Артур Хейли - Клиника: анатомия жизни
— Да, возможны.
Коулмен понимал, что в таких ситуациях всегда есть место сомнениям. Патологическая анатомия — не точная наука, в ней нет математических формул, с помощью которых можно подтвердить свою правоту. Все, что можно сделать, — это вывести обоснованное заключение, разумную оценку. Это было своего рода научное гадание. Коулмен понимал колебания и сомнения Пирсона — на старике лежала ответственность за окончательное решение. Но такие решения были частью повседневной работы патологоанатома. Этой ответственности надо смотреть в лицо и принимать ее на себя. Он наконец произнес:
— Если вы правы и это остеогенная саркома, то это неизбежная ампутация.
— Я знаю! — Это было сказано с горячностью, но без злобы. Коулмен почувствовал, что, при всех своих причудах, Пирсон был слишком опытным патологоанатомом, чтобы отрицать возможность честной разницы во взглядах на патологию. Помимо этого оба знали, какими шаткими бывают подчас предпосылки клинического диагноза.
Пирсон нервно прошелся по кабинету. Обернувшись, он воскликнул:
— Черт бы побрал эти пограничные случаи! Как я их ненавижу! Приходится принимать решение, но ты все время чувствуешь, что можешь ошибиться.
— Разве это не касается массы другой патологии? — спокойно произнес Коулмен.
— Но кто, кроме нас, это знает? Вот в чем все дело! — Реакция была сильной, почти страстной. Видимо, молодой патологоанатом задел больное место Пирсона. — Публика не знает — это совершенно очевидно! Профаны видят патологоанатомов в кино и по телевизору. Для них патологоанатом — ученый в белом халате. Он подходит к микроскопу, небрежно в него смотрит и изрекает: «доброкачественная» или «злокачественная». Люди думают, что стоит посмотреть туда, — он ткнул пальцем в сторону микроскопа, — как можно увидеть что-то вроде кубика, который точно встает на приготовленное для него место, завершая картину. Они не подозревают, что очень часто мы бываем страшно далеки от уверенности в своей правоте.
Коулмен, который сам часто размышлял на эту тему, подумал, что эта вспышка помогла старику выплеснуть напряжение, копившееся в его душе годами. Ведь понять его мог только коллега, другой патологоанатом. И он решил поддержать Пирсона.
— Но разве в большинстве случаев мы не оказываемся правы? — мягко спросил он.
— Оказываемся. — Пирсон сделал несколько шагов к Коулмену. — Но что сказать о тех случаях, когда мы не правы? Как быть вот с этим случаем? Если я скажу, что опухоль злокачественная, то Люси Грейнджер ампутирует девочке ногу, потому что у нее не будет иного выбора. А если я ошибусь, то ногу отрежут напрасно. Окажется опухоль все же злокачественной, а девочке не сделают ампутацию, то она умрет самое большее через два года. — Он помолчал, потом с горечью добавил: — Может, она все равно умрет. Ампутация не всегда спасает таких больных.
Это была та грань личности Пирсона, о которой Коулмен не подозревал, — нравственная вовлеченность в непростой клинический случай. В этом не было ничего плохого. В патологической анатомии полезно иногда напоминать себе, что зачастую ты имеешь дело не с кусочками тканей, а с человеческими жизнями, которые ты можешь спасти или искалечить своим решением. Тот, кто твердо это помнил, всегда держался настороже и не позволял чувствам затмевать способность к научно обоснованным суждениям. Коулмен, хотя и был намного моложе Пирсона, уже успел на собственном опыте не раз испытать мучительные сомнения, которые старший коллега выражал теперь с такой горячностью. Пытаясь помочь старику, он сказал:
— Если опухоль злокачественная, то мы не можем терять времени.
— Знаю, — отозвался Пирсон и снова погрузился в глубокую задумчивость.
— Я бы предложил сравнить препараты с прошлыми случаями, — сказал Коулмен, — случаями со сходными клиническими симптомами.
Старик отрицательно покачал головой:
— Это займет слишком много времени.
Стараясь сохранить корректность, Коулмен продолжал настаивать на своем:
— Но если мы посмотрим архив образцов…
— У нас нет такого архива. — Это было сказано так тихо, что в первый момент Коулмену показалось, что он ослышался. Потом, словно предвосхищая недоверчивость собеседника, Пирсон продолжил: — Я давно хотел его создать, но так и не собрался. Руки не дошли.
Не веря своим ушам, Коулмен выдохнул:
— Значит, мы не можем просмотреть стекла с предыдущими случаями?
— Нам придется искать их целую неделю. — Пирсон даже не пытался скрыть смущение. — Таких случаев было очень мало, а времени у нас уже нет.
Ничто из сказанного Пирсоном не могло бы шокировать Коулмена сильнее, чем это признание. Для него самого, для всех патологоанатомов, которых он учил и с которыми ему приходилось работать, архив препаратов был самым полезным, самым нужным профессиональным инструментом. Это была точка опоры, дополнение к собственным знаниям любого, даже самого опытного патологоанатома, поисковая система, с помощью которой можно было обрести уверенность и найти основание для окончательного решения в случае сомнений.
У архива препаратов была и другая грань. Архив был показателем того, что патологоанатомическая служба работает эффективно — собирает текущий материал, накапливает знания на будущее. Завтрашний пациент клиники мог получить неоценимую пользу от того, что врачи узнали вчера и сегодня. Поэтому при открытии новых лечебных учреждений создание гистологического архива являлось первейшей задачей патологоанатомической службы. В старых лечебных центрах гистологические архивы были разных типов: некоторые — простые и прямолинейные; некоторые — сложные и тщательно разработанные, снабженные научными выкладками и статистическими данными, выведенными на основании повседневной работы. Но, простые или сложные, эти архивы имели одно общее свойство: с их помощью можно было сравнить представленный на исследование случай с прошлыми случаями. Отсутствие гистологического архива в клинике Трех Графств можно было охарактеризовать только одним словом: «преступление».
До этого момента, несмотря на бросавшиеся в глаза недостатки организации отделения патологической анатомии, Коулмен пытался воздерживаться от оценки личных качеств доктора Джозефа Пирсона. Старик долгое время руководил отделением в одиночку, и ему трудно было справляться с огромным объемом работы. Этот прессинг мог быть причиной использования неадекватных методик и процедур, и вина Пирсона, хотя и непростительная, была объяснима. К тому же возможно, что Пирсон силен в каких-то других вещах.
