Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
«Нет… Она им не рассказала, что уезжает и оставляет нас одних. Она сказала, что увозит нас кататься на лыжах, чтобы они дали ей денег. Но они же не кретины, они ее раскусят наверняка. А ей наплевать!»
«А брат с сестрой что говорят?»
«Шарль-Анри молчит как рыба. Даже страшно, как можно так молчать! А Домитиль вытатуировала себе «Одри» на пояснице! Представляешь! Если бабушка с дедушкой заметят, они помрут на месте! Она расхаживает по дому, как боевой петух, хотя на самом деле она мокрая курица, глупая гусыня, драная ворона…»
«Ух! Ты, я смотрю, разозлился не на шутку!»
«А когда обкурится, она встает на четвереньки и ползает, приговаривая: «Вот дерьмо! Как же, должно быть, неудобно трехногим собакам! И так уже приходится на четырех лапах бегать, а когда еще на одну меньше, это ужас что такое». Она бредит, понимаешь?»
«Приезжай ко мне, отдохнешь, развеешься…»
«Попробую что-нибудь придумать. Как же меня это все достало — не представляешь! Хоть бы уже все кончилось…
Но только вот не знаю, как все может кончиться хорошо…»
«Не говори так… А в школе как?»
«Там-то все нормально. Это единственное место, где я чувствую себя спокойно. Только и там Домитиль засветилась… все время выдрыгивается, сил нет просто. Учителя ее тянут как могут, а она вообще не учится…»
«А люди знают? Ну, про вас?»
«Не думаю. В любом случае со мной они об этом не говорят. Ну и хорошо! И без этого тошно!»
«Попробуй приехать… Я договорюсь с мамой, а ты все уладишь…»
«О’кей. Все, отсоединяюсь, она пришла и пытается за моей спиной прочитать нашу переписку. Чао!»
Ни одного нежного слова. Ни одного слова про любовь. Ни одного такого слова, чтобы цветы зацвели в ее душе. Он так сильно и часто злился, что уже никогда не говорил ей таких чудесных слов, как раньше. Они больше не совершали воображаемых путешествий, больше не говорили: «Ну все, мы едем в Верону и будем целоваться под балконом у Капулетти». Каждый теперь сидел в своем углу. Он со своими заботами, своей матерью, сестрой, Лысым, а ей так хотелось, чтобы он с ней поговорил. Чтобы сказал, что считает ее красивой, что она прикольная и так далее.
Нужно выбить все эти драмы у него из головы.
Он чувствует себя ответственным за мать, за сестру, за все эти счета, которые нужно оплачивать. Зажат в новой жизни, в которой ровным счетом ничего не понимает. И потерял ориентир, его компас сбился.
У него остался единственный ориентир: она, Зоэ.
И она почувствовала себя сильной, мощной — как компас, который всегда показывает на север.
Она посмотрела на пакет «Шокобарокко», потрясла, и оттуда выпала последняя шоколадка. Она взяла ее, поднесла ко рту, остановилась, подозвала Дю Геклена и протянула шоколадку ему.
— Держи, тебе-то наплевать, толстей сколько влезет… И прыщей у тебя не будет… А ведь правда, у собак никогда не бывает прыщей.
Ни прыщей у них не бывает, ни возлюбленных, которые ужас как огорчают. Собаки рады одной-единственной шоколадке. Они облизываются и виляют хвостом. Только вот у Дю Геклена нет хвоста. Никогда не знаешь, когда он действительно доволен. Ну или нужно угадывать по глазам.
Зоэ вскочила и со всех ног побежала к матери, спросить, можно ли Гаэтану приехать к ним на Рождество.
Ифигения сидела на кухне, держа на коленях выходную сумочку — красивую сумочку, искусственная кожа под крокодила, застежка под «Гермес». Нужно быть зорким как сокол, чтобы углядеть, что кожа искусственная. Волосы у нее были настолько обычного цвета, что Зоэ не сразу ее узнала. Мало того что волосы не переливались всеми цветами, они еще были аккуратно приглажены и висели, обрамляя лицо, подобно убору античной вдовы.
Она рассказывала Жозефине о своей встрече с доктором-подологом и очень возмущалась:
— Если человек ищет работу, разве это повод, чтобы обращаться с ним как со скотиной, мадам Кортес? Вот вы как думаете?
— Нет, конечно… Вы абсолютно правы, Ифигения. Очень важно сохранять собственное достоинство.
— Пф! Достоинство! До чего старомодное слово!
— Ну отчего же? Нужно вновь ввести его в обиход… Вы не позволили, чтобы о вас вытерли ноги, и это прекрасно.
— Дорого стоит это ваше достоинство! Как пить дать он меня не возьмет. Я, может, и шибко упрямая, но он такие вопросы задавал! У меня не было другого выхода, кроме как сказать, что это не его дело.
Обе женщины замолкли. Ифигения теребила застежку сумки из ненастоящего крокодила, а Жозефина кусала губы, пытаясь выработать стратегию спасения Ифигении. Из радиоточки на кухне неслись звуки джаза, и Зоэ узнала трубу Чета Бейкера. Она навострила уши, чтобы услышать название песни и проверить, не ошиблась ли она, но тут голос Ифигении перекрыл дикторский текст:
— Что будем делать, мадам Кортес?
— Вас же вроде никто не гонит из привратницкой? Пока есть время…
— Я носом чую неприятности… Надо найти трюк, чтобы они не могли меня выставить.
— У меня, кажется, есть идея.
— Говорите же, мадам Кортес, я слушаю.
— Можно составить петицию… петицию, которую все подпишут, с требованием оставить вас на работе… И если вдруг управдому придет идея вас прогнать… В конце концов, все решает собрание владельцев дома.
— Это хорошая идея, мадам Кортес. Очень хорошая! А вы составите мне эту петицию?
— Да, и всех обойду, чтобы подписать. Вы в хороших отношениях с жильцами, Ифигения?
— Да. Только Бассоньериха меня ненавидела, но с тех пор…
Она издала сдавленный хрип, имитирующий предсмертный стон мадемуазель де Бассоньер, зарезанной на помойке в их доме[27].
— С тех пор как она усопла, я больше ни с кем не ссорюсь.
— Ну и отлично! Мы составим петицию, и если вас станут выгонять, потрясем ею где надо, и управдом уймется.
— Ну вы сила, мадам Кортес!
— Спасибо, Ифигения. Просто мне не хочется вас терять. Вы замечательная консьержка!
Зоэ подумала, что Ифигения сейчас расплачется. Ее глаза заблестели от слез, но она взяла себя в руки, насупила черные брови и ответила:
— Вы меня растрогали, мадам Кортес. Никто никогда мне не говорил, что я хорошо делаю свою работу. Люди со мной очень любезны, но никто никогда меня не хвалит. Они считают, что это в порядке вещей… Ни тебе «Спасибо, Ифигения!», ни «Вы молодчина!». Никогда не заметят: «О, лестница сияет как хрусталь! Вы волшебница!» Ничего подобного! Словно им абсолютно все едино, выкладываюсь я или нет.
