John Irving - Правила Дома сидра
Он поместил младенца из Порогов в неглубокий эмалированный поднос, двумя зажимами укрепил разрез грудной полости, еще одним вытянул повыше перерезанную легочную артерию. Щечки у младенца ввалились, точно чьи-то невидимые ладони сдавили с боков лицо; он лежал на спине, упираясь локтями в края подноса, воздев окоченевшие ручки перпендикулярно грудной клетке. Крошечные пальчики растопырились, как будто ловили мяч.
Гомера не волновал неряшливый вид обрезанной пуповины, которая была слишком длинна, он аккуратно подрезал ее и перевязал. На малюсеньком пенисе запеклась капелька крови, Гомер снял ее. Пятнышко засохшей крови на ослепительно белой эмали легко стерлось намоченным в спирте ватным тампоном. Тельце ребенка на белом фоне, казалось, на глазах приобретает пепельно-серый оттенок. Гомер почувствовал дурноту, успел отвернуться к раковине, и его вырвало. Он открыл кран, старые трубы завибрировали, загудели. От этих труб, а может, от кружившейся головы, не только комната, но и весь приют ходил ходуном. Гомер забыл про ветер с океана, который все еще дул с неослабевающей силой.
Он ни в чем не винил д-ра Кедра. Он знал, как легко взвалить вину на одного человека. Д-р Кедр не был ни в чем виноват; он лишь делал то, во что свято верил. Если для сестер Эдны и Анджелы он был святой, то для него он был еще и отец. Кедр знал, что он делает и ради кого. Но эта его чепуха — дергается, не дергается — не действовала на Гомера. Называйте как хотите: плод, эмбрион, продукт зачатия, думал Гомер, дело не меняется, человеческий зародыш — живое существо. И что бы вы ни делали, как ни называли — вы его убиваете. Он смотрел на перерезанную легочную артерию, которую так искусно обнажил в грудной клетке младенца из Порогов-на-третьей-миле. «Пусть Кедр называет его как хочет, это его право; плод так плод, прекрасно. Но для меня, — думал Гомер, — это младенец. У Кедра есть право выбора. У меня оно тоже есть».
Он взял поднос в руки и понес его по коридору, как несет гордый официант особое блюдо особому гостю. В это время вечно сопливый Кудри Дей тащил в сторону кабинета сестры Анджелы большую картонную коробку. Ему не разрешалось здесь играть, но Кудри вечно изнывал от скуки; лез куда не надо и был всегда начеку, как пугливый зайчишка. Гомер картонную коробку узнал, в ней привезли новые баллончики для клизм, он сам ее распаковывал.
— Что там у тебя? — спросил Кудри Дей у Гомера, держащего поднос с мертвым младенцем на уровне плеч (Кудри Дей доставал ему только до пояса).
Приблизившись к коробке, Гомер обнаружил, что в ней сидит Давид Копперфильд-младший. Кудри катал его.
— Сейчас же уходите отсюда, — велел ему Гомер.
— Гомел! — крикнул из коробки Давид Копперфильд.
— Дурак, не Гомел, а Гомер, — поправил его Кудри Дей.
— Гомел! — опять крикнул его крестник.
— Пожалуйста, выметайтесь отсюда, — повторно приказал Гомер.
— Что там у тебя? — не унимался Кудри Дей и протянул к подносу руку.
Гомер успел перехватить чумазую ручонку и вывернул ее за спину, удерживая при этом поднос с младенцем с ловкостью жонглера. Кудри попытался бороться.
— Ой, — воскликнул он.
Давид Копперфильд встал на ноги в коробке, но потерял равновесие и опять сел на дно. Гомер чуть-чуть дернул вверх заведенную за спину руку, Кудри согнулся пополам и уперся лбом в край коробки.
— Пусти, — взмолился он.
— Пущу, если сейчас же исчезнешь. Идет? — сказал Гомер.
— Идет, — ответил Кудри Дей. Гомер отпустил его, и мальчишка прибавил: — С тобой шутки плохи.
— Точно, — согласился Гомер.
— Гомел! Гомел! — все кричал стоящий в коробке Давид Копперфильд.
Кудри Дей вытер нос драным рукавом и, резко дернув коробку, уронил своего пассажира.
— Ты что! — захныкал малыш.
— Замолчи сейчас же, — приказал ему Кудри.
И потащил ящик к выходу, бросив на прощание грустно-покорный, полный немой мольбы взгляд. Он тащил ящик, покачиваясь на ходу — легко ли тащить такую тяжесть! Гомер обратил внимание, что ботинки у Кудри надеты не на ту ногу, один шнурок развязался. Но он больше не стал выговаривать ему, это уж было бы слишком, Кудри был выдумщик и неряха. Но выдумку надо поощрять, она важнее опрятности. Тем более для сироты.
— Пока, Кудри, — сказал Гомер вслед согнутой спине мальчика, незаправленная рубаха свисала у того до самых колен.
— Пока, Гомер, — ответил, не поворачиваясь, Кудри. Когда он поравнялся с провизорской, оттуда вышла сестра Эдна.
— Надеюсь, ты не собираешься здесь играть, — строго проговорила она.
— Мы уже уходим, уходим, — заверил ее Кудри Дей.
— Медна, — закричал со дна коробки Давид Копперфильд.
— Не Медна, дурак, а Эдна, — поправил его Кудри.
А Гомер как раз подошел к открытой двери кабинета сестры Анджелы; д-р Кедр сидел за машинкой, но не печатал, а смотрел в окно, даже лист бумаги не был заложен в каретку. В отсутствующем выражении его лица Гомер заметил ту счастливую отрешенность, какую вызывали пары эфира, когда д-р Кедр удалялся в провизорскую «немного вздремнуть». Наверное, это греющее душу состояние д-р Кедр умел вызывать, просто глядя в окно. Гомер думал, что д-р Кедр эфиром заглушает боль; он подозревал, что в Сент-Облаке у всех всегда что-то болит, и д-р Кедр призван эту боль исцелять. Самого Гомера от приторного запаха эфира мутило, и он никогда бы не стал его применять как болеутоляющее средство. Гомер еще не знал, что существует непреодолимое влечение. Лицо у д-ра Кедра выражало такую отрешенность, что Гомер остановился в дверях, не решаясь нарушить ее своей мрачной ношей; он уже было повернулся, чтобы уйти.
Но не тут-то было. Соприкосновение с душой даром не проходит, а родившееся ощущение некоей миссии требует не мимоходом брошенных фраз, а более осязаемого действия. Помедлив на пороге кабинета сестры Анджелы, Гомер решительно двинулся к столу и с металлическим стуком опустил поднос на каретку машинки. Маленький трупик оказался на уровне шеи д-ра Кедра — совсем близко, может цапнуть, как говорят в Мэне.
— Доктор Кедр! — позвал Гомер Бур.
Д-р Кедр очнулся и посмотрел поверх младенца на Гомера.
— Причина внутреннего кровотечения, — продолжал Гомер, — перерезана дыхательная артерия. В чем вы сами можете убедиться.
Д-р Кедр посмотрел на поднос, помещенный на машинку. Он вглядывался в младенца, как в исписанную им страницу: хочу казню, хочу помилую.
За окном кто-то что-то кричал, но ветер так мочалил слова, что разобрать их смысл было невозможно.
— Господи, помилуй, — произнес Уилбур Кедр, глядя на перерезанную артерию.
— Я должен вам сказать одну вещь, я никогда не буду делать аборты, никогда, — вдруг выпалил Гомер. Это решение логически вытекало из перерезанной артерии. Во всяком случае, по мнению Гомера.
