Хавьер Серкас - В чреве кита
— Я в восторге! Сам не знаю, как я мог забыть… Ладно, если честно, то знаю. Слава богу, хоть удалось все уладить, правда? Что говорит Льоренс?
— Ничего. Он умывает руки.
— Тем лучше. Ты можешь сказать деканше, что завтра ровно в двенадцать я буду на месте. Непременно. Пусть не волнуется.
— Знаешь, единственный, кто должен волноваться — это ты. Потому что ничего не уладилось, слышишь? И когда-нибудь тебе придется из-за таких штучек наесться дерьма. Если уже не пришлось.
Словно не слыша ее, я спросил:
— Кстати, а вообще как?
— Раз уж ты спрашиваешь, скажу тебе честно: мне осточертело терпеть вопли деканши из-за твоих идиотизмов! В остальном же нормально: одинокая и свободная. И жду, что ты пригласишь меня на обещанную рюмку.
Поскольку она, очевидно, не поняла мой вопрос, я разъяснил:
— Извини, Алисия, я имел в виду деканшу.
— Ты, как всегда, исключительно галантен, — вздохнула она. — Значит, деканша. А как ты думаешь? Лезет на стенку: сыта по горло нашей кафедрой, сыта по горло Льоренсом, сыта по горло мной. А к тому же еще и студенты, которые подняли шум из-за повышения оплаты и грозят забастовкой, чтоб им сдохнуть! Она даже бедолаге Игнасио устроила выволочку в пятницу. Так что ей тебя только не хватало для полноты ощущений!
— По крайней мере она, должно быть, успокоилась, перенеся экзамен на завтра, — высказал я предположение.
— Успокоилась? Ты что, совсем спятил? Эта женщина в жизни никогда не успокаивалась. Тем более сейчас. На самом деле, — заколебалась она, — на самом деле я знаю только один способ ее успокоить.
— Какой?
— Ты что, сам не догадываешься?
Тон, которым был задан вопрос, заставил меня догадаться.
— Не будь пошлячкой, Алисия.
— Я не пошлячка. В мире нет страшней зверя, чем неудовлетворенная женщина, если выражаться деликатно. Видишь, какой я стала интеллигентной за последнее время? Уверяю тебя, уж я-то все про это знаю. Про женщин, я имею в виду. И еще скажу тебе правду: на свете есть очень мало по-настоящему удовлетворенных женщин. Во-первых, потому, что вы, мужики, явно не справляетесь с этой работой: вам больше нужно поговорить об этом, похвастаться перед друзьями, а на самом деле времени не хватает. А во-вторых, потому, милый, что страшно, что наше время проходит.
— Да, да, конечно, — согласился я, чтобы не молчать, а затем, словно прося у нее совета, высказался: — Наверное, мне надо с ней поговорить.
— С деканшей? Само собой, поговори. Не знаю, поможет ли тебе это, но… Да, и кроме того, ведь остается еще твоя заявка.
— Марсело мне сказал, что здесь все уладилось.
— Улаживалось, но не знаю, уладилось ли. Кстати, ты знаешь про перелом ключицы?
— У деканши? — спросил я, не подумав.
— Эта зараза никогда ничего себе не сломает! — ответила она с сарказмом. — У Марсело.
Я солгал:
— Да, он мне говорил по телефону.
— Он сказал, что поскользнулся на лестнице у себя дома. Ха-ха! Кто поверит в эти сказки?
— Почему сказки?
— Не будь наивным, Томас. Даже странно, что ты настолько плохо знаешь Марсело: небось, какая-нибудь массажистка слегка переусердствовала, одна из тех шлюх в сауне, от которых он без ума. Я словно вижу своими глазами… Ладно, сам виноват. Он явился сегодня утром с этой своей жуткой повязкой и, поскольку узнал, что ты не переговорил с деканшей (я ему сообщила), то сам с ней побеседовал. Ему показалось, что она согласна заменить заявку.
— Он мне так и сказал.
— Ладно, так вот потом наша мадам голосила, что о замене заявки не может быть и речи. Что единственное, о чем она мечтает, — это сделать из тебя котлету.
— Ее можно понять: она очень сердилась, — еле слышно пробормотал я, представляя себя в шкуре деканши.
Мне не понравилось молчание Алисии, и я произнес:
— Слушай, ты же не считаешь, что она говорила всерьез?
— Честно говоря, Томас, именно так я и считаю, — безжалостно ответила Алисия. — Я же тебе рассказала, как она отреагировала. Я не думаю, что она пойдет дальше, но уж дело-то на тебя наверняка заведет. Поэтому я тебе и говорю, что разговор с ней много не даст. Я даже считаю, что Марсело не…
— Он уехал.
— Я в курсе, хотя мне кажется, что с деканшей он уже исчерпал все свои средства. В любом случае, если ты попробуешь, то хуже не будет. Даже наоборот, хоть узнаешь, на каком ты свете… Самое скверное, кажется, будто эта баба восприняла всю ситуацию как личное оскорбление; хотя на самом деле она все воспринимает как личное оскорбление. Пойми меня правильно: я не считаю, что у нее мало поводов размазать тебя по стенке; напротив, этих поводов более чем достаточно: надо быть совершенным придурком, чтобы не явиться на экзамен после июньского скандала, к тому же еще и конкурс на носу. Но, честно говоря, милый, ты бы видел, что с ней стало… Если ты только ей ничего не сделал, а? Я же тебе говорю, она просто истеричка. И готова повторить: что ей действительно необходимо, так это чтобы кто-нибудь ее как следует успокоил, если я понятно выражаюсь…
27
Еще не было десяти часов, когда на следующее утро я явился в кабинет деканши. Сейчас я уже не помню, какие мысли проносились в моей голове в тот момент, но задним числом меня поражает то упрямство, с которым, несмотря на состояние полного упадка душевных сил, угрызения совести, тоску и растерянность, я зубами и когтями цеплялся за свою работу в университете; хотя, как знать, быть может, действительность была еще менее лестной для меня, чем мне казалось: возможно, я действовал так не благодаря цельности характера (поскольку с завидной легкостью мне удалось смириться с потерей Луизы и Клаудии, и, что было намного труднее, с недавно осознанной запредельной житейской глупостью), а по инерции, ведомый своего рода инстинктом, без слов и доводов разума убеждавшим в том, что я не должен поддаваться покорности, исподволь грызущей меня и в глубине души уже одержавшей надо мной верх.
— Деканша занята, — сказала секретарша с дежурной улыбкой, отрываясь от экрана компьютера.
Это была девица с короткими кудрявыми волосами, худосочными губами и лошадиными зубами, с маленькими серыми глазками, суетливо бегающими, как зверьки в клетке, за очками в цветной оправе.
— У нее посетитель. Если хотите, можете подождать. Она скоро освободится.
Девушка снова переключила внимание на компьютер, а я уселся ждать напротив нее в кресле, обращенном спинкой к деревянной перегородке, отделявшей кабинет деканши от приемной. Проведя какое-то время в тишине, нарушаемой только стрекотаньем клавиш компьютера под пальцами секретарши и неразборчивым бормотанием из соседнего кабинета, доносящимся из-за деревянной перегородки, я сделал усилие, чтобы сосредоточиться на словах, которые обдумывал по дороге на поезде до университета и собирался произнести перед деканшей. О степени моего отчаяния в тот момент или моей наивности, наверное, может свидетельствовать следующий факт: сколь невероятным ни покажется, но моим намерением было явиться со своего рода визитом вежливости, будто я случайно проходил мимо и решил воспользоваться приглашением, сделанным деканшей в четверг, когда она подвозила меня на своей машине до дома; я свято верил, что эта стратагема (если позволительно ее так назвать) поможет избежать подводных камней, могущих возникнуть при обсуждении деликатной темы экзамена, на который я забыл прийти; даже возможно и то, что я, совершенно уже запутавшись в разноречивых чувствах уныния и упрямства, был готов на все, чтобы исправить свое бедственное положение.
Я все еще то так, то сяк прикидывал будущий разговор, когда бормотание, доносившееся из кабинета деканши, превратилось в нескромные стоны; тут же раздался глубокий вздох, а затем глухой стук, словно что-то упало на мягкую поверхность, на ковер или диван. Я подумал: «Не может быть». Словно ища подтверждения своему нежеланию поверить в происходящее, я взглянул на секретаршу: она перестала стучать по клавишам и застыла от удивления с поднятыми руками. И посмотрела на меня. Я уже собирался сказать что-нибудь, чтобы разрядить обстановку, но в этот миг раздался еще один стон, долгий и глубокий, походящий на крик. Секретарша, не отводя от меня взгляда, растянула губы в почти агрессивной улыбке, обнажившей ее лошадиные зубы; затем она сделала нечто невероятное: издав сквозь сжатые губы тихий змеиный свист, она вытянула и согнула несколько раз руку со сжатым кулаком, причем недвусмысленная развратность этого жеста как-то уживалась с дружелюбной невинностью ее серых глаз канцелярского работника. «Не может быть, — вновь подумал я. — Мне это снится». Как пружиной подброшенный, я вскочил и собрался уходить, но не успел; дверь кабинета открылась, и появился безмятежный историк, блондин в круглых очках, напыщенный и тщедушный, с которым я познакомился неделю назад в баре, где мы сидели с Марсело и деканшей.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
