Марк Фрейдкин - Опыты
А назавтра все начнется сначала, и, намыливая в ванной свои увядающие щеки гигиеническим кремом для бритья «Ромашка» и прислушиваясь, не кипит ли на кухне облупившийся чайник, он будет размахивать в такт жиденьким помазком и мужественно горланить:
Я все равно паду на той,
на той единственной гражданской,
и комиссары с пыльным членом
склонятся молча надо мной!
Так он и шел с песней по жизни до тех пор, пока его в свой срок не постигла участь будейовицкого барабанщика. То есть, иначе говоря, до тех пор, пока он не умер. Я, правда, не знаю, успел ли он, подобно своему коллеге из Будейовиц, жениться перед смертью и, если успел, то была ли его смерть как-то связана с этой женитьбой. Но, тем не менее, он все-таки умер. Что ж, как утверждал Гиппократ (в переводе на латинский), «vita brevis, ars vero longa». И я не сомневаюсь, что если мой герой умирал женатым человеком, то на руках у безутешной супруги он еще успел перед смертью пропеть что-нибудь уж совсем непритязательное, вроде:
Прочь тоску, прочь печаль!
Я смотрю смело вдаль.
Скоро ты будешь, ангел мой,
моею маленькой вдовой!
Вот такая у меня получилась отчасти печальная «история из жизни». Конечно, кто-то может возразить, что это никакая не «история из жизни», а чистой воды вымысел с примесью, вдобавок, довольно неуклюжей компиляции. Но это неправда — вымысла здесь нет и в помине. Те, кто хоть немного знаком с моим творческим методом и со мной лично, могут подтвердить, что я вообще неспособен что-нибудь выдумать из головы. Тем более в настоящем случае, когда прообразом моего героя послужил очень близкий мне человек, который к тому же, как явствует из моего рассказа, уже умер. А один из «семи мудрецов» (очевидно, Хилон) рекомендовал: «De mortuis aut bene aut nihil». Разумеется, здесь не обошлось без некоторой литературной обработки жизненного материала, но в целом, повторяю, ничего выдуманного в моей истории нет, и если я не сумел кого-то убедить, — что ж! — пусть это останется на моей совести.
Между прочим, у моего любимого Жоржа Брассанса есть одна прелестная песенка, сюжет которой почти дословно повторяет мой рассказ. Правда, в ней повествование ведется от первого лица:
Une mani' de vieux garcon,
Moi, j'ai pris l'habitude
D'agrementer ma solitude
Aux accents de cette chanson:
Quand je pense a Fernande,
Je bande, je bande,
Quand j'pense a Felici',
Je bande aussi,
Quand j'pense a Leonore,
Mon Dieu, je bande encore…
Ну, и так далее. А что касается недоумения некоторой части читателей (один мой приятель с юных лет считает слово «недоумение» производным от слова «недоумок») по поводу бессмысленного и грубого (признаться, иногда эти тексты действительно несколько грубоваты) искажения цитат из популярных отечественных песен и романсов, то в этой связи я могу сказать следующее: подобная творческая переработка общеизвестных текстов (между прочим, не только песенных) — весьма распространенное явление нашей культурной жизни. Это один из немногих еще живых жанров народного творчества, который, в отличие от анекдотов, матерных частушек и блатных песен, почему-то до сих пор не привлек к себе внимания искусствоведов и фольклористов, хотя, безусловно, представляет не меньший интерес для вдумчивого исследователя.
Во многом этот жанр восходит к широко бытовавшей и бытующей в народном творчестве традиции создания комических неологизмов на базе «трудных» и якобы незнакомых слов (на самом же деле создатель неологизма не только сам знает действительное значение искажаемого слова, но и подразумевает таковое знание в слушателе — в противном случае не произойдет желаемого комического эффекта). Как известно, примеры подобных неологизмов во множестве встречаются у Н.С.Лескова, но, впрочем, не у него одного (ср. напр. у Н.А.Гвоздева: «Да я бы за это плюнул ему в его бесстыжую харизму!» или у А.П.Чехова: «Настюша…, возьми-ка, мать, спиртику и натри-ка мне спинозу!»). Более того, я склонен также считать далеко не случайным, что новейшие современные проза и поэзия во многом опираются на лежащие в основе этого жанра элементы центона, парафраза и каламбура, и это, на мой взгляд, самым непосредственным образом связано с общей «андеграундной» природой нынешнего литературного авангарда и подобной разновидности фольклора (ср. например, у Д.Пригова:
…и мертвые губы шепнули: «Хрена
вам…»;
или у Вен. В. Ерофеева:
…не ходи пощипывать,
не ходи посматривать,
не ходи пощупывать
икры наши девичьи…;
или у С. Довлатова:
Цирроз-воевода дозором
Обходит владенья свои…)
В примитивных и, как правило, крайне вульгарных формах такие переделки популярных текстов очень распространены в подростковой среде. Вспомним, кто из нас в отрочестве не певал в пионерских лагерях:
Едут новоселы,
морды невеселы —
кто-то у кого-то спиздил чемодан…
или:
Подмосковный городок,
жопы липкие в рядок…
или:
Мы поедем, мы помчимся в венерический диспансер
и отчаянно ворвемся прямо к главному врачу…
или, наконец:
Я так хочу, я все лето не кончала…?
В более изощренных (хотя, на мой взгляд, в менее ярких) формах этот жанр распространен и в интеллигентских кругах. И надо сказать, что, в отличие от подросткового творчества, в котором даже неспециалист может услышать недвусмысленные отголоски юношеской гиперсексуальности, интеллигентский фольклор носит в большинстве случаев ярко выраженную политическую окраску.
Например:
От Москвы до самых до окраин,
с южных гор до северных морей
человек проходит как хозяин,
если он, конечно, не еврей.
Или:
Нам песня строй пережить помогает…,
или, уже из самых недавних:
Забил заряд я в тушку Пуго…
Причем, зачастую при создании таких, с позволения сказать, злободневных политических памфлетов творческой переработке подлежат даже не какие-то отдельные строчки или строфы, а все произведение целиком. Достаточно вспомнить такие широко известные тексты, как «В Мавзолее, где лежишь ты, нет свободных мест» (кажется, автором этой популярной песни является В.Ковенацкий), или «Сотня юных бойцов из израильских войск».
Другим аспектом такого рода творчества, особенно распространенным в 60-70-е годы, была переделка популярных (преимущественно англоязычных) песен зарубежной эстрады. Причем, если применительно к творчеству «Битлз» такие переделки носили, как правило, омонимический характер (ср.:
We all live in a yellow submarine,
yellow submarine, yellow submarine,
we all live in a yellow submarine,
yellow submarine, yellow submarine.
Ты пришла и съела мандарин,
съела мандарин, съела мандарин,
а потом доела маргарин,
ела маргарин, ела маргарин.
или:
Oh dear, what can I do?
О, где водки найду?),
— то знаменитая в те годы рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда» подвергалась и всевозможным смысловым переделкам, совершенно, впрочем, безотносительным к ее содержанию. Скажем, сцена заседания Синедриона («What's then to do 'bout this Jesus of Nazareth…») почему-то превращалась в сцену консилиума врачей над телом Алексея Маресьева:
Хор хирургов:
Отрежем, отрежем Маресьеву ногу!
Маресьев:
Не надо, не надо — я буду летать!
Главный хирург:
Но ваша гангрена внушает тревогу.
Маресьев:
Так режьте же, режьте же, е6 вашу мать!
Существовал и травестийный вариант этого рода творчества. К примеру, один мой приятель развлекался переводами на английский язык популярных отечественных песен. Помню, в частности, его прекрасный перевод известной в свое время песенки «Хороши вечера на Оби»:
Хороши вечера на Оби!
Ты, мой миленький, мне пособи.
Я люблю танцевать да плясать —
Научись на гармошке играть!
Oh, how nice are the evenings on Ob!
Please, my darling, do help me in my job.
I like singing and dancing and joy —
Learn to play the 'garmoshka', my boy!
Нетрудно заметить, что общей (и очень характерной) чертой всех вышеприведенных примеров является то, что они ни в коей мере не представляют собой целенаправленные пародии на свои оригиналы, как это бывало в относительно недалеком литературном прошлом (ср.:
Лишь раз гусар с улыбкой нежною,
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней рукой небрежною,
Скользнул — и поезд вдаль умчало.),
— что подтверждается и совершенно произвольным выбором объектов для переделок — ими могут служить, наряду с литературной классикой, и одиозные песни «гражданского звучания», и вполне безобидные эстрадные шлягеры. Единственное, но обязательное условие, sine qua non — это общеизвестность и мгновенная узнаваемость, которые в сочетании с резким смысловым сдвигом, усиленным, как правило, каламбурными и метаболическими элементами, и создают неповторимый катартический эффект.
