Эдуард Лимонов - Дети гламурного рая
После телефона Мэри Клинг (видимо, я хотел собрать литературных агентов на одной страничке) значится Элиз Ван дель Круз. Она продала одну мою книгу в Данию и Норвегию, и Мэри ревновала меня к ней (исключительно как писателя).
Жоэль Сериа — адрес его на rue Filles du Calvaire (улице Дев Голгофы) и телефон — был (дай бог ему последующего здоровья) тогда известным кинорежиссером. Он пытался достать денег на экранизацию моего романа «Это я, Эдичка» и в качестве главной героини Елены желал снять Фанни Ардан. Дело в том, что он уже снимал ее в нескольких фильмах. Он познакомил меня с Фанни Ардан. Я нашел ее абсолютно не подходящей для роли хрупкой блондинки Елены. Наташа меня ревновала.
Я листаю забытый мною архивный реликт — телефонную книжку. Возвращаюсь к первым страницам. Аркан Желко Разнатович, сербский генерал-националист, записал свой телефон рядом с человеком из Ambassade de La Russie, то есть из русского посольства. Далее значится телефон Анпилова. За Анпиловым телефон моего друга писателя Патрика Бессона и Мишеля Бидо, тоже друга и писателя. После них телефон моего стоматолога Анн-Мари Брюше. Затем телефон Артема Боровика, а за ним телефон школьного учителя, писателя Алена Бастье. После него телефон «нового правого» философа Алена де Бенуа и еще сотни телефонов.
Такая была моя жизнь. И никакая другая…
Под Эйфелевой башней
Летний мир, весь трепетный, кляксами золотыми и зелеными дрожал, знойный. Он по-прежнему будет, когда нас с вами не будет, когда мы прекратим свое существование…
Помню, шел в августовскую жару в районе Трокадеро, утопая каблуками белых парусиновых сапог в размягченном асфальте. Шел, вдыхая бензин, шел весь трансатлантический: морские, белые в синюю полоску брюки, белый пиджак… А из далекого репродуктора того прекрасного 1982 года выливалась модная капризная песенка:
When I am with you,
It's paradise,
You kiss me once,
I kiss you twice…
Мне тогда еще даже не было сорока, и я был влюблен в графиню! Настоящую! И я шел к ней. У нее на крыше (она жила в проезде майора Шмидта или майора Шульца, вот не помню…) были шезлонги, а над крышей нависал сам секс-символ Парижа — она, Эйфелева башня… Графиня была красива и коварна, в тот день она не ожидала меня, я немного выпил на коктейле в издательстве и решил сделать ей сюрприз.
Улица взбиралась мимо кладбища, где была захоронена русская художница-декадентка Мария Башкирцева. Обычно я заходил поклониться ее праху, но сегодня не стал. Кладбище — справа, слева в прорези зданий возвышалась, да будет продлен ее век, Эйфелева, она, башня. В отдалении, у ее подножия, кучковались, как на просторной парусиновой картине, группы французских граждан и туристов, совершая взаимовыгодный обмен открыток и сувениров на деньги. От недалекой Сены дул ветер, так что цокали ощутимо на флагштоках многочисленные флаги. В проезде Шмидта или Шульца я вошел с помощью кода в escalier графини, поднялся на лифте на последний этаж, прошел еще один марш вверх по лестнице и нажал на звонок ее старинной двери. Ибо у графини все было красиво, все вещи, это была еще молодая и вздорная графиня. Мы были друг в друга влюблены и бешено отдавались друг другу при каждом удобном случае… После десятка звонковых трелей я убедился, что графини нет дома.
Я не очень опечалился. В конце концов, она меня сегодня не ждала. Я прислонился к двери и стал ждать. Через, может быть, минут двадцать я явственно услышал из глубины квартиры некий повторяющийся хлопающий звук, как будто хлопали дверью. Кровь сразу же закипела во мне, тем более что на коктейле в издательстве я, может быть, все-таки изрядно выпил, а совсем не немного, как мне казалось. «Графиня дома, и она не одна!» — решил я.
На площадку лестницы, где я стоял у двери графини, выходило окно внутреннего двора дома. Большое, старое французское достойное окно с широкой форточкой. Я подтянулся и влез по пояс в эту форточку. Заглянул. Мимо, прямиком вверх на крышу графини, к ее шезлонгам, шла надежная узловатая труба. Внизу зияли десять этажей. Я вернулся из форточки на площадку, насовал в один застегивающийся карман документы, деньги и ключи от моей квартиры. И опять полез в форточку, стал на трубу и через некоторое время вскарабкался на крышу графини. Молчаливые стояли шезлонги, рядом с ними пальмы, по краю крыши пылали кустики азалии. А я пылал внутри.
Дело в том, что я очень ревнивый человек. Был и остался. У меня дрожали руки, пока я шел через крышу к своего рода стеклянному кубу, представляющему из себя верхнюю часть жилища графини, чтобы найти открытое окно или форточку. Глазами же я искал какое-нибудь оружие. Я ожидал, что обнаружу графиню обнаженной на ложе любви, на ее постели грязной куртизанки, с мужчиной и убью их обоих немедленно. О, убью, убью, да еще как! Вздорная, неверная девка! Девка, а еще графиня!
Я попал внутрь через форточку в кухне. Она, оказалось, и хлопала. Я не нашел в квартире ни единой живой души. Нашел две огромные пепельницы с окурками «Кент» и «Житан» без фильтра. Стакан, из которого пили виски, и бокал, из которого пили вино. Некоторое количество пустых бутылок. Шерлок Холмс сказал бы доктору Ватсону: «Мужчина и женщина пьянствовали и курили здесь всю ночь». Однако постель была в полном порядке и тщательно прибрана.
Я не успокоился, но был разочарован. Мне не удалось немедленно утолить мою ревность. Ну, вероятнее всего, обнаружив грязную куртизанку в постели с мужчиной, я бы не смог ее убить, получилась бы, вероятнее всего, смешная и гротескная сцена. Но ее нет, мужчины нет, есть окурки и следы пьянства. Графиня любила постель, но любила также выпить и, выпив, порассуждать о высших материях… Надо было что-то делать…
Лучшим выходом для меня было бы уйти. Я осмотрел дверь и запоры. Изнутри закрывался только один. Чтобы отпереть еще два, нужны были ключи. Я вышел на крышу, заглянул в бездну десяти этажей и понял, что у меня не хватит духа спуститься по трубе. Я вернулся в квартиру и выпил весь алкоголь, какой смог отыскать…
Неверная моя возлюбленная явилась лишь около полудня следующего дня. В руках у нее был большой пакет с ручками. Она не удивилась, увидев меня, а я стал осыпать ее упреками и оскорблениями.
— Где ты шлялась? Кто пил с тобой виски? Что у тебя в пакете? — кричал я и выдернул из ее руки пакет.
Там оказалась ночная рубашка.
— Кто был у тебя дома? Куда ты ездила?
Она закричала, что все это не мой бизнес. Что я дикарь! Что она всю ночь беседовала с Жан-Пьером. Да-да, это был Жан-Пьер, кричала она. Об истории она беседовала, потому что я с ней не беседую об истории.
