Михаил Нисенбаум - Теплые вещи
Чувствуя себя еще большими победителями, чем до героически отбитого нападения, мы вернулись на Проспект Мира. Мы заслужили награду. А поскольку наградить нас могли только мы же сами, было решено зайти в какое-нибудь небольшое милое кафе и отпраздновать все победы ближайшего получаса. Уровень кафе должен был быть существенно выше, чем у пельменной, но несколько скромнее, чем у «Националя».
Людик сейчас все время что-то говорила, а мы величественно высились в молчании. Скупо бросали веские золотые слова. Например, «пожалуй». Или «отнюдь». Честно говоря, я не понимал Людика. Коля ходил с обручальным кольцом, при Людике заигрывал с другими девицами и через несколько дней должен был уехать в Тайгуль. Зачем он нужен Людику, не дуре и собою тоже недурной?
* * *Хотя было всего-то часа три пополудни, казалось, что уже вечер. Небо навалилось на землю, и половина Останкинской башни, проколов облака, тянула из неба микстуру незримого. Свернув в один из переулков, вливавшихся в Проспект Мира, а может, вытекавших из него, мы набрели на небольшую кондитерскую «Кофе-мулат». Половина столиков была пуста, шоколадного цвета портьеры превращали темный день в театральную полночь, на стенках полыхали цветами шелковые светильники. С потолка мурлыкал нежно-гнусавый гобой в окружении прицокивающего пиццикато струнных.
* * *Только когда мы снимали пальто и шубы, обнаружилось страшное. Колина борсетка исчезла. Исчезла борсетка, а с нею пропали деньги, обратный билет на поезд и студенческий билет.
Это была катастрофа. Я получал в конторе по семьсот тысяч рублей в самые тучные месяцы. Обычно зарплата не поднималась выше шестисот тысяч. Людик была студенткой. Конечно, Коля мог бы обратиться к своей маме, но он и без того взял у нее деньги на разные заказы, которые выполнил только отчасти.
По инерции мы все же остались в «Кофе-мулат». Звуки гобоя напоминали о восточном коварстве и заклинателях змей, а у черного кофе был привкус несчастья.
– Надо же было разбросать столько милостыни! – подумал я вслух.
– Да, это Бог вас наказал, – заявила Людик безо всякого злорадства.
– Прямо хоть иди записываться в клуб «Одиннадцать семей», – проворчал Коля.
Но поскольку мы были молоды и легкомысленны, тоски нашей хватило ровно на четверть часа. Кто-то на небе, а может, тот, кто заправлял музыкальным оформлением кондитерской, сменил пластинку. Вместо гобоев, фаготов и дудуков заиграли гитары. Свежее фламенко с испанским огоньком. Запахло вдруг апельсинами и морем, беда вновь превращалась в приключение.
– Мишаил! – сказал Коля, стараясь перекричать музыку. – Мы ведь артисты, мы очень неплохие артисты. И сегодняшний день это доказал.
– Согласен. Дальше что? – кричал я в ответ.
– А то. Время разбрасывать песо – и время собирать песо. Так сказал Заратустра.
– Вообще-то это из Библии, – неприязненно возразила Людик.
– Мы заработаем музыкой.
– Музыкой?
– Да. Я слышал, на хорошем месте музыканты зарабатывают до тысячи долларов за две недели.
– В Ковент-Гарден?
– Например, около ГУМа. Или рядом с Пушкиным. Короче, где-то там, где ходят американские туристы и русские подпольные миллионеры.
Глупость нехотя возвращалось к нам. Мы заказали еще капуччино – на предпоследние деньги. Коля говорил, что Паганини часто играл в обычных трактирах, что уличные музыканты – это просто сказка, что мы не хуже зверей, которые шли в Бремен.
И мы опять развеселились, стали дурачиться, как два младших поросенка (роль положительного зануды Наф-Нафа выпала на долю Людика). Я рисовал на салфетках шаржи на Колю, который поет вместе с котом и ослом, а Коля в отместку писал на меня эпиграммы.
Через какое-то время официантка стала подходить к нам каждые десять минут и спрашивать все более вежливо, не принести ли нам чего-нибудь еще. Сначала мы ничего не заказывали, потом стали просить о чашечке горячего кураре с парой чайных ложек цикуты. Официантка уходила на кухню, возвращалась и говорила, что сегодня, к сожалению, ни кураре, ни цикуты нет, но можно выбрать из того, что есть в меню.
Наконец, мы выпали из бархатной кофейной бонбоньерки на улицу. Ночная мгла мягко мельтешила снегопадом, как экран вечности по окончании передач.
Уши мои и щеки горели и как бы саднили током беспокойства: как? как же все будет?
9
Воскресенье далеко забрело в ночь на понедельник. Будильник пришел откуда-то издалека и пробил треском теплую защиту сна. Давно заметил: при неблагополучной жизни сон – не отдых, а спасительное бегство. Коля не проснулся ни от будильника, ни от стука сковородки с жареной картошкой, которую я притащил с кухни: в квартире все ели в своих комнатах. Уходя, я написал Коле записку, чтобы он поменьше искал приключений на кухне и завтракал картошкой, бутербродами с сыром и паштетом.
Заехав на Шоссейную в контору, я встретил инженера Зою-Ванну, которая сказала, что меня перебрасывают на Тайнинскую в однокомнатную квартиру. Полный ремонт: смывать потолки, сдирать обои, шпаклевать стены и так далее. .. Через три дня мне в помощь пришлют Вовку Перинина, а начинать надо одному. Новость была неплохой: во-первых, не нужно больше таскаться в Некрасовку за Люберцы, где мы ремонтировали подъезд. Во-вторых, работать одному лучше. За последние три месяца компания малярных девиц мне изрядно надоела. К тому же, как сказала Зоя-Ванна, хозяев тоже нет. Прекрасно: от хозяев вечно одна морока.
* * *Я ехал на «Бабушкинскую» по оранжевой ветке. Странно было проезжать «Алексеевскую». На удивление, нищих сегодня не было. Наверное, у них по понедельникам выходной.
* * *От «Бабушкинской» надо было добираться на автобусе в сторону Лосиного острова. За окном тянулись хмурые невыспавшиеся улицы. В трехстах метрах от конечной остановки начинался лес. Зайдя к технику-смотрителю и взяв ключ от квартиры, я обменялся парой слов с сантехником Жорой (у Жоры вечно было такое сыто-скучное лицо, словно он только что объелся маслянистыми лепешками), а после неторопливо отправился на Тайнинскую.
* * *Спешить было особенно некуда, да и желания побыстрее начать смывать потолки, понятное дело, не возникало. Поэтому я побрел по дворам пешком, заходя во все подворачивающиеся магазины. На задворках универсама лежали ощипанные капустные листья. Рядом торговали розовым узбекским виноградом «тайфи». Снег ровно лежал на горках и грибках детских площадок, белел мягкими шапочками на колышках штакетников и ветках кустов. Перед самым домом на Тайнинской я купил в продуктовом немного печенья «Мария» и синий высокий короб молока.
Однушка на седьмом этаже была пуста. В отличие от других квартир, которые меня посылали ремонтировать, она была довольно аккуратной. Хотелось даже разуться у порога. В спертом воздухе были смешаны запахи пыли, скудных обедов, сердечных капель и безвыходного сиротства. Из вещей на кухне остались табуретка, когда-то давным-давно выкрашенная белой эмалевой краской, рассохшийся стол да еще горшок с полумертвым алоэ, торчащий на подоконнике на фоне заснеженного двора. В комнате, обклеенной бледно-зелеными обоями, засаленными по углам и там, где раньше, должно быть, стоял диван, вещей не было вовсе, если не считать жестянки с пуговицами и нитками. Жестянка притулилась в углу рядом с батареей: похоже, вынося пожитки из дому, люди просто не заметили ее или заметили, но не взяли из какого-то суеверия.
Пуговицы все были разные, неновые и совсем непраздничные: черные, серые, желтовато-костяные, как на больничных халатах. Пара иголок была воткнута в лоскуток красной фланели, из одной торчала черная нитка.
Я поднял глаза к окну и увидел, как чист и светел новый снег.
Впервые мне захотелось как можно скорее приступить к работе, чтобы избавиться от тяжести сострадания к неизвестной мне отлетевшей душе.
10
Вечером Коля пришел грешный и веселый, и сразу начал рассказывать, как к Людику в комнату зашли какие-то красавицы-стоматологини, как одна из них строила Коле глазки («Хорошо, что не зубки» – подумал я), и одной из них он оставил мой телефон.
– Отлично! Зачем ты дал ей телефон? – возмутился я.
– Как зачем? Позвонит, позовет тебя, а ты позовешь меня.
– А если меня не будет дома? Она позовет какого-то Колю, соседи будут ругаться, потом приедет бабушка, она тоже будет ругаться.
– Все будет не так. Соседи будут приятно заинтригованы, скажут бабушке, бабушка будет очарована.
– Соседи будут скрежетать зубами, а бабушка...
– А бабушка уже не будет. Возраст... А знакомый стоматолог всегда кстати. Особенно будущий.
– Не заговаривай мне зубы. И вообще. Как же Людик? Я уж не говорю о твоей жене.
– Я качусь по наклонной, – сказал Коля самодовольно. – Неужели так сложно заметить?
Хотя все сказанное вопиющим образом противоречило моим правилам, на душе стало легко и беззаботно.
