Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории
Может, Хэйли и казался немного чудаковатым, но с виду с ним вроде все было в порядке. Одним больше, подумал Стивен, теперь так и будет продолжаться, моя многонациональная семья примет в себя всех до единого, как переносной плавильный котел.
Он перестал каждую секунду оглядываться и смотреть, что делают Хэйли и двое других, и сосредоточился на малышах, тиская и щекоча их по очереди — сначала за нос Джоша, потом Сетутси, словно упрочивая таким образом их родство. Посмотрев в сторону дома, он заметил пару чернокожих ребят возраста братьев матери Сетутси, которые заводили автомобиль; один подсоединял электропровода, другой давал полный газ, сидя в стоявшей поблизости машине. Да, подумал Стивен, теперь все будет иначе. Надо встретиться с Полом и Кертисом, сходить с ними в кабак, проставиться, слегка курнуть травы. Он погрузился в это новое видение семейного счастья, представляя себя вместе с ними: вот они — его братья-шурины, руки одного на плечах другого, каждый исполнен взаимного уважения и согласия, несмотря на внутренние различия.
— Эй, прекрати! Не делай этого! — Голос Мелиссы ворвался в его грезы.
Стивен обернулся и глазам своим не поверил. За пару секунд, что он витал в облаках, Дэниел успел так сильно и высоко раскачаться, что сейчас его качели летали и ныряли в районе перекладин, скрежеща цепями. При этом казалось, что Дэниел не может справиться с ними, он продолжал наклоняться и откидываться, чтобы лучше видеть, что творит Хэйли. А толстый мальчик сидел верхом на перекладине, обхватив ее пухлыми ногами. Надо же, куда залез, подумал Стивен, а по нему и не скажешь, что способен к таким упражнениям, но что-то он больно опасно наклонился.
— Дэниел, — крикнул Стивен, направляясь к качелям. — Прекрати качаться сейчас же, ну-ка остановись!
Мелисса слезла со своих качелей и теперь стояла по стойке «смирно». Дэниел начал тормозить «веллингтонами».
Стивен подошел к перекладине.
— Эй, Хэйли, — крикнул он, — это чертовски опасно, спускайся-ка лучше вниз.
— Спокуха, — ответил Хэйли. — Я сто раз сюда лазил, вот, глядите, я эти качели вообще поднять могу! — И, схватившись за цепи, он начал тащить наверх сиденье.
— Не самая лучшая идея, Хэйли, — воззвал к его разуму Стивен. — Ты можешь потерять равновесие.
— Оставьте, мистер, — крикнул в ответ Хэйли, уже успев подтянуть наверх всю длину качельных цепей, и теперь накручивал одну из цепей себе на плечо, а вторую — на шею, точно карикатурное толстенное украшение. — Не твое дело, понял? Не твое собачье дело, пошел в задницу!
Будто от силы собственных слов мальчик качнулся назад, потерял равновесие, перекувырнулся и упал вниз. Петля цепи с грохотом обвилась вокруг его мягкой шеи. Голова разбита. Шея свернута. Ноги в зеленых спортивных штанах вскинулись раз — в направлении лица Стивена, и два — будто собираясь на пятые качели. Стивен, онемев от безумия, почувствовал, как слеза борется с натяжением более сильной поверхности во впадинке века, норовя вот-вот соскочить, обернувшись моментом времени. Вот, наконец-то. Скатилась по щеке, шлепнулась на каучуковое покрытие. И все полетело к чертям. Несудьба заполнила образовавшийся вакуум.
Разговорчики с Ордом
Я был у своего приятеля, Кита, бывшего грабителя банков. Мы никогда не заговаривали о его темном прошлом, равно как никогда не касались того, что, несмотря на давние обещания, он так и не занялся отделкой своей квартиры. Мусорная корзина, стремянка, малярный валик, поднос и покрытые пятнами жестяные банки с эмульсией годами стояли в коридоре — стояли так долго, что, пожалуй, сами стали элементами отделки.
Какая-то мрачная, горькая сермяга крылась в этом бесхозном ремонтном барахле. Квартира Кита была обставлена в стиле, который в тысяча девятьсот семьдесят третьем году считался апогеем модерна. Овальный обеденный стол со стеклянной столешницей и стальными ножками, похожий на перевернутую вешалку, занимал основное место в большой комнате наряду с шестью одинаковыми стульями с высокими спинками, причем выглядели эти стулья так, что, казалось, на них лучше не садиться. Место для отдыха было устроено вокруг кофейного столика; трехместный диван, обтянутый тканью оттенка блевотины и текстуры овсяной каши, образовывал прямой угол с двухместным диванчиком, покрытым ворсистой материей цвета электрик. На заброшенных участках слегка переоборудованной квартиры — в ее витиеватых коридорах и на площадках между лестничными пролетами — громоздились юкки, походившие на беглых триффидов[52], готовых к увечьям, но боящихся бастовать. В пыльных, потрескавшихся шкафчиках ванной притулились старые тюбики с мазями; если открыть дверцу, наружу высовывались серебристые языки с волдырями аспирина. Заходить в спальню я не осмеливался.
По-видимому, покупая эту мебель в начале восьмидесятых, Кит находил ее изумительно футуристической, как бы не от мира сего. И она была не от мира его, поскольку однажды, когда я имел неосторожность сделать несколько необдуманных ремарок по поводу глэм-рока, Кэмдон-Лока или Пол Пота, он тихо и спокойно мне признался, что семидесятые полностью прошли мимо него.
У нас с Китом было определенное взаимопонимание: мы оба — феноменальные мнемонисты. Кит был первым человеком, с которым я мог играть в го[53]-шахматы в уме. «Го-шахматы в уме» — игра моего собственного изобретения; суть заключается в том, что, играя в обычные допотопные шахматы в уме, в любой момент любой из игроков может превратить игру в го. В этом случае оба игрока трансформируют шестидесятичетырехклеточную шахматную доску в площадку на триста шестьдесят одну клетку для го, и каждая из оставшихся шахматных фигур заменяется на соответствующее количество фишек го (ферзь — десять, ладья — восемь и т. д.), которые после этого конгруэнтно выстраиваются. Понятное дело, что если вы закоренелый шахматист, то и в го будете на высоте.
Кит был чертовски виртуозным игроком в го-шахматы в уме, и я не мог не списать это на те годы, что он провел в одиночестве заключения.
— Ты что, систематически упражнялся в абстрактном мышлении и специальным образом тренировал память, пока сидел в одиночке? — спросил я его однажды, когда он обставил меня три раза кряду.
— Нет, — резко ответил он и заковылял по набережной Бэттерси — мы неизменно играли во время прогулок.
Кит был огромным детиной: борода лопатой, волосы до плеч. Подозреваю, он полагал, что с таким хайром выглядит рок-звездой незапамятных десятилетий, но на самом деле скорее напоминал священника девятнадцатого века, помешанного на сексуальных запретах и торжестве монархии.
Когда нам наскучивали го-шахматы в уме, мы сочиняли воображаемые диалоги. Особенно нас с Китом вдохновляли «Разговорчики с Ордом». Орд был генералом лет восьмидесяти, который принимал участие во всех военных кампаниях первой половины двадцать первого века. Яркий, открыто демонстрирующий свою нетрадиционную ориентацию, жестокий, блистательный Орд всегда имел что сказать по любому вопросу. Он изобрел и запатентовал собственную линию средств по уходу за кожей в условиях боевых действий; он объединил все восточные боевые искусства в комплекс упражнений, подходящий для самых жирных и откормленных европейцев, после чего продал миллионы DVD-копий с видеокурсом. Во время наиболее продолжительных и кровопролитных кампаний Орд вешал табличку над входом в свою самораскладывающуюся штабную палатку собственного изобретения, на которой было написано: «У меня умственный коэффициент девяносто девять процентов, а у тебя?» Штабные офицеры, бывшие в его подчинении, могли на практике полностью ощутить смысл этих слов, и, когда они поддавались его агрессивному вниманию, им открывались, помимо прочего, его абсолютный аскетизм и исключительная склонность к ученым занятиям. Орд перевел «Упанишады» на уличный язык чернокожих гетто Лос-Анджелеса. Он видел себя в уходящей вглубь веков череде великих ученых и полководцев, начиная с Уилфреда Тезигера, Лоуренса Аравийского и графа Толстого, и заканчивая Фридрихом Вторым, Акбаром Великим, королем Артуром и даже Марком Аврелием.
Мне нравилось быть Ордом, но Кит в этой роли просто не знал себе равных. Когда он был Ордом, а мне доставалась роль Фламбарда — его тайного биографа и секретаря, — мы могли не выходить из ролей столько, сколько занимает путь до Тэддингтон-Лок вверх по реке или до «Миллениум Доум»[54] вниз.
Не имело значения, как далеко мы забредали — эти прогулки вдоль берега были для нас единственным спасением, возможностью вырваться из удушливых пределов южного Лондона. Не для нас с Китом были тепличные салоны для успешных и креативных, где высокие ампирные потолки венчались международной атмосферой непрестанного умничанья. Равно как не было нам доступа в разбитые на крышах парки для бомонда, где расхаживали богачи, у которых даже тазовые кости из платины, и где, копируя друг друга, верещали разноцветные попугаи.
