Эдгар Доктороу - Билли Батгейт
В среду в вечерних газетах сообщили, что стороны произнесли свои заключительные речи на процессе, в четверг судья напутствовал жюри, в четверг вечером жюри все еще совещалось, а поздно вечером в тот же день, когда я пришел на Третью авеню, мистер Шульц оказался основной новостью в специальных выпусках и вечерних, и утренних газет: его признали невиновным по всем пунктам обвинения.
Я прыгал, скакал и танцевал вокруг киоска, а вверху громыхал поезд. Глядя на меня, нельзя было предположить, что я радовался освобождению человека, который, как я тогда считал, неделю назад собирался убить меня. На снимках он был показан крупным планом, в «Миррор» он широко улыбался прямо в объектив камеры, в «Америкэн» — целовал свои четки, в «Ивнинг пост» — обнимал рукой голову Дикси Дейвиса и целовал его в макушку. «Ньюс» и «Телеграм» поместили снимок, на котором он положил руку на плечо председателя жюри присяжных, мужчины в комбинезоне. И во всех газетах было напечатано заявление судьи после оглашения вердикта жюри присяжных: «Леди и джентльмены, за все время работы в суде я еще не сталкивался с таким поруганием истины и свидетельских показаний, которое вы продемонстрировали сегодня. То, что, выслушав дело, тщательнейшим образом обоснованное правительством Соединенных Штатов, вы нашли ответчика невиновным по всем предъявленным ему обвинениям, настолько подрывает мою веру в сам юридический процесс, что я начинаю сомневаться в будущем этой республики. Вы свободны, но без благодарности от суда за свою работу. Ваше решение позорно».
Моя мать сохранила первую полосу «Миррор» с улыбающимся лицом мистера Шульца и сложила ее так, чтобы была видна одна только его фотография, она положила ее в коляску и закрыла до подбородка дырявым одеялом.
А сейчас я расскажу вам о празднествах, которые шли три ночи и два дня в вест-сайдском борделе на 76-й улице между Колумбус и Амстердам авеню. Впрочем, не хочу делать вид, будто отличал день от ночи, красные плюшевые занавеси плотно закрывали окна, свет вообще не тушили, горели и лампы под абажурами с кисточками, и хрустальные люстры, точное время вообще никого не интересовало. В памяти осталась одна из сценок, разыгравшаяся в этом особняке. Немолодая шлюха визжит от притворного страха, а преследующий ее гангстер, пытаясь схватить ее, падает навзничь и едет вниз по лестнице ногами вперед. Женщины в основном были молодые, симпатичные и стройные; одни, устав, уходили, их заменяли другие. Многих мужчин я не узнавал, празднество предназначалось для «высших чинов», но слух о нем распространился, и небритые личности постоянно появлялись в борделе, а на второй день или вторую ночь я даже видел полицейского в нижней рубашке и подтяжках, шлюха со сбившимся пучком целовала его голые ноги палец за пальцем.
Женщины смеялись, несмотря на грозный вид щипавших и щекотавших их мужчин, и бесстрашно вели их с собой в верхние комнаты; как и Дрю, они нисколько не боялись принимать у себя убийц. Я был подавлен этим преображением чувств в числа; в углу комнаты сквозь клубы сигаретного дыма я различал хитрое смеющееся лицо мистера Бермана; в большой нижней гостиной три или четыре женщины осаждали мистера Шульца; расположившись на его коленях, на подлокотниках кресла, они покусывали ему уши, наперебой приглашали танцевать, он смеялся, ласкал, дергал, тормошил их, это было какое-то буйство плоти, причем не разделенной на отдельных людей, а сцепленной воедино, — изобилие грудей и созвездие сосков, неистовство животов и ягодиц, переплетение длинных ног. Заметив меня, мистер Шульц назначил женщину, которая должна была взять меня к себе в постель; она неохотно высвободилась и отвела меня наверх, насмешек со стороны моих коллег неслось предостаточно, что было одинаково неприятно и для меня, и для женщины, которая клокотала от гнева, считая себя униженной моим возрастом и незначительностью. Мы оба с трудом дождались конца, у нас праздника не было, праздник шел рядом, меня пугало, каким несексуальным может быть секс, когда он сдобрен презрением и отправляется столь поспешно, потом мне пришлось выпить бокал «Манхэттена», коктейль, по крайней мере, был сладкий, с хрустящей вишенкой на дне.
Мадам, управлявшая заведением, проводила время на кухне в задней части первого этажа; я немного поговорил с этой нервной особой; мне стало жалко ее — за какую-то воображаемую провинность напившийся мистер Шульц заехал ей в лицо и поставил синяк под глазом. Потом он извинился и дал ей новенькую стодолларовую банкноту. Магси — так он звал хозяйку, — худая миниатюрная женщина, чем-то напоминала японского терьера, сидевшего у нее на коленях, — курносая, глаза пуговками, голова в редких рыжих кудряшках; одета она была в черное платье и черные чулки, чуть пузырившиеся на коленках. Говорила низким, почти мужским голосом и все время прижимала к глазу кусок сырого мяса. В духовке ее печи лежали пистолеты пришедших мужчин. По-моему, она не уходила из кухни, опасаясь, чтобы кто-нибудь не забрал свое оружие и не открыл в ее доме пальбу; впрочем, я не представляю, как бы она, крохотная женщина, могла это предотвратить. У нее работали черные служанки, которые меняли белье, выбрасывали мусор, собирали пустые бутылки, и черные же посыльные, приносившие через задние двери воду, пиво и крепкую выпивку, блоки сигарет, горячие обеды в металлических контейнерах из близлежащих закусочных и горячие завтраки в картонных коробках из соседней столовой; женщина она была нервная, но дело вела хорошо, словно все спланировавший и удачно расположивший войска генерал, который только принимает донесения о ходе боя. Я пожонглировал сваренными вкрутую неочищенными яйцами; она была уверена, что я обязательно уроню их, когда же все закончилось благополучно, она одобрительно рассмеялась; я ей понравился, она начала расспрашивать, как меня зовут, где я живу и как такой прекрасный мальчик занялся столь низким делом, и смеялась над моими ответами; щипнув меня за щеку, она протянула мне смешно разрисованную металлическую коробку с шоколадом, которую держала рядом с собой; рисунки изображали мужчин в бриджах и белых париках, которые кланялись леди в больших широких юбках.
Мадам Магси правильно поняла мое желание слоняться по кухне и с громадным тактом сказала, что у нее есть для меня нечто особенное, самое желанное, свежая девушка, молодая новобранка; она позвонила, и через час я уже был в небольшой тихой верхней комнатке с действительно молодой девушкой, светленькой, круглолицей, с тонкой талией, застенчивой и неподатливой; она пролежала со мной всю ночь или, точнее, те тихие часы, которые считались ночью, и, к счастью, по своей молодости нуждалась во сне не меньше меня.
Я был слишком сосредоточен на себе и подавлен, чтобы по-настоящему насладиться праздником. Дома, в Бронксе, пока я ждал окончания суда, мне хотелось как можно быстрее воссоединиться с бандой; я любил каждого из них, их постоянство вызывало уважение и благодарность, но теперь, когда я снова был с ними, меня снедала оборотная сторона благодарности — чувство вины; я пытливо смотрел на лица мистера Шульца и других и видел в золотозубых улыбках то прощение, то возмездие.
Но затем, видимо на второй день, я заметил, что и кроме меня есть люди, которые не отдаются всей душой празднику; мистер Берман обосновался в нижней гостиной, он читал газеты, покуривая и попивая коньяк, и часто выходил, чтобы позвонить из автомата; Лулу продолжал грубо третировать избранных дам, которые время от времени жаловались своей управляющей; Ирвинг почти не покидал своего поста, ради праздника он позволил себе только снять пиджак, чуть ослабить галстук и закатать рукава рубашки, он большей частью играл роль бармена для всех близких и далеких представителей преступного мира. Я наконец осознал, что ближайшие помощники мистера Шульца только ждали, больше они ничем не занимались, и что празднество ко второму дню стало не радостной встречей людей, что-то вместе переживших, а данью профессии, деловым объявлением, что Немец вернулся; истинное веселье, радость и облегчение уступили место бездушной веселости официального сборища.
Даже мистер Шульц искал теперь в доме тихие и уединенные места, способствующие размышлениям. Проходя мимо одной из ванных комнат, я увидел его сидящим в мыльной пене и попыхивающим сигарой, рядом с ним на деревянной табуретке сидела Магси и терла ему спину — будто он и не врезал ей накануне.
Подняв голову, он заметил меня.
— Входи, малыш, не стесняйся, — сказал он. Я сел на крышку унитаза. — Магси, это мой воспитанник, вы еще не знакомы? — Мы признались, что уже познакомились. — Ты знаешь, кто такая Магси, малыш? Ты знаешь, сколько мы с ней уже знакомы? Я тебе скажу. Как ты думаешь, где я был, когда Винс Колл взбесился, с ума спятил, бегал с пистолетом по всему Бронксу, пытаясь найти меня?
