Кирилл Туровский - Каждый сам себе дурак
Я молчу. Ни слова лишнего. Ни гу-гу.
Они же запираются на кухне и долго там что-то обсуждают. Самоубийство исключается по условиям страховки. Я как выгодоприобретатель должен быть вообще не при делах. А Роман, конечно, трезв. Поначалу Латин надеялся на свои игрушки, но это тоже никак не катило. С игрушками будет теракт, а это уже статья.
Я объяснял Латину, что нам нужно какое-то времечко выждать, и что не можем мы так светиться быстро со страховняком. Его же смущали увеличивающиеся расходы:
— Да сколько можно ждать? Он теперь на мазню свою нелепую по полной тратится, к тому же каждый день по клубешникам, я что, миллионер? А сколько он выпивает ежедневно?
Они все так же устраивают посиделки на кухне. Латин валится достаточно быстро, а Роман сидит и долго смотрит за горизонт.
Если честно, меня все это порядком подзапарило. Когда же они уберутся отсюда? Пусть испарятся вместе, улетят, исчезнут. Ведь всякому терпению бывает предел.
Наконец в один примечательный денек они ушли да и не вернулись. Спустя несколько дней мне телефонирует Латин и сообщает, типа уезжает в Испанию на меся-цок. Как доберется — перезвонит. Я немного позавидовал насчет путешествия, понятно. Но все понял, ЧТО он имел в виду. Значит, операция с Гнидиным удалась. Пожелал Латину успеха, удачи и сказочного счастья в личной жизни. А что я ему еще мог сказать?
Если честно, я даже был рад. Так меня все достало.
Вот так умер Роман. Детали я, конечно, узнал несколько позже.
А пока… Что делать? «Будущего нет», это-то понятно. Но куда же кидаться мне? Я один. Никого нет. От Латина осталось немерено погремушек, которые ему, по сути, так и не пригодились. Теперь я могу делать все, что хочу. Например, сожрать кусок пластита или оторвать направленным взрывом себе голову. Главное — определиться, что происходит. Ошеломительное разложение мира или стремительный распад моего «Я»?
Зато Латин оставил мне еще и тачку. Теперь можно кататься сколько душа пожелает. Я накручиваю десятки километров дорог на спидометр. Я грустно смотрю за окно. За мокрым стеклом — бестолковые люди. За мокрым стеклом — бестолковый мир. За мокрым стеклом нет меня.
Меня останавливают славные защитники Конституции. Внешне вежливые и ласковые. Пересаживаюсь к ним в кар для беседы. Тема предъявы — якобы поддельная рукописная доверенность от Латина. Скажите, пожалуйста.
Чтобы прояснить, на что им расчитывать в материальном плане, первым делом они поинтересовались, где имею честь я быть трудоустроенным.
— Социально незащищенный.
— Какой?
— Ну, безработный.
И думаю мучительно, сколько отстегнуть легам. Латин оставил мне часть «квартирных» деньжат.
После моих слов они засмеялись. Но даже как-то уважительно смеялись, типа знают они все про меня. А я смотрел на них тупо так и вдруг почувствовал, что мог бы выместить свою ненависть прямо сейчас.
Вместо этого, вполне логичного шага я тоже засмеялся, присоединившись к легавым. А они, наоборот, заткнулись.
Может, засмущались? Обиделись? Я не стал их разочаровывать. Держите деньги. Пока.
Сматываюсь. Удираю через Рязанский проспект.
Наверное, действительно верно болтают, что все мираж. Бредешь мимо «миражных» зданий, бредешь мимо «миражных» особей. Добредаешь до упора в надежде на оазис, а его нет.
Пустыня. Конкретный мираж.
Все вокруг — декорация.
17
Теперь в бреду меня все чаще обступают те люди, которых я знал по Академии: Шопенгауэр, Дильтей, Кьеркегор… О чем-то рассказывают, что-то советуют, куда-то зовут.
Я даже читать больше не мог. Мой развинченный брэйн ничего не вкуривал даже по децелкам. Может быть, все же мое состояние связано с пребыванием в этом городе? Тогда, конечно, надо сматываться как можно скорее. Конечно, с большей радостью я поехал бы в Южную Америку, но, во-первых, мне нужно было разобраться со страховкой и деньгами, во-вторых, логичней было ехать к Латину в Испанию.
И тут приехала Альфа. Если помните, в Западном Городе у меня было две девки, Альфа и Бета. В миру они колготились, конечно, под другими нэймами. И если помните, когда я убирался оттуда, я заезжал к Бете и с ней в пух разругался. А к Альфе я даже и не заехал. Уехал и все.
И вот теперь приехала Альфа. Раньше я общался с Альфой реже, чем с Бетой, потому как предки уж очень тщательно бедолажку на пятилетний срок на универовский юридический факультет загрузили, и моя рожа, отвлекающая Альфу от эдикейшена, им отнюдь не импонировала.
Но все ложилось в логическую цепь: сначала я разобрался с Бетой, потом с Лали, а теперь приехала Альфа.
Приехала. Позвонила. Открываю. Все те же длинные черные волосы.
— Привет, — говорит она как можно радостнее. — Можно, надеюсь? К ВАМ? — это уже с сарказмом спрашивает. Типа того откажу, не обидится, вернее, обидится, но типа готова к такому раскладу.
А я так живенько подбежал дверь открывать, потому что уж точно не Альфу ждал, а Шопенгауэра, Дильтея и Кьеркегора.
— А, это всего лишь ты… Ну, заходи… — вот как я встретил одну из своих бывших девок. Промямлил, но быстро взял себя в руки.
Ладно, зашла. Чего уж теперь выкобениваться?
Уселась, насупилась. В квартире тепло.
— Чай будешь? — вяло спрашиваю я.
— Да, конечно, спасибо.
Добрая, вежливая, потому как типа ей надо. Хотя всегда, когда ты распахиваешь пасть, все уже знают, что ты скажешь.
Люди говорят одни и те же слова, им не нужно выдумывать другую лексику, им достаточно нескольких сотен привычных фраз и выражений, чтобы донести до вас свою тупость. Да и зачем, в сущности, больше? Главное — особо не высовываться. Того, кто пытается говорить больше, затыкают или в лучшем случае с ним не разговаривают. Никогда не следует умничать, другие могут решить, что вы слишком много на себя берете.
Альфа спрашивает меня о делах. Может, нормально, может плохо, а скорей хуже некуда. Втайне думаю, что же мне с ней теперь делать. Киваю, поддерживаю беседу.
— Что сейчас читаешь? — спрашивает.
— Шестова, — вру я, припоминая какое-то имя из ящика.
— Угу, хорошая книга, — отхлебывает, кивая, пиво.
— Ты ж не читала, — наглею с вызовом дальше.
— Раз ты читаешь, значит, интересно.
Дальше выяснилось, что Альфа приехала с Северо-Запада. И где-то там пересекалась с Латином. С Латином у них давняя симпатия.
— Неужели и здесь побывал этот мерзавец?
— Да. В Испанию уехал недавно.
— Я бы отправила еще дальше.
И тоже сообщила, что пока поживет у меня. На Западе и Севере у ней не очень делишки сложились, но здесь она уж всем докажет, какая она наикрутейшая герла. По сравнению с Бетой амбиций у ней было на чуток побольше.
Альфа искренне считала, что еще чуть-чуть, и мир обрушит на нее каскад материальных благ и вселенской любви. В этом она не сомневалась, ведь она самая умная и клевая.
А во всем виноваты, конечно, предки. Родители трясутся над своими заморышами-детьми и врут: «Ты хороший! Ты самый лучший!». И гундосят об этом своим родственникам и друзьям. А личинка-то глупая, малолетняя. Верит по малости. Вырастает и бросается с этим дешевым прогоном во внешний мир. А там все такие, выросшие личинки, поют друг другу о себе, разлюбимом. А потом все самое хорошее и лучшее на свете валится тебе на голову. И сечешь тогда, что тебя родители изначально обманули.
Поэтому ребенка лучше взращивать в спартанских условиях. И сразу лечить его, что он такая же мразь, как и все остальные, особь, и повсюду «чужие». Ребенок будет настороже, он будет глядеть исподлобья, он будет злобен и агрессивен, он будет готов к любым подлостям со стороны окружающих. И конечно, не будет питать никаких иллюзий по поводу своей никчемной жизненки. Навесит на себя маску с искривленным хлебальником и станет необычайно жестким. А если родители не удосужились выбить из тебя всю дурь, то отрезать крылья и сжигать их нужно самостоятельно. Альфа уже подукоротила себе крылышки и не осмеливалась взмахивать ими на полную. Но все еще сохраняла иллюзии по отношению к этой стихийной, неизвестно откуда взявшейся «воле к жизни», к миру, недостойному самого себя, который раздроблен на шесть миллиардов маленьких воль, каждая из которых претендует на возвеличивание и самообожествление. Альфа не понимала, что все абсурд, что это война всех против всех. И естественный выход только один — скорейшее самоуничтожение. Тотальное высвобождение духа и физическая смерть. Это и есть сущность проекта Полет.
В бытовой же жизни ничего особенного. Мы с Альфой почти не разговариваем. Такой договор: мы живем параллельно. Альфа куда-то исчезает и возвращается дня через два-три. Жизнерадуется и приносит деньги.
Альфа привезла кусочек моего небогатого прошлого. Меня даже по этой теме торкнуло и я даже заностальгировал по Западному и Северному городам. Да, впрочем, уже совсем скоро мы неизбежно обовьемся в каком-нибудь ядерном клубке и полетим повсюду. Высоко-высоко, далеко-далеко, на самую темень, до самого конца.
