Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух
- То есть, ты хочешь сказать, что жизнь моей сестре спасла задница, да как тебе не стыдно, что тебе в голову такое приходит!
- Так это ж мне Эдо из Сараево рассказал!
Сначала Сенка вдоволь насмеялась, а потом сразу расстроилась, когда удивительная история о человеческой заднице в качестве средства спасения на войне отступила под тяжестью осознания того, что собственную сестру она не видела уже очень долго.
Во время войны старые воспоминания и размышления о своем происхождении обрели для меня особое значение. Из-за них-то я и начал писать рассказы, записывать воспоминания, смягчавшие мои терзания по поводу собственной идентичности. Тетке Изе не понравилась фактография моего рассказа «Земля и слезы», опубликованного в белградском «Нине» и которым начинается эта книга. Написала мне тетка Иза письмо, которое, как мне кажется, стоит привести ради его трогательного стиля и не менее потрясающего содержания. А также подтверждения факта, что задница действительно спасла теткину жизнь. Это письмо я никогда не показывал матери:
«Дорогие Сенка и Эмир,
Пользуясь случаем посылаю через Дуню письмо. Во время войны я уже писала Сенке, но ответа не получила.
Слышала я про первую сенкину операцию, а потом, к сожалению, и про вторую. Больше всего меня занимает, как сейчас у Сенки со здоровьем. Часто вижу ее во сне и постоянно о ней думаю. Как твои дела, Эмир, и как все твои. У нас все помаленьку. Война прошлась по всем нам. Миллионы гранат упали на Сараево. Десять тысяч гражданских сараевцев пострадало, из них около 2000 детей. И в меня попала пуля, в 93-м году, в два часа дня. Влетела она через окно, повезло еще, что я лежала на боку, а то б мне конец.
Вот вчера увидела я смертовницу, а там Хидайет Чалкич, и он оказывается умер, как и Владо Бранкович. Мы с Хидайетом ходили в больницу к Сенке и тебе, Эмир, когда ты родился в 1954 году.
В «Днях», нашей сараевской газете, увидела я твою статью «Титаник снова тонет», и сразу же ее прочитала, потому что мне очень интересно все, что написано тобой.
Не согласна я с твоим описанием дедовой женитьбы, по-моему, все было не так. Во-первых, не было у деда никаких братьев, но были сестры, Зейфа и Иза. Моя тетка Иза умерла в детстве, а Зейфа в глубокой старости. Несколько раз говорил мне дед, что у Нуманкадичей всегда рождается только один сын. И дед его был единственным сыном, и отец, и сам он тоже. Это, Эмир, совершенно точно, потому что я хорошо знаю историю нашей семьи, поскольку после замужества жила с ними более десяти лет.
Сама мамуля часто рассказывала мне о своем замужестве, а еще к нам приходила Хатиджа Хаджиахметович, лично участвовавшая в умыкании. Мамуля с дедом любезничали друг с дружкой через окно, причем в женихах у нее недостатка не было, потому что она была красавицей из знатной беговской семьи. Перед свадьбой дедушка сказал ей: «Ханифа, я знаю, женихов у тебя много, но они все торговцы, а торговля занятие ненадежное, можно враз разориться. А же я на государственной службе и зарплата у меня надежная, а если умру раньше тебя, то ты получишь пенсию.
И действительно, когда дед умер, мамуля получала за него пенсию, она мне все это сама рассказывала.
А теперь немного о Доньем Вакуфе, который тогда был совсем маленьким местечком. Двумя главными махалями была Донья[44] махаля и Горная махаля, и еще несколько улиц между ними. Дед жил в Доньей махале и его семья владела двумя домами. Я и сейчас помню еще эти дома. Кроме того, он состоял на службе, поэтому бедность нам не грозила.
Мама же жила в Горней махале и к ней нужно было лезть в гору. У маминой родни там был дом с двором и садом, за которым они все время ухаживали, и летняя кухня, по-нашему «мутвак». А по дороге в сторону Травника большой земельный надел, где росли яблоки, сливы, груши и другие фрукты.
Теперь я перехожу к маминой свадьбе. Они с дедом договорились, что однажды ночью дед приедет за ней, потому что она знала, что именно этой ночью все ее родные уйдут в гости и они останутся с сестрой дома одни. Все свои вещи она собрала заранее, чтобы было легче бежать. В это время дед с Хатиджой ждали, сидя в пролетке под холмом. Сестра пошла молиться, а мамуля этим воспользовалась. Когда сестра закончила намаз, она увидела, что нашей мамы уже нету и заплакала: «Украли мою сестру Ханифу!».
И вот тут, Эмир, не было никаких дедовых братьев, не было и пистолета, о котором ты говоришь. У деда дома и рогатки детской не было, что подтверждает то, что склонностью к оружию он не обладал, да и не стал бы он грозить пистолетом сестре и старой бабке.
В Вакуфе родился в 1920-м году Акиф, а в 1924-м - и я. Деда как государственного служащего послали в Бугойно, где родилась Сенка. Там мы жили до 1939-го, когда деда перевели в Прозор. Брат Акиф учился в Баньей Луке, закончил торговую академию, и, когда в 44-м он получил работу в Сараево, мы все тоже туда переехали, потому что в Сараево безопасней. Остальное ты знаешь. Дорогой Эмир! Не стала бы я тебе всего этого писать, если бы ты сам не затронул эту тему. Если Сенка чувствует себя плохо, порви это письмо, чтобы лишний раз ее не волновать, я просто хотела, чтобы ты все это прочитал, потому что это касается твоих Дедушки и Бабушки.
Кланяюсь всем вашим, с любовью, Иза»
Любовь моей тетки Изы к родителям, которую она выразила, написав Дедушка и Бабушка с большой буквы, столь же трогательна, сколь и ее приверженность достоверному изложению событий. Любопытна эта с трудом различаемая граница между тем, что происходило в действительности и тем, чего не было. И все же история об умыкании нашей мамули не порождение моей фантазии. Именно в таком виде услышал я ее в детстве от деда, пока больная мамуля разогревала пирог. Рассказал ли он эту историю именно так, чтобы развеселить больную жену и меня, не знаю. Сама она тоже слушала дедов рассказ, в который были привнесены элементы кино, пистолеты и прочий реквизит. Единственное, что остается мне после теткиного письма думать, это что той загадочной маминой улыбкой и взглядами, посылаемыми ей деду, она хотела сказать, что помнит как было на самом деле, но рада тому, что дедова версия их свадьбы забавляет ее внука.
После смерти их брата Акифа пришел черед сестрам Сенке и Изе обсуждать свои похороны и смерть. Тетка Иза не хотела, чтобы ее похороны ударили по дочкам Аиде и Сабине и опустошили их скудный семейный бюджет. Дядя Акиф был похоронен на семейном участке кладбища в Барах, и Иза предлагала выкопать его оттуда и устроить на этом месте семейный склеп. Так она смогла бы помочь своим детям сэкономить расходы на похороны, распределив их на всех членов семьи. Дуня Нуманкадич сразу же воспротивилась:
- Не надо тревожить моего мертвого отца и выкапывать его из могилы, что еще за ерунда.
Все эти события, вместе с пониманием, что однажды смерть придет и к тетке Изе и заберет причитающееся, сильно ее угнетали. Чтобы помочь сестре и поправить ее финансовое положение, Сенка незадолго до войны отдала ей всю свою заработанную на Строительном факультете пенсию. Как ни была она благодарна за это, Иза все же не смогла удержаться и не заметить:
- Тебя твой Эмир похоронит в золотом ковчеге, а что смогут мои бедные дети?
- Да перестань уже, Иза, похоронят как смогут, давай лучше о чем поинтересней поговорим!
- У меня, Сенка, паника - не могу ночью спать, боюсь червей!
- Каких червей, сестра? - спрашивала ее Сенка.
- Ведь похоронят меня по мусульманскому обряду, потому что это дешевле! Какая разница, пусть так, но я, Сенка, никак не могу ночью заснуть, как представлю себе, что меня замотают в одну только простыню и потом станут есть черви.
В тысячу девятьсот девяносто шестом, в самом конце войны, так и произошло: тетка Иза умерла и ее похоронили именно так, как ей при жизни не хотелось. Ее дети сделали это не вопреки ей, просто это было частью мусульманской веры, обретенной ими во время войны.
В отличие от большинства членов моей семьи, которые были такими домоседами, что осколки попадали в них прямо в кровати, до меня ни одна пуля долететь не могла.
Я постоянно мотался между Нью-Йорком и Парижем, последний семестр обучал студентов в Колумбийском университете и готовил с Душко Ковачевичем „Андерграунд”. Майя в эти непростые времена боролась за поддержание семьи как волчица. Сумела даже сдать на права, хотя ранее не подавала никаких признаков наклонности к вождению. Получилось у нее справиться с отцовским смятением и страхом официальности, из-за которых тот так и остался без прав. Растила она детей, возила Дуню и Стрибора в школу, а Сенку на терапию. Я же понял, что единственный способ противостоять войне для меня это продолжить собственную борьбу. А собственная борьба, в моем случае, означала съемки фильма. В который уже раз подумал я об Андриче. Ведь он тоже избежал участия в войне, но самые лучшие вещи написал именно во время Второй мировой.
