песок тянулись черные тени, отсекая танцующим ноги, и выпуская их обратно, к черной живой воде, что держала на себе дрожащую лунную дорогу. И, когда двое медленно поворачиваясь, ступали в нее, фигуры становились черными и резкими, будто их высекли умелым резцом, чтоб остановить, оставляя в памяти смотрящих. Но еще шаг…
— Кто помнит то, что было вчера?
В жарком песке в медленный день…
И свет снова принимал их.
Пела виолончель, завершая ночной танец, где-то внизу в темном доме зажглось окно, а в другом дворе сонно залаяла собака. На тропинке у забора Михайловского дома грозно выл Рябчик, расстроенный вторжением на свою территорию стольких соперников.
А музыка уже стихла, уходя вместе с двумя, в ночную воду, перемешанную с лунным светом.
— Вика, — осторожно сказал за их спинами Саныч, — ну, замерзнешь же. Не реви, Валера-янна, а то валерьянка там. Если вот.
— Ты, Саша, поэт.
Вива повернулась и быстро пошла в спальню, опуская голову и вытирая глаза рукой.
Внизу, на серебре качались две черные головы, смеялись и вдруг брызгали лунной водой, рассыпая бледные прекрасные искры в звездное небо.
«О-о-о», подумала Инга, мучаясь от совершенства того, что произошло, «да как же… о-о-о, как это вдруг».
И послушно стала спускаться, крепко взятая за руку Сережей.
В комнате закрыла дверь, накидывая маленький крючок. Пошла к постели, где он сидел, ждал ее, молча, уже зная, что будет. И зная: оно будет таким же, сегодня — прекрасным и без всяких мучительных мыслей.
24
В санатории «Прибой» Инге нравилось все. Нравилось, что корпуса разные, и возле каждого разбит свой сад с клумбами, что одни корпуса — белые в несколько этажей, а другие — одноэтажные, под яркими черепичными крышами, и балконы их скрыты виноградом и плющом. Нравился длинный и низкий парапет, отгораживающий бульварчик от широкой полосы пляжа. На парапете, согретом августовским солнцем, сидели редкие уже отдыхающие, глядя, как по песку бегают дети.
И нравился дракон, который с каждым днем становился все больше похожим на себя самого. О том, какой он, Горчик рассказывал ночами, когда лежали, уставшие, горячие, прижимаясь боками и глядя в окно номера, что располагался под самой крышей, на последнем, пятом этаже корпуса номер тринадцать. Во время рассказов в окно смотрели звезды, так было чаще, потому что утром валяться в постели некогда — Сережа быстро съедал завтрак, приготовленный Ингой на электроплитке, целовал ее и уходил, перекашиваясь под тяжестью брезентовой сумки с инструментами. А она, перемыв нехитрую посуду — маленькая кастрюля, пара тарелок, вилки и чайные ложечки, расчесывалась, и только после этого надев спортивные шортики и белую майку, усаживалась за свой лаптоп. Переводила очередную статью, или писала свои заметки для сайтов народной медицины, разбирала фотографии трав, сверяясь со справочниками и определителями, пополняла досье на каждое растение. Устав, выходила на маленький балкон, спрятанный густыми ветками старого платана, курила, щурясь на яркое, уже сочное по-осеннему солнце, лезущее в просветы среди зубчатых листьев. Стряхивала пепел в пустую консервную банку. Там же, на балконе, звонила домой, медленно болтая с Вивой о пустяках. Смеялась ее рассказам.
— Детка, не волнуйся, — говорила Вива, — у нас все совершенно прекрасно. Анна влюбилась в Саныча. Он рассказал ей про акулу-молота и рыбу-меч. Увлекся. Она целый день просидела с ним на рыбалке, а после заявила Олеженьке, что зрелые мужчины это так прекрасно. И что поссибли фазер это одно, а восхитительный Саныч — совершенно другое. Что? Как я перенесла? Ну… Я посоветовала Саше сделать ей предложение. И даже нарезала в оранжерее целый букет дивных японских хризантем, у меня как раз новый сорт, всего три куста, на них семь первых цветков. Кто отказался? Саша? Ох, Инга, ты плохо знаешь мужчин. Он конечно, для виду отнекивался, но выпрыскал на себя весь свой пиратский одеколон, и… Ну, что ты смеешься? Да, я видела. В бинокль. Ах, это было удивительно трогательное зрелище. Детка, он волновался. Даже удочку уронил в воду. А после встал. И руку, руку к сердцу. Анночка потом очень быстро как-то ушла, и было видно, даже в бинокль — боялась и оглянуться. Олежка к ночи ее простил. Совсем да. Я слышала.
— Ба, когда вы там все успеваете, мы неделю как уехали! А у вас такие страсти!
— Им надо успеть, они ведь тоже завтра уезжают. Так что девочка все сделала быстро. И влюбилась и, как это вы сейчас говорите, сделала откат. Так да? В прежнее состояние.
Инга смеялась и тыкала окурок в банку. Внизу кричали дети, шаркали тапками ленивые отдыхающие, возвращаясь к обеду.
— Ба, мне пора. Ты смотри, а то вдруг и правда, уведет кто твоего Саныча. Береги. Он хороший.
— Это все шутки, моя золотая. А ты вот Сережу береги. Присматривай, поняла? Вон какие бойкие барышни. Анночка! Поднимись ко мне, милая, я тут нашла для тебя косынку, натуральный шелк. Смотри, если вот так свернуть…
— Пока, ба! — снова смеялась Инга и уносила мобильник в номер.
Солнце плавно уходило вверх, переваливало за крышу, а значит, пора заварить суп с вермишелью и пойти на площадь, туда, где Сережа и дракон.
Инга вылила горячий суп в большую литровую кружку, накрыла пластиковой тарелкой. Сложила в пакет ложку, хлеб, термос с ледяным чаем. Залезла на табуретку и, с удовольствием разглядывая себя в небольшом зеркале, надела купальник, выгибаясь, чтоб увидеть крепкий загар на спине и пояснице. Спрыгнув, сказала шепотом отражению:
— Я счастлива. Господи, как же я счастлива…
И снова надев легкие шортики, вышла, запирая дверь номера.
Шагала по чистому, прохладному коридору, просвеченному солнцем через окно в торце здания, спускалась по лестнице, кивая встречным. И, улыбнувшись вахтерше Татьяне, которая что-то бесконечное вязала за полированным столом в холле, выскочила на аллею, затененную платанами.
Такая легкая, с быстрыми ногами, с вымытыми летящими волосами, которые щекотали шею. Нравилась себе. Видела себя глазами Сережи, вот он поднимает голову и смотрит, как идет издалека, светя белыми шортами, потряхивает гривкой черных волос. Совсем девчонка. И видела, как он опускает руки, вытирая их тряпкой. И улыбается ей.
Выходя на большой пятак площади между трех наискось стоящих корпусов, Инга замедлила шаги. С противоположной стороны, с такой же аллеи вышла женщина, и оказалась у длинной насыпи каменных глыб раньше. В белом халатике, в такой же косынке, повязанной поверх длинных рыжеватых волос. Рослая, с сильными загорелыми икрами. И полы халата раскрывались при ходьбе, высоко, показывая ноги почти целиком. А сверху, Инга нахмурилась, идя медленным шагом, халатик распахнут так, что очень хорошо видно — там ничего не надето, под накрахмаленным полотном.
Она уже видела ее. И даже знала имя. Наташа. Сестра-хозяйка соседнего корпуса, где кроме номеров находились врачебные кабинеты и всякие грязелечебные пункты. Ее окликали сотрудницы, и директор Гранит Кирсанович, проходя, ухватывал за локоток, умильно скалился, заглядывая в глубокий вырез. Красивая рыжая Наташа. Инга и не обратила бы внимания, вот только в день их приезда, когда Сережа тащил рюкзаки, смеялся, показывая на клумбы, площадки и столовые, она шла невдалеке, и — посмотрела. Так, что Инга сразу же удивилась и перевела взгляд на Сергея. А он не заметил, кажется.
