Лорен Вайсбергер - Бриллианты для невесты
Рафи выбрался из постели и пошел в ванную.
— Я собираюсь прыгнуть под душ! — крикнул он из-за уже закрытой двери. — Надеюсь, ты знаешь, что можешь присоединиться ко мне, если хочешь.
Присоединиться? В душе? В поездке на юг? На всю оставшуюся жизнь в качестве любимой спутницы? Это было выше всяких сил. Если уж и вкладывать в кого-то столько эмоций, то этот человек должен быть по крайней мере достойным бойфрендом. Но ради случайной связи? Она может довести себя до безумия. Сомнения одолели Эмми («Просто признай, что ты не создана для такого образа жизни. В душе ты моногамистка». «Перестань вести себя как незрелый завсегдатай вечеринок». И так далее, и так далее).
«Возьми себя в руки», — велела она себе и решительно натянула надежные хлопчатобумажные трусы и один из своих закрытых, на поролоне лифчиков «умри, секс». За ними последовали белая блузка и темно-синий брючный костюм, а в тот момент, когда в ванной перестала литься вода, Эмми остановила свой выбор на классических туфлях на низких каблуках вместо лодочек на высоких, которые носила последние несколько недель. Когда же Рафи появился в комнате — в чистых джинсах и голубой рубашке, Эмми чопорно сидела на краешке кровати и листала ежедневник с видом надменным и деловым.
Рафи остановился, нависнув над ней, собрал волосы Эмми в хвост и поцеловал ее в шею. Это был интимный жест, говорящий о том, что люди много времени провели вместе, и на мгновение Эмми стало приятно. Приятно, да, пока Рафи не отпустил ее волосы и, запечатлев на лбу отеческий поцелуй, не взял часы, бумажник и холщовый рюкзак. Он собрал свои вещи за минуту и, похоже, нисколько не обеспокоился тем, что Эмми сидела молчаливая и полностью поглощенная своим расписанием.
— Я знаю, у тебя, наверное, полно работы, дорогая, поэтому не стану устраивать долгое, слезное прощание.
Он взял с ночного столика темные очки и водрузил на макушку.
Эмми сумела лишь промычать в ответ что-то нечленораздельное. Неужели он собирается просто взять и уйти?
— Иди же сюда, обними меня.
Он стиснул ее руку, указывая, что Эмми следует встать; когда она повиновалась, то очутилась в объятиях настолько прохладных, настолько бесстрастных, словно это был дальний родственник или ее парикмахер.
— Эмми, это было замечательно. Правда, правда замечательно.
Она опять что-то промычала. Рафи или не заметил, или ему было все равно.
Он подарил ей еще один отеческий поцелуй, обязательное объятие и направился к двери.
— Желаю благополучно долететь завтра. Я буду о тебе думать.
— Я тоже, — автоматически ответила Эмми, ничего не чувствуя, хотя ее слова исторгли-таки у него облегченную улыбку, которая, казалось, говорила: «Слава Богу, что ты не осложняешь это сверх меры».
Секунду спустя он ушел. Эмми потребовалась всего минута, чтобы осознать — он не попросил у нее ни е-мейла, ни номера телефона: она никогда, никогда больше его не увидит… и это явно ничуть его не заботило.
Отношения, идеальные на данный момент
Руки массажиста замечательно разминали зажатые мышцы плеч, но, несмотря на негромкую классическую музыку, приглушенный свет и лавандовое ароматическое масло, Ли не могла успокоиться. Месяц, прошедший с тех пор, как она переспала с Джессом, стал пыткой, а для человека, подверженного навязчивым идеям и придерживающегося строго определенного поведения, ну, это говорило о многом. Не было ни единой секунды — буквально ни одной — чтобы Ли снова и снова не переживала произошедшее между нею и Джессом, их с Расселом будущее или какое-то извращенное сочетание первого и второго. Ли собиралась немедленно рассказать обо всем Расселу, но у нее было время подумать, пока она ехала домой из Хэмптонс, и Ли приняла другое решение. Было бы несправедливо по отношению к Расселу и к их родителям испортить всем День благодарения неким драматическим — и, вероятнее всего, ведущим к разрыву отношений — заявлением. Ей значительно помогло поступившее по голосовой почте сообщение от Джесса, в котором он говорил, что на следующий день уезжает на отдых в Индонезию и вернется только после Нового года. Он, так сказать, преподнес ей безболезненный выход из ситуации на блюдечке с голубой каемочкой, и хотя совесть молила о снисхождении, Ли решила, что выдержит эту вину и притворится, будто все прекрасно, пока они не пройдут через ужасные недели Дня благодарения, Рождества и Нового года.
Каким-то образом Ли удалось прожить последний месяц без окончательного нервного срыва, но психовала она больше обычного. Эмми находилась в Израиле, Адриана — в Бразилии, и у нее не было возможности поведать подругам о том, что натворила, хотя, если говорить честно, Ли испытывала и облегчение. Она даже выдержала мучительную новогоднюю вечеринку в квартире одного из коллег Рассела — почти полной копии его жилища, вот только находилась она в Сохо, — но когда второго января настал час выходить на работу, Ли поняла, что не в состоянии этого сделать. Она взяла отгул, сославшись на плохое самочувствие, а потом и следующий — событие столь редкое, что обоснованно вызвало звонок от Генри.
— Вы действительно больны, Эйзнер, или я чего знаю? — спросил он.
Она позвонила ему на голосовую почту в шесть утра бы оставить сообщение, но он снял трубку на втором гудке. Генри всю жизнь не спал воскресными ночами, поэтому взял за обычай по понедельникам приезжать в офис в четыре или пять утра, утверждая, будто эти несколько часов в одиночестве — единственное по-настоящему рабочее время за всю неделю. В своих страданиях Ли об этом позабыла.
— О чем вы говорите? — спросила Ли с довольно правдоподобным возмущением. — Конечно, я действительно больна. Почему вы должны думать иначе?
— О, не знаю, может, потому что за все годы вашей работы здесь вы ни дня не болели. Кроме того, Джесс Чэпмен — только что сошедший с борта самолета в Азии — оставил мне три сообщения вчера и два уже сегодня утром. Просто интуиция.
— И что же он сказал? — поинтересовалась Ли.
В душе она знала, что их профессиональные отношения, по сути, окончены, но ей хотелось лично сообщить об этом Генри, когда она будет готова.
Ли услышала, как Генри что-то отхлебнул, а затем прищелкнул языком.
— Да ничего он не сказал. Заверял, будто всего лишь «напоминает о себе», «поддерживает связь» и «хочет поздороваться», что в устах мистера Чэпмена с таким же успехом может означать: «Мы тут кое-что запороли, и я пытаюсь выяснить, знаете ли вы, в чем дело».
Ли вздохнула — на нее произвела впечатление проницательность Генри и разобрала злость на «прозрачность» Джесса.
— Ну, за Джесса я говорить не могу, но, насколько мне известно, докладывать не о чем. Рукопись еще не на том этапе, на котором мне бы хотелось, но поводов для беспокойства нет, — заверила она с самообладанием, которого не чувствовала.
Генри мгновение помолчал, хотел что-то сказать, но передумал.
— Значит, это ваша история и вы ее придерживаетесь? Хорошо. Я ей не верю, но приму — пока. Однако едва возникнет что-то, способное поставить под угрозу дату выхода книги, я хочу об этом знать. Мне все равно, в какое время дня или ночи я получу эту информацию и каким образом, хоть почтовым голубем, но я хочу знать. Договорились?
— Конечно! Генри, вам не нужно напоминать мне, насколько это важно, клянусь. Я обещаю, что справлюсь. И мне очень неприятно сворачивать разговор, но сейчас у меня такое ощущение, будто я глотаю стекло.
— Стекло, да что вы?
Ли кивнула, хотя никто ее не видел.
— Да, думаю, это стрептококк, поэтому и завтра, наверное, не выйду. Но ноутбук у меня дома, и, разумеется, я всегда на связи по сотовому.
— Что ж, поправляйтесь. Я рад этому нашему разговору.
Болезненный прострел в шее вернул Ли к массажу, на который она записалась, едва распрощавшись с Генри. Она дернулась.
— О, простите, — сказала массажистка. — Слишком сильно надавила?
— Нет, ничего, — солгала Ли.
Она знала, что ответная реакция во время массажа допускается, и глупо платить бешеные деньги, не получая от этого удовольствия, или, еще хуже, выдерживать час боли, но сколько Ли ни убеждала себя в этом, сказать ничего не смогла. Каждый раз она клялась себе, что заговорит, но, стиснув зубы, вновь и вновь терпела слишком сильный нажим, слишком громкую музыку или холод в комнате. Может быть, она боится ранить чувства массажистки? Вот это ирония! Никаких угрызений совести по поводу обманутого жениха, но ни единого слова чужому человеку, которому платишь деньги и от коего предпочитаешь получать более мягкие прикосновения! Ли с отвращением покачала головой.
— Я делаю вам больно? — спросила девушка в ответ движение Ли.
— Вообще-то это слабо сказано. Больше похоже на избиение профессиональным боксером, — не задумываясь ответила Ли.
