Кадзуо Исигуро - Погребённый великан
— Наши братья устроили ловушку, сэр. Они отступают наверх только затем, чтобы увлечь за собой бриттов, как муравьёв в горшок с мёдом.
— Хорошо сказано, парень! И что же это за ловушка?
Эдвин на секунду задумался.
— Воин, там, где лестница почти доходит до самого верха, отсюда видно что-то, похожее на нишу. Или это дверь?
— Хорошо. И что, ты думаешь, за ней скрыто?
— Может быть, дюжина храбрейших воинов? Тогда вместе с двумя нашими братьями они смогут пробить себе путь обратно, чтобы сразиться с теми бриттами, что остались внизу.
— Подумай хорошенько, мальчик.
— Ну, тогда свирепый медведь. Или лев.
— Мальчик, когда ты в последний раз видел льва?
— Огонь. За той нишей горит огонь.
— Хорошо сказано, мальчик. Всё это случилось очень давно, и нам никогда не узнать, как было на самом деле. Но бьюсь об заклад, именно это и ждало их наверху. В той маленькой нише, которую отсюда еле видно, за стеной пылал факел, а может, два или три. Что дальше, мальчик?
— Наши братья бросают факелы вниз.
— Как, на голову врагу?
— Нет, воин. В ров.
— В ров? С водой?
— Нет, воин. Ров наполнен дровами. Такими же, как те, которые мы рубили, пока не взмокли.
— Именно, мальчик. И до восхода луны нарубим ещё больше. И нам нужно раздобыть побольше сухого сена. Труба, говоришь. Ты прав. Мы стоим в печной трубе. С этой целью наши предки её и построили. К чему ещё здесь башня, если с верхушки не видать ничего, кроме наружной стены? Но представь, мальчик, что сюда, в так называемый ров, падает факел. И ещё один. Когда мы обходили башню, я увидел, что сзади, у самой земли, в кладке есть отверстия. Это значит, что сильный восточный ветер, как сегодня ночью, ещё больше раздует пламя. И как же бриттам избежать адского пекла? Вокруг них — крепкая стена, на свободу ведёт только узкий мост, а ров полыхает огнём. Но давай уйдём отсюда. Возможно, этой старинной башне не понравится, если мы разгадаем слишком много её секретов.
Вистан повернулся к доскам, но Эдвин продолжал глазеть вверх, задрав голову.
— Воин, но как же наши храбрые братья? Им придётся сгореть в пламени вместе с врагом?
— А коли и так, разве не славная вышла бы сделка? Но, быть может, нужды в этом и не было. Может быть, наши братья, преследуемые раскалённым жаром, бросились к краю стены и спрыгнули вниз. Смогли бы они это сделать, а? Без крыльев-то?
— Крыльев у них нет, но их товарищи могли поставить под башней телегу. Телегу с сеном.
— Возможно, мальчик. Кто знает, что бывало здесь в давние времена? Хватит морочить себе голову, давай-ка нарубим ещё дров. До лета ещё далеко, и этим славным монахам предстоит не одна холодная ночь.
В бою нет времени разглагольствовать. Быстрый взгляд, взмах руки, резкий окрик поверх шума битвы — вот и всё, что нужно настоящим воинам для общения. Именно таким боевым духом был охвачен Вистан, когда накануне в башне делился с ним мыслями, а Эдвин так его подвёл.
Но, может, воин ждал от Эдвина слишком многого? Даже старик Стеффа говорил только, что в нём скрыты великие возможности и кем он может стать, когда его обучат воинскому мастерству. Вистан же только приступил к его обучению, так откуда же Эдвину было взять смекалку, чтобы правильно его понять? И теперь, если воина и ранили, винить в этом одного лишь Эдвина точно нельзя.
На берегу реки молодой монах остановился, чтобы развязать башмаки.
— Перейдём вброд. До моста слишком далеко, а местность сплошь открытая. Будем как на ладони. — Сказав это, он указал на Эдвиновы башмаки: — Искусная работа. Ты сам их сделал?
— Мне сшил их мастер Болдуин. Он самый искусный башмачник в деревне, только каждое полнолуние бьётся в припадке.
— Сними. От воды они испортятся. Видишь те камни? Наклонись пониже и попробуй посмотреть в воду. Вон, видишь? Это наш брод. Не теряй их из виду и останешься сухим.
В тоне молодого монаха снова звучала грубость. Могло ли быть так, что за время пути он додумался, что Эдвин сыграл в случившемся свою роль? Вначале молодой монах был не просто любезнее, он болтал без умолку, словно не в силах остановиться.
Эдвин с молодым монахом встретились в промозглом коридоре перед кельей отца Джонаса, где мальчик ждал, пока внутри приглушённо, но от этого не менее страстно спорило несколько голосов. В нём скопился огромный страх перед тем, что ему предстояло выслушать, и, когда вместо приказа войти из кельи показался радостно улыбающийся молодой монах, он вздохнул с облегчением.
— Меня выбрали тебе в провожатые, — торжественно заявил молодой монах на языке Эдвина. — Отец Джонас сказал, чтобы мы выступали немедля и постарались не привлекать внимания. Храбрись, братишка, скоро ты окажешься рядом с братом.
Походка у молодого монаха была странная: он шёл, весь съёжившись, как будто страдая от лютого холода, полностью спрятав руки в складках рясы, отчего Эдвин, следуя за ним по бегущей вниз горной тропе, поначалу решил, что монаха угораздило родиться вовсе без рук. Но стоило им отойти от монастыря на безопасное расстояние, как молодой монах поравнялся с ним и, высвободив тощую, длинную руку, ободряюще обнял Эдвина за плечи.
— Ты сглупил, что вернулся, особенно после удачного побега. Отец Джонас рассердился, когда об этом услышал. Но сейчас ты снова в безопасности, и, если повезёт, никто о твоём возвращении не прознаёт. Но какая была заваруха! Твой брат всегда такой вспыльчивый? Или кто-то из солдат ненароком шибко его оскорбил? Когда сядешь у его постели, братишка, спроси его, с чего всё началось, потому что никто из нас ничегошеньки не понял. Если же это он сам оскорбил солдат, то оскорбление было серьёзней некуда, потому что они все разом позабыли, зачем приехали к аббату, и осатанели от жажды заставить его заплатить за дерзость. Меня разбудили крики, а моя келья далеко от двора. Я растерялся и бросился туда, но смог только присоединиться к остальной братии, чтобы бессильно стоять и в ужасе смотреть на то, что перед нами творилось. Мне рассказали, что твой брат укрылся от ярости солдат в старой башне, они бросились туда, чтобы разорвать его на куски, но он явно дал им хороший отпор. Противник из него вышел удивительный, ведь солдат было человек тридцать или того больше, и все на одного пастуха-сакса. Мы смотрели и ждали, что вот-вот вынесут его окровавленные останки, но вместо этого из башни в панике один за другим выбегают солдаты или, шатаясь, выносят раненых товарищей. Мы не верили своим глазам! И молились, чтобы свара поскорее закончилась, потому что, каким бы тяжким ни было оскорбление, отвечать такой жестокостью было ни к чему. Но она всё продолжалась и продолжалась, а потом, братишка, случилось страшное. Кто знает, может, сам Господь Бог, возмутившись столь непотребной сварой в своих священных стенах, наставил на них перст и поразил огнём? Больше похоже на то, что эту чудовищную ошибку совершил кто-то из солдат, который бегал туда-сюда с факелом и споткнулся. Вот ужас-то! Башня вдруг вспыхнула! Никто и подумать не мог, что старая отсыревшая башня может так разгореться. Но она разгорелась, и люди лорда Бреннуса вместе с твоим братом оказались в ловушке. Лучше бы они сразу же позабыли о сваре и помчались оттуда со всех ног, но, наверное, вместо этого они решили сбить пламя, и слишком поздно заметили, что оно их окружило. Происшествие вышло преужаснейшее, и те немногие, кто выбрался наружу, всё равно умерли, корчась в конвульсиях на земле. Но — чудо из чудес, братишка! — вышло так, что брат твой спасся. Отец Ниниан нашёл его, когда тот бродил в темноте, раненый и контуженный, но ещё живой, пока мы все смотрели на горящую башню и молились за тех, кто в ней оказался. Брат твой выжил, но отец Джонас, который сам обработал ему раны, наказал тем немногим из нас, кто об этом узнал, держать это в строгой тайне даже от самого аббата. Он боится, что, если весть об этом разойдётся, лорд Бреннус, возжаждав мщения, пошлёт за ним ещё больше солдат и не станет разбираться, что большинство из предыдущего отряда погибло по случайности, а не от руки твоего брата. Лучше и тебе об этом помалкивать, по крайней мере, пока вы оба не окажетесь подальше от наших мест. Отец Джонас разгневался, что ты рисковал жизнью, вернувшись в монастырь, но признал, что так будет проще воссоединить тебя с братом. «Им обоим нужно покинуть наши земли» — так он сказал. Отец Джонас — достойнейший из всех и наимудрейший, даже после того, что с ним сделали птицы. Не побоюсь сказать, что твой брат обязан ему и отцу Ниниану жизнью.
