Даниэль Кельман - Измеряя мир
Несколько секунд Гумбольдт стоял неподвижно. Потом он поклонился.
С тех пор как барон вернулся из Парижа, зашептал Дагерр под гром аплодисментов, он уже не тот, что был прежде. Ему трудно сконцентрироваться. И он склонен к повторениям.
Гаусс спросил, правда ли, что он вернулся из-за проблем с деньгами.
Прежде всего, это был приказ, сказал Дагерр. Король не пожелал больше мириться с тем, что самый знаменитый из его верноподданных живет за границей. Гумбольдт находил тысячи отговорок, отвечая на послания двора, но последнее содержало столь категорическое предписание, что он мог бы настоять на своем только в случае открытого разрыва с Берлином. А для этого, и тут Дагерр улыбнулся, старому господину уже не хватало средств. Его так долго ожидаемая книга о путешествии в равноденственные области Нового Света разочаровала публику. Сотни страниц наводнены результатами измерений, почти ничего личного, практически никаких сенсаций и приключений. Трагическое обстоятельство, которое может послужить умалению его славы в веках. Знаменитым путешественником становится тот, кто оставляет после себя занимательные истории. Этот несчастный человек не имеет ни малейшего представления о том, как пишут книги! Теперь бедняга сидит в Берлине, у него есть обсерватория, тысяча проектов, и он действует всему городскому совету на нервы. Молодые ученые смеются над ним.
Он не знает, конечно, как обстоят дела в Берлине. Гаусс встал. Но в Гёттингене лично ему пока что еще не попался ни один молодой ученый, который бы не оказался обыкновенным ослом.
Даже взобравшись на самую высокую гору, этим еще ничего не докажешь, сказал Дагерр и последовал за Гауссом к выходу. За это время уже стало известно, что Гималаи намного выше той пресловутой горы. И это тяжелый удар для старого человека. Долгие годы Гумбольдт не хотел верить в это. Кроме того, он так и не пережил, что его экспедиция в Индию провалилась.
По пути в фойе Гаусс толкнул женщину, наступил на ногу мужчине и два раза так громко высморкался, что несколько офицеров смерили его презрительным взглядом. Он не привык находиться в свете и передвигаться среди такого количества людей. Пытаясь помочь, Дагерр подхватил его под локоть, но Гаусс недовольно напустился на него. Что это пришло ему в голову! Потом он на какой-то момент задумался и изрек: Раствор соли!
Да, да, конечно, ответил Дагерр сочувственно.
И тут Гаусс прикрикнул на него: Ишь разинул рот, как последний идиот. Иодид серебра можно фиксировать обыкновенным раствором соли.
Дагерр остановился как вкопанный. Гаусс протиснулся сквозь толпу к Гумбольдту; тот стоял у самого входа в фойе.
Раствор соли! воскликнул позади него Дагерр. Как же так?
Для этого даже не надо быть химиком! крикнул ему Гаусс через плечо. Надо лишь немного пораскинуть мозгами!
Помедлив, он вошел в фойе, снова раздались аплодисменты, и если бы Гумбольдт тотчас же не ухватил его за рукав и не потащил за собой, он бы убежал отсюда. Больше трехсот человек ждали его появления.
Следующие полчаса стали сплошным мучением. К нему протискивалась одна голова за другой, чьи-то руки хватали его руку, передавая ее другим, а Гумбольдт тем временем нашептывал ему одно имя за другим. Гаусс прикинул, что дома ему понадобился бы год и семь месяцев, чтобы повстречать такое количество людей. Он хотел домой. Половина мужчин были облачены в мундиры, треть из них с усиками. И только седьмую часть присутствующих составляли женщины, четвертая часть моложе тридцати, лишь две из них не слишком страшненькие, и только одну он бы с удовольствием потискал, но, сделав перед ним книксен, она через секунду снова исчезла. Какой-то мужчина с тридцатью двумя орденскими колодками небрежно подержал руку Гаусса двумя пальцами, Гаусс машинально поклонился, кронпринц кивнул и прошел дальше.
Ему нездоровится, сказал Гаусс, и хочется лечь в постель.
Он заметил, что исчезла его бархатная шапочка, кто-то снял ее у него с головы, и он не знал, то ли это так полагалось, то ли его обокрали. Кто-то похлопал его по плечу, словно они давние знакомые, и вполне возможно, что так оно и было на самом деле. Какой — то военный щелкнул каблуками, и пока очкарик в сюртуке уверял Гаусса, что это самый великий момент в его жизни, он вдруг почувствовал, что к горлу подступают слезы. Он думал о своей матери.
Вдруг наступила полная тишина.
Какой-то тощий старый господин с восковым лицом неестественно прямой походкой вошел в фойе. Мелкими шажками, как бы и вовсе не передвигая ноги, он заскользил по паркету, направляясь к Гумбольдту. Оба протянули вперед руки, обхватили друг друга за плечи и склонили немного головы, а потом отступили на шаг назад.
Какая радость! воскликнул Гумбольдт.
Воистину так! сказал другой.
Окружающие зааплодировали. Оба подождали, пока стихнут хлопки, и тогда Гумбольдт повернулся к Гауссу.
Это, пояснил Гумбольдт, его любимый брат, министр.
Он знает, сказал Гаусс. Они познакомились много лет назад в Веймаре.
Главный воспитатель Пруссии, продолжал Гумбольдт, подаривший Германии университет, а всему миру свою основополагающую теорию языка.
Тому миру, сказал министр, форму и строение которого сделал доступным всеобщему пониманию не кто иной, как его младший брат. Его рука казалась холодной и безжизненной, а взгляд неподвижным, словно это был не человек, а манекен. Между прочим, он уже давно никакой не воспитатель. А всего лишь частное лицо и поэт.
Поэт? Гаусс был рад, когда Гумбольдт-старший выпустил его руку.
Каждый день он диктует своему секретарю между семью и половиной восьмого вечера один сонет. Он завел такой порядок двенадцать лет назад и не отступит от него до самой смерти.
Гаусс спросил, насколько хороши эти сонеты.
Он в этом уверен, сказал министр. Но сейчас ему уже пора уходить.
Очень жаль, сказал Гумбольдт.
Но как бы там не было, сказал министр, это чудесный вечер, он испытал громадное удовольствие.
Оба брата опять протянули друг другу руки и повторили весь ритуал с начала до конца. Министр повернулся к двери и вышел маленькими размеренными шажками.
Какая нечаянная радость, повторил Гумбольдт. При этом неожиданно он выглядел подавленным.
Гаусс сказал, что он хочет домой.
Еще немножко, уговаривал Гумбольдт. Это начальник жандармерии Фогт, наука многим обязана ему. Он планирует снабдить всех берлинских жандармов компасами. Таким образом, можно будет собрать новые данные о колебаниях магнитного поля в столице. Начальник жандармерии был под два метра ростом, с усами, как у моржа, и с железным пожатием руки. А вот это, продолжал Гумбольдт, зоолог Мальцахер, это — химик Роттер, а это физик Вебер из Галле со своей супругой.
