Сергей Алексеев - Когда боги спят
— Все поймешь, услышишь, только душу открой. А не откроется, головой подумай, почему слуха нет, глаз нет?
Он еще колебался, однако любопытство брало верх — никогда не был в мечетях.
— Я же неверный, — усмехнулся настороженно. — Говорят, не впускают…
— Говорят, в Москве кур доят, — русской пословицей ответил начальник охраны.
В передней Хамзат сбросил туфли и почти приказал:
— Снимай обувь.
Зубатый разулся, пошли в носках по каменным плитам в зал, где полукругом стояли, а точнее, сидели на коленях несколько стариков и людей средних лет. Пристроились сбоку, и Зубатый услышал легкий ропот крайних, однако Хамзат бросил лишь одно слово, возможно, на арабском, и все прекратилось. Потом вышел священник в белой чалме и обыкновенном костюме, открыл книгу и начал читать. Ни икон, ни свечей, ни кадила — одна непонятная, звучная стихотворная речь, возгласы и ответные возгласы молящихся. Первые десять минут он пытался сосредоточиться, вникнуть в обряд, услышать и ощутить некую его святость, но слышал и ощущал лишь восточные ритмы и гортанный голос — почти как в православном храме: Христос воскресе — воистину воскресе…
Потом до конца службы стоял и думал, что он — типичный продукт безбожного времени, случайно попавший в некий исторический период поиска Бога. Как во времена Владимира, который прежде чем принять христианство, испытывал веры. А поиск — это еще не сама вера и не религиозность — скорее, попытка через обряд, через строгое и точное его исполнение приобщиться к идеологии и, может быть, обрести относительный покой. То есть человек в конечном итоге думает о себе, а не о Боге. Он испытывает веру, он выбирает, и это уже есть ложь, ибо вера — явление, изначально лишенное права выбора. Она есть или ее нет.
Он вышел из мечети с таким же чувством, как выходил из православных храмов — без ощущения покоя и благодати. Ничто не сотрясло душу, не пронзило ее божественным дыханием; и те, кто приходил совершать намаз, тоже выходили с обеспокоенными лицами и уже переговаривались и переругивались по-русски — механизаторы и доярки спешили на колхозную ферму, где закончилось сено и придется опять давать солому…
Хамзат ни о чем его не спросил — своим пронзительным чекистским оком все увидел, а скорее всего, сам находился в состоянии испытания веры и отлично понимал, что происходит.
— Бог нас не слышит, — заключил он. — Безбожники мы.
— Может, они спят, боги? — предположил Зубатый.
В любом случае, начальник охраны укрепился и вел машину почти до утра, пока не приехали в Малоярославец. Зубатый дремал и, когда вскидывал голову, видел напряженное и сосредоточенное лицо Хамзата.
— А пожалуй, спят, — сказал он однажды. — Как бы тогда терпели, видя, что на земле делается.
Остановились в местной полупустой гостинице, едва достучавшись до дежурной, и когда расходились по номерам, Хамзат неожиданно подтвердил догадки Зубатого.
— Я завтра с тобой пойду.
— Куда?
— В монастырь, — сказал уверенно.
Встали около одиннадцати, наскоро умылись, позавтракали и отправились пешком. Свято-Никольский монастырь отыскали скоро, вернее, пока еще его исторические ворота с надвратной иконой Богоматери. Тут же рядом оказалась женщина с одутловатым лицом, самодеятельный и добровольный гид. Она рассказала, как в эту чудесную икону французы стреляли из ружей во время знаменитого сражения под Малоярославцем, но попасть ни разу не смогли, пули ложились рядом и до сих пор видны следы — их не заштукатуривают, чтоб люди помнили о чуде.
— А что часто тут чудеса случаются? — спросил Зубатый.
— Как же! Явление Божьей матери тем же французам было, они испугались и побежали. Господь это место держит под неусыпным наблюдением.
Говорила очень чисто, культурно, выдавая свое прошлое воспитание.
— Значит, боги не спят? — спросил Хамзат. Женщина задумалась, поддергивая концы платка, после чего тяжело вздохнула.
— Знаете что? Дайте на бутылку и идите-ка отсюда!
Зубатый дал ей денег, на что Хамзат блеснул взором и замахал руками.
— Зачем дал? Это не женщина! Не человек! Зачем пьет? Женщина не может пить вино!
Сам монастырь стоял на склоне холма, и его территория, от центральных ворот до развалин на задворках, была покатой, и лишь возле палат игуменьи ее выровняли и превратили в клумбы, на которых еще торчали помороженные цветы. Встретила их монахиня средних лет, как выяснилось, мать-экономка, выслушала и пообещала спросить настоятельницу, примет ли она и когда.
Хамзат получил разрешение осмотреть монастырь и, чтобы не мешать, сразу же отправился вдоль крепостных стен, а Зубатый остался на скамейке среди клумб. Он сидел и высматривал Снегурку, однако все женщины, молодые и старые, обряженные в черное, казались на одно лицо. Были тут и совсем молоденькие, в серых, бесформенных одеяниях — то ли прислуга, то ли послушницы, ходили мимо туда-сюда, таскали ведра, что-то копали на заднем дворе и пробегая мимо, стреляли глазками на чужака, тогда как женщины в черном передвигались, не поднимая взора.
Зубатый просидел около часа в ожидании приема настоятельницей, однако быстрее вернулся Хамзат.
— Я видел ее.
— Кого?
— Морозову. Она здесь, в коровнике навоз чистит.
Он знал, к кому ехал Зубатый! И сейчас просто в разведку сходил…
— Ты что, разговаривал с ней?
— Зачем разговаривал — так видел.
— Ну иди, погуляй еще.
Игуменья вышла к нему через два часа — женщина за пятьдесят, веселая, улыбчивая и взгляд открытый.
— Что же вы на улице-то? — спросила так, что он сразу простил долгое ожидание. — Вас не пригласили в помещение?
— Мне здесь было хорошо…
— С чем же вы пришли?
— У вас находится женщина, Зоя Павловна Морозова…
Веселость настоятельницы вмиг улетучилась.
— Кто она вам?
— Сотрудница, работала председателем избиркома…
— Что вы хотите?
— Встретиться, поговорить. Остались незавершенные дела и вопрос о ее работе…
— Сейчас с ней лучше не встречаться, — заявила настоятельница. — Да и вряд ли она сама пожелает. А с работой… Да, я понимаю, но все равно взяла ее. Через некоторое время приедет и уволится.
— Что с ней случилось? — Зубатый не знал, как продолжать разговор.
Она ответила неопределенно:
— Что?.. А что случается с людьми в безбожном мире?
— Где же ее внучка?
— У нас в приюте.
— Все-таки, что произошло? Я знаю Морозову тридцать лет, всегда была честным, верующим человеком…
— Не нужно это обсуждать, — перебила настоятельница. — У нее сейчас очень тяжелый период…
