Салман Рушди - Стыд
— Имеются доказательства, что он присваивал народные деньги, отпущенные на развитие туризма в Ансу, — докладывал Реза Хайдар генералу Туглаку, — но причастность к убийству, конечно, главный козырь. Тут ему крыть нечем. Конец Председателю.
Так предательство, совершенное Тальвар уль-Хаком из верноподданнических чувств, изменило картину. Народный фронт был не допущен к выборам, а сами выборы — отложены. Сперва на определенный срок, потом — на неопределенный, потом о них и вовсе забыли, а когда вспомнили, решили отказаться от выборов вообще. Это в ту пору сокращение ГЧПК — Глава Чрезвычайного Переходного Комитета — стало трактоваться по-иному. Народ всегда зрит в корень: «Громче чихай на постановления и клятвы». Ведь в памяти людей еще не стерлись телекадры: правая рука Хайдара покоится на Писании.
Председателя Хараппу перевели из дома отдыха в лахорскую тюрьму и посадили в одиночную камеру. Его мучила малярия, донимали кишечные расстройства. Не раз изводил его и свирепый грипп. Начали выпадать зубы. Он потерял в весе (и не только в общественном). Нетрудно заметить, что и Омар-Хайам, старинный собутыльник Хараппы и непременный спутник во всех похождениях, тоже начал сбрасывать вес в это же время — под благотворным влиянием огне-поклонницы-няньки.
Судил Хараппу Верховный суд, заседал он в Лахоре и состоял из пяти пенджабцев. А Хараппа, если помните, был родом из усадьбы Мохенджо, что в краю Синд. Главным в обвинении были показания бывшего начальника службы безопасности Тальвар уль-Хака. Подсудимый в свою очередь обвинил Тальвара в клевете: тот, дескать, пытается спасти собственную шкуру. Не удержавшись, Искандер даже один раз чертыхнулся, за что судьи строго выговорили ему.
— Простите, я немного не в себе, — извинился подсудимый.
— Нас это не касается,—ответил председатель суда. Тут-то Искандер и сорвался.
— Хватит с меня! — закричал он. — Сколько можно оскорблять и унижать!
Председатель суда приказал полицейским вывести его, «пока не придет в себя». А другой судья бросил:
— И с нас хватит его истерик. Он что, забыл, что уже не премьер министр?! Терпеть его фокусы мы больше не будем!
Все эти слова запечатлены в протоколе.
Процесс длился полгода, Искандера Хараппу и отсутствующего Гаруна Хараппу приговорили к смертной казни через повешение. Искандера сразу же перевели в камеру смертников при лахорскои тюрьме. Для обжалования приговора ему дали неделю вместо положенного месяца.
Искандер заявил:
— Бессмысленно искать справедливости там, где ее нет. К черту обжалования!
В ту же ночь госпожу Тальвар уль-Хак, некогда носившую имя Навеид Хайдар, или просто — Благовесточка, нашли в спальне: она ушла из жизни «через повешение». На полу под ногами валялся обрывок веревки, очевидно, первая попытка не удалась: беременная Благовесточка оказалась слишком тяжелой. Но все же довела дело до конца. В волосах у нее красовалась веточка жасмина, а воздух был напоен ароматом самых дорогих на свете духов «Радость» от Жана Пату, известнейшего французского парфюмера, так что смрада не чувствовалось. Посмертная записка, приколотая английской булавкой к неприлично вздувшемуся на животе платью, гласила, что Благовесточке страшно производить на свет детей в арифметической прогрессии. Свое мнение о муже она так и не огласила. Да, Тальвар уль-Хак не предстанет перед судом, хотя обвинений предостаточно.
На похоронах дочери Реза Хайдар зачарованно смотрел на загадочную и отчужденную фигуру, закутанную в черное покрывало — на свою жену Билькис. Ему вспоминалось их знакомство в столь далеком Красном форте, запруженном беженцами. Тогда она была вся на виду — нагая; теперь же ее не разглядеть — все скрыла одежда. Так и ее жизнь, подумалось ему, это путь от света к мраку, от девичьей открытости к старческой затаенности.
— Эх, Билькис, — прошептал он, — что ж мы с тобой наделали?
— Поплакать захотелось? — чуть не в крик ответила она. — Ну, поплачь, поплачь над загубленной жизнью. Ты ее загубил! Стыд тебе и позор!
Да, она давно уже не прежняя ясноликая девушка, в которую он влюбился. Словно видение из другого мира. Теперь ее разум померк. И в разгар похорон Реза приказал полковнику Шудже отвезти ее домой.
Порой ему чудится, что стены дрожат, словно судороги дергают бетонные влажные плиты. Тогда он закрывает глаза, веки тяжело опускаются, отгораживая, будто железными щитами, от всего вокруг. Можно наконец вспомнить, кто он такой. И, облачившись в светонепроницаемую броню, он произносит: я Искандер Хараппа, премьер-министр, Председатель партии Народный фронт, муж Рани, отец Арджуманд, верный любовник… Он не помнит, как звали ту женщину, заставляет себя открыть глаза, пальцами поднимает веки — стены по-прежнему вибрируют. Ему на голову валятся огромные тараканы, он смахивает их на пол, давит ногой, они хрустят, словно ореховая скорлупа. Барабаном ухает в голове.
Сколько места занимает смерть, если камера смертника три метра в длину, два в ширину, два с половиной в высоту? И в этих метрах заключена его жизнь, его смерть. За дверью его ждет тюремный двор, последняя сигара и… безмолвие. Я НЕПРЕМЕННО ПОПРОШУ ГАВАНСКУЮ. «РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТУ». У НИХ ТОЖЕ ВСЕ КОНЧИЛОСЬ СМЕРТЬЮ… Его заключение называют одиночным, но он не один: по ступням ползают мухи и беззастенчиво совокупляются; комары, устроившись на запястьях (откуда можно высосать побольше крови), запасают ее впрок, скоро она уже никому не пригодится; в коридоре сторожат четверо часовых. Одним словом, грех жаловаться на одиночество. Иногда даже пускают к нему адвокатов.
Дверь из железных брусьев не задерживает вонь из сортира. Зимой Искандер хоть и дрожит от холода, зато не страдает от зловония. Летом же кажется, что испражнениями наполнена вся камера, они пузырятся, расползаются, обволакивают его, залезают в нос, выталкивают из орбит глаза, хотя слез в них давным-давно нет. Искандер объявляет голодовку в знак протеста, и когда сил больше нет даже двигаться, его мучители завешивают сортир одеялами и включают вентилятор. Но стоит ему попросить воды, ему приносят чуть ли не кипяток и долго приходится ждать, пока она остынет.
Болит грудь. Он харкает кровью. Случается, течет кровь и из носа.
От свержения до виселицы — два года, проведенных в застенке бок о бок со смертью. Сначала в лахорской тюрьме, потом в столичной, откуда, случись ему попасть в камеру с окном, можно увидеть дворец, в котором он некогда властвовал. Когда из первой «одиночки» его перевели в следующую, он, как ни странно, не почувствовал никакой перемены. Как будто ему нарочно накидывали на голову мешок, тычками понуждали куда-то идти, везли (возможно, и самолетом) — все лишь для того, чтобы нарушить его представление о пространстве и времени, — и возвращали на прежнее место, к начальному или скорее, наоборот: к конечному пункту. Две камеры как две капли воды походили друг на друга, и Искандер не верил, что его перевезли в столицу, пока его не убедили допущенные к нему адвокаты.
На ногах у него денно и нощно кандалы. Стоит во сне резко повернуться — и сталь бередит лодыжки. Лишь на один час в сутки (чтобы погулять и опорожниться) снимают с него оковы.
— Духом я силен, — уверяет он адвокатов. — Я не из того дерева сделан, что легко горит.
Камера смертников: как она мала, но как много вмещает. Память его жадно вбирает все осязаемое, все конкретное. Мухи, комары да тараканы — друзья ему, он знает их наперечет, их можно потрогать, раздавить, посадить на себя. Дверь его узилища из шести брусьев. Да еще жалкий матрац — пять месяцев вытребывал его Искандер — пожалуй, это последняя его победа. Еще есть оковы, кувшин с водой — до него не дотронуться — обожжешься. Но должно быть и что-то еще, непременно должно, ведь в камере-одиночке сокрыт ключ к тайне смерти. Но где ж искать его? Хоть бы кто нацарапал подсказку на стене.
А что, если это сон? (Иногда приходит и такая бредовая мысль.) Но тогда этот сон видит кто-то другой, и сам он — действующее лицо в этом сне, иначе он не смог бы потрогать мух и тараканов, и вода не обжигала бы… значит, он сам кому-то снится. Но кому? Всевышнему? Нет. Искандер силится вспомнить лицо Резы Хайдара.
Незадолго до конца наступает просветление. Он, Хараппа, вывел нынешнего главу государства из мрака запустения на свет. Глава — вездесущая, всепожирающая. А эта маленькая, зарешеченная клеть — клеточка в страшной Главе. Реза Хайдар — это и есть Смерть! ИЗ МРАКА —ВО СВЕТ; ОТ НИЧТОЖНОСТИ — К МОГУЩЕСТВУ; Я СОЗДАЛ ЕГО, Я — ЕГО ОТЕЦ, ОН — МОЕ СЕМЯ. И ВОТ Я СТАЛ МЕНЬШЕ ЕГО. ГАРУНА ХАРАППУ ОБВИНЯЮТ В УБИЙСТВЕ ОТЦА, А НЕ ОТЦЕУБИЙЦА ЛИ САМ ХАЙДАР? ВЕДЬ ОН ЛИШАЕТ МЕНЯ ЖИЗНИ.
И еще один шаг к истине, после чего мелочи уже не докучают. Отец должен стоять выше сына. Но я сейчас принижен, а он — возвышен. Все наоборот: отец становится ребенком. Реза обращает меня в своего сына. А сын у него родился мертвым, и пуповина — петлей на шее. Значит, и моя судьба — петля. Ему вдруг открывается суть камеры-одиночки, и дрожащих стен, и вони, и барабанного ритма страшного сердца. Он — во чреве у Смерти, во чреве, которое выталкивает не в жизнь, а в небытие, вот его тащит по влагалищу времени и выплевывает во мрак с петлей (уж не пуповиной) на шее и отходят не материнские воды, а его собственные испражнения. Он покинет чрево Смерти в свой день и час. Проделает последний путь, и его крепко прихватит петля.
