Карен Перри - Невинный сон
Конечно, я не всегда одна. Со мной мои дети. Сейчас они в Садах Мендубии со своим дядей Марком и его подружкой Суки. Час назад эта веселая компания отправилась на прогулку: мальчик восседал на плечах у своего дядюшки, а жизнерадостная малышка брыкала ножками в коляске. Я не сводила с них глаз, и когда они исчезли из виду, мое сердце невольно сжалось. Только теперь, час спустя, выпив несколько глотков кофе, я постепенно расслабляюсь. И тем не менее я держу свой сотовый поблизости: а вдруг мне позвонят или пришлют сообщение?
– Отдохни хоть немного, побудь одна, – сказал мне Марк. – Воспользуйся нашей помощью, пока мы здесь.
– Даже не знаю, – прикусив губу, неуверенно произнесла я.
– Завтра мы уедем, и ты пожалеешь, что не успела отдохнуть от детей, пока была такая возможность.
Я преодолела страх и позволила им взять детей на прогулку.
Я не привыкла быть одна и не совсем понимаю, куда себя деть. У меня нет с собой книги, которая заняла или развлекла бы меня. Я тереблю пакетик с сахаром, делаю глоток кофе и ни с того ни с сего переношусь мыслями в прошлое, в тот холодный зимний день, в то самое одинокое заброшенное место и с пронзительной болью вспоминаю события того страшного дня.
Мы торопливо спустились по ступеням в тенистый сад, в тусклом свете казавшийся серым. Снежный покров возле дома был глубоким. Я с трудом переставляла ноги, сердце тревожно стучало, во рту был привкус крови: в доме я от волнения без конца прикусывала щеку. Тяжелое зимнее пальто сковывало движения. Я чувствовала, что обливаюсь потом; все тело словно промокло и отяжелело. От неизвестности и страха сердце бешено стучало о ребра. С каждым шагом я удалялась от опасности, притаившейся в доме. Но я оставила там Гарри.
Я огляделась вокруг: низкорослые кусты, крепкие, гибкие деревья, черные на фоне снега. Куда мне теперь идти и что делать? Ева остановилась, обернулась и, прижимая к себе мальчика, уставилась на свой дом. Она была растеряна, как и я. В глазах мальчика я увидела страх и подозрительность, и от этого у меня сжалось сердце. Я не могла оторвать от него взгляда, я всматривалась в его лицо, чтобы снова и снова удостовериться, что это действительно он, что это действительно мой сын, мальчик, которого я считала мертвым. Ева, избегая моего взгляда, не выпускала его руки из своей, а я – как ни странно – не чувствовала по отношению к ней никакого гнева. Он проснется позже, когда все закончится, и станет ясно, какое зло нам причинили, сколько бесценных лет у нас украли, когда станет ясно, что наша связь с ребенком порвана, и ее, возможно, никогда не удастся восстановить. Но в те минуты я все еще не до конца верила в то, что произошло, и в меня постепенно закрадывалось какое-то непонятное чувство. Облегчение? Радость? Всем моим печалям пришел конец? Мальчик, который погиб, мальчик, которого поглотила земля, вернулся ко мне! Он старше, он изменился, но он живой! Тогда только это и было важно.
Я держалась к ним как можно ближе, я не спускала с них глаз, и в то же время что-то заставляло меня без конца оглядываться назад. Какое-то дурное предчувствие? Я видела, как на верхней ступени крыльца, обрамленная дверной рамой, появилась высокая фигура Гарри, и я с трудом сдержала себя, чтобы не кинуться к нему. Нет, я к нему не кинулась. Потом к дому подъехала машина, послышались крики, хлопнула дверь. Все произошло молниеносно. Я заметила, что в руках у мужа блеснул пистолет, в ужасе увидела, как он направил дуло на взбиравшегося по ступеням человека. Тот остановился и поднял руки вверх. Потом Гарри отступил назад, дверь захлопнулась, и он исчез. Меня охватил ужас: что, если я никогда больше его не увижу?
Незнакомец развернулся и зашагал вниз по ступеням, направляясь к нам. Когда он приблизился, я увидела помятое, искаженное тревогой лицо Спенсера.
– Пригнитесь! – крикнул он.
Он сгреб нас троих в охапку и повалил на землю. Я почувствовала на себе тяжесть его тела. Он скомандовал нам не подниматься, и мы подчинились этому приказу. Мне показалось, что в его голосе я услышала ярость – или это был страх? Холодная влага пропитала одежду. Меня тошнило, одолевала слабость, мне было ужасно страшно. И в то же время казалось, будто все это происходит вовсе не со мной, а с кем-то другим. Как будто на моих глазах другая женщина почти в истерике бросилась на снег. Казалось, будто не я, а кто-то другой не спускает испуганного взгляда с сына, которого все считали мертвым. Не я, а кто-то другой – какое-то изможденное существо, не человек, а призрак, для которого только что рухнул мир.
А потом вдруг облака рассеялись, и в ярком свете зимней луны засиял и засеребрился снег. Я почувствовала головокружение и какую-то растерянность, точно меня окунули с головой в воду, долго держали под водой, а затем вытащили на сушу, и я в панике хватаю ртом воздух и не понимаю, что вокруг происходит. Неожиданно дверь приоткрылась, и Спенсер ринулся назад в дом. Когда он уже поднимался по ступеням, я услышала этот звук. В воздухе раздался резкий треск. Я посмотрела на дом и затаив дыхание прислушалась: ни звука, лишь дыхание мальчика. Меня всю затрясло от невыносимого страха.
– Господи, – послышался рядом голос Евы. – Господи Иисусе.
В ее голосе тоже звучали тревога и страх. Меня охватила паника. Я всматривалась в дом, в полуоткрытую дверь, в мелькавшие за ней тени, которые постепенно обретали очертания человеческих фигур. Спенсер уже был внутри: он стоял на коленях возле двери. Видна была только его согнутая спина и подошвы ботинок. Он обернулся: на лице у него был ужас.
– Вызовите «скорую»! – выкрикнул он.
– Боже мой! – воскликнула Ева. – Боже мой!
Она ощупью нашла телефон и принялась набирать номер, в голосе ее звучало смятение – знакомое мне смятение – и крывшийся за ним страх. Нет, я ему не под-дамся!
Я мысленно приказывала Гарри встать, распахнуть дверь и появиться на пороге – живым и невредимым. Я увидела, что кто-то лежит на полу, но кто именно – не было видно, и мой внутренний голос настойчиво, с мольбой, принялся раз за разом повторять: «Только бы не Гарри. Только бы не Гарри».
Сколько же я там ждала? Сколько времени я простояла в снегу на коленях, лелея надежду и умирая от страха? Жизнь словно остановилась, замерла на одном-единственном моменте времени и одном-единственном всепоглощающем желании.
Дверь открылась чуть шире, и из мрака возникла фигура Гаррика: изможденное, растерянное лицо, прижатая ко рту рука. Как только я его увидела, понимание произошедшего обрушилось на меня страшной тяжестью.
Сердце мое сжалось, рот открылся, и в этот холодный зимний сад вырвался дикий крик. Разлетевшись по саду, он отразился от стен, от снежного настила, от каждого дерева – и с удвоенной силой вернулся ко мне.
– C’est fini?[4]
Я поднимаю глаза и вижу, что официант жестом указывает на мою пустую чашку. Его вопрос, прервав мои воспоминания, требует ответа и, к счастью, возвращает меня к действительности.
– Oui[5], – говорю я и заказываю еще одну чашку кофе.
Официант бросает на меня беглый взгляд и, кажется, впервые замечает по-настоящему. Я пытаюсь принять надлежащее выражение лица: стираю с него тени прошлого и принимаю безразличный вид.
За соседним столиком идет оживленная беседа, слышны возбужденные голоса. Наверное, нечто вроде прощальной вечеринки. Неожиданно раздается треск разбитого стекла: официант в одном из соседних кафе уронил на землю поднос – и вдоль всей улицы другие официанты на мгновение замирают и тут же аплодируют и кри-ками приветствуют промашку коллеги, а туристы снисходительно улыбаются. Я невольно всматриваюсь в окружающую меня толпу и с любопытством обвожу ее взглядом.
Мир мне теперь кажется совсем иным. Я вижу его по-новому. В любом знакомом месте может таиться опасность. Гарри больше нет. Он умер от пули, пронзившей его сердце. Несчастный случай. Так по крайней мере утверждают адвокаты Гаррика. Каждый из двоих пытался овладеть пистолетом, а тот случайно выстрелил. Я пытаюсь представить себе, как это случилось: атмосфера в доме накалена, эти двое борются, звучит выстрел, и наступает состояние шока. Когда я рисую себе эту сцену, то вижу Гарри с широко раскрытыми глазами; на лице у него сначала искреннее изумление, а потом оно искажается от боли, и всем телом он скрючивается вокруг обжигающей точки. В тот день удача отвернулась от него. Мучительная ирония судьбы. Ведь погибнуть мог любой из этих двоих.
Мне вернули моего ребенка, – он изменился, он травмирован, связь между нами нарушена. Каждый день я сражаюсь, чтобы завоевать его доверие. То и дело я вижу в его глазах подозрение, и от этого сердце мое болезненно сжимается. Но у меня теперь есть еще один ребенок – девочка, живое напоминание о ее отце. Его темные волосы, круглые, широко открытые глаза, серьезный, оценивающий взгляд. Она тянется ко мне, а я тянусь к ней. Во всей этой истории она – мое величайшее утешение!
