Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня
Декурион дохромал до жеребца, лежащего на боку посреди поляны. Сомик был мертв. Над лиловым глазом кружили мухи. Как они так быстро появляются? Марк остановился рядом со старым товарищем.
— Вот ты сволочь, Сомик, — сказал он, в горле дрожало что-то. — Вечно я из-за тебя мучаюсь.
Только сейчас, глядя на мертвого жеребца, Марк понял, что они все-таки проиграли. Декурион отогнал мух. Сомик, скотина. Ну, укуси меня! Что же ты! Или сделай еще какую гадость, а?
Жеребец не шевелился. Мухи летали. Жизнь продолжалась.
— Эй, римлянин! — окликнули его с жестким акцентом.
Декурион поднял голову. К нему приближались гемы.
А ведь могли и проскочить, подумал Марк с сожалением. Не проскочили.
…Они почти добрались до легиона, когда повстречались с тенктерами. Их было человек тридцать, римлян — двенадцать. И те, и другие — опытные воины. В первой же стычке турма Марка потеряла половину состава. Галлия стащили с седла — Марк видел, как тот падает под копыта. А больше ничего не видел — потому что рубил и кричал, как сумасшедший. Колени свело.
А потом Сомик споткнулся, и Марк полетел через его голову.
Удар.
И наступила темнота. Тихо. Красноватая, пульсирующая темнота. Темнота, прорезанная красными молниями кровеносных сосудов.
Затем Марк открыл глаза, но все было кончено.
Теперь вот — германцы.
Кашель едва не убил его на месте, без боя. Внутренности разорваны в клочья, в груди болит так, словно там ничего целого не осталось. Никаких больше легких, Марк. Оставим это другим. Потому что у тебя внутри — кровавая жижа, наполненная битым стеклом и ржавым железом.
Он поднялся. Пошел.
Вдыхаешь, и воздух словно полон ржавых иголок.
А потом ты их выхаркиваешь…
Декурион плюнул на ладонь. Сгусток крови. Отлично. Просто отлично.
Не глядя, вытер ладонь о край туники. Синей, морской. И грязной, как черт знает что.
Марк потянул из ножен спату. Что ж, если пришло время умирать…
Сделаем это по-настоящему.
— Сволочи, — сказал Марк. — Ну, кто первый?!
Но их было слишком много для него, оглушенного падением.
Следующий удар выбил оружие у него из ладони. Гем наступил на клинок спаты ногой. Марк оскалился, приготовился прыгнуть. Надеюсь, у меня кровь на зубах, подумал он мимолетом. Так страшнее.
Гем засмеялся. Красивый, сволочь, и наглый. Так и хочется вбить ему смех в глотку…
Топот копыт. Кто-то спрыгнул с лошади и шел теперь к ним.
— Развлекаемся?
Гемы обернулись, готовые драться. И тут же расслабились.
Марк от бессилия хотел застонать.
Однорукий! Здесь!
— Тиуториг? Что тебе надо? — спросил один из германцев. — Этого мы взяли.
— О! Я его знаю, — сказал Тиуториг. Помедлил, глядя на Марка весело. — И он, вроде как, мой приятель.
— Что?!
Однорукий выхватил меч. Два гема упали, не успев даже открыть рты.
Последний попытался бежать, однорукий с легкостью достал его в затылок острием спаты. Гем упал, забился, заливая кровью пожелтевшую траву. Однорукий подошел и пригвоздил его к земле, выдернул меч.
Марк ловил ртом воздух. Что происходит?!
Однорукий усмехнулся.
— Что, разведка, не ожидал? Сюрприз.
Латынь у него была хоть и с акцентом, но очень правильная, грамотная. Марку так никогда не заговорить.
Окровавленный меч в единственной руке Тиуторига дымился на холоде. Из живота мертвеца поднимался легкий дымок — Марк почувствовал во рту привкус крови и сплюнул.
— Зачем ты убил своих? — спросил он странного гема, за которым гонялся по всей Германии.
Гем продолжал скалиться. Это была страшная улыбка. Словно лежалый мертвец пришел с того берега Стикса. Выбрался из черных болот Коцита, убежал от адского пса Цербера. Теперь он здесь.
Однорукий вытер длинный — галльский — клинок о рубаху мертвеца.
— Они мне не свои, — сказал он. — Плевать я на них хотел, разведка. Если честно.
— Ты из Парфии, — догадался Марк. — Шпион. Правильно?
Гем расхохотался.
— Из Парфии, из Парфии… Бери выше, разведка.
Куда выше? Марк закашлялся, сплюнул. Потом понял.
— Ты что — бог?
Гем засмеялся. Ярко-голубые глаза горели безумием.
— Почти. Я — комсомолец. Ну что, разведка, поиграем?
Он бросил ему его, декуриона, спату.
Комсомолец? Каких только народов на свете не бывает, подумал декурион. Впрочем, какая разница…
— В честь сената и народа Рима, — сказал Марк. Поднял спату — хорошая ты моя. — Готовься к смерти, комсомолец.
— В честь императора и Рима, — передразнил однорукий. Мягким быстрым движением, как сгусток ртути, перетек на другую сторону поляны. — Готовлюсь к смерти, разведка.
Марк аккуратно перешагнул труп. Безумный однорукий гем… сейчас мы узнаем, из чего ты сделан.
"Или узнаем, из чего сделан я".
Из мяса и кишок.
Из мужества и чести.
Из дерьма и крови.
Из…
Обмен ударами. Блеск железа. Какой быстрый! Марк выдохнул. Однорукий был как молния. Быстрее декурион никого не видел. Никогда. К воронам! Будь ты проклят!
…Из ярости и боли.
"Ну и рожи у вас".
Из ненависти. Из любви.
Марк бьется. Клинок со скрежетом ударяется в другой клинок. Всадник чудом избежал ответного удара.
Гем улыбнулся. Так, что у Марка озноб пробежал по затылку.
Теперь он меня убьет, понял Марк. Он слишком хорош для меня. Даром, что у него одна рука, а у меня две…
Однорукий шагнул влево и остановился.
Вместо того чтобы атаковать, гем отступил к лошади. Поводья были намотаны на ветку…
— Стой! — заорал Марк. — Куда?!
Однорукий уже оказался в седле, наставил на Марка острие меча. Лошадь заплясала на месте.
— Не надо, разведка. Меня так просто не возьмешь.
Однорукий сжал коленями бока лошади, повод намотал на мертвую руку. Марк видел ее жесткую, гладкую поверхность. Сияние полусогнутых пальцев. Откуда он взял новую руку?
— Беги, разведка, беги, пока можешь, — гем говорил спокойно и доброжелательно. — Скоро всех ваших перебьют. Беги туда, где ваши города. Тогда ты можешь выжить. Если повезет. Беги за Рейн.
— Куда? — всадник опешил.
— Тьфу, черт. За Рений беги, разведка.
Марк покачал головой.
— Не хочешь? — однорукий поднял брови. — Понимаю.
Марк опустил меч. Дыхания не было совсем. Он усилием воли заставлял себя вдыхать и выдыхать, легкие словно вырезали ножом.
— Живи, разведка! Может, еще встретимся! — гем ударил коня пятками. Всхрап, удар, комья грязи… Через мгновение Марк остался один.
Живи?
Он огляделся. Живой — в окружении мертвых, изрубленных тел римлян и германцев.
Он сел на землю и завыл.
Глава 17. Прорыв
Сегест, сын Ингвиомера, царь хавков, 54 года
Римляне так и не научились нас понимать. Они зовут меня "rex", что значит — царь. Для них я — повелитель хавков, германцев. Они думают, что именно я, Сегест, сын Ингвиомера, делаю хавков союзниками римлян — лично, своей волей…
Нет, римляне так ничего и не поняли.
Сейчас, здесь, в темной тишине моего царского дома, я сижу за столом и жду, пока моя жена — одна из моих жен — принесет мне тарелку с похлебкой. Мой обед на римский манер. Свекла. Капуста. И немного мяса. И много воды. И чеснок. Фракийская похлебка, которая выглядит так, словно в миску плеснули свернувшейся крови. Хорошо, что здесь темно, от света у меня начинают болеть глаза и затылок. На свету мне придется решать, за кого я — за себя или за римлян.
Римляне считают, что именно я, Сегест, своей волей могу повернуть народ хавков против остальных племен…
Смешные люди.
Рекс — это не титул. Это всего лишь сочетание звуков, которое что-то означает только для римлян. Для германцев "rex" не стоит ничего. В Риме все решает Август, здесь решает общее собрание. Когда соберется толпа крикунов, называющих себя свободными воинами, я должен убедить всех — и каждого! — что то, что я делаю, правильно и умно. Римляне называют себя политиками, но настоящий политик здесь только я.
Политик, который ждет, пока жена принесет ему похлебку, которой стоило бы кормить свиней. Римское блюдо. Рим — это будущее. Будущее, в котором я не должен выслушивать каждого крикуна. Рим — это будущее, которое вот-вот станет прошлым… спасибо Арминию, будь он проклят!
Прекрасное будущее для моих детей.
И ради этого я готов жрать даже пойло для свиней.
Туснельда. Мне сейчас трудно произнести это имя. Девочка моя, девочка. Я — счастливый человек. У меня есть сыновья, которые заменят меня, когда я ослабну. Крепкие, сильные, умные… И одна девочка, ради которой я живу, ради которой рассорился с Арминием.
Арминий-Германн. Будь ты проклят. Ты отнимаешь у меня мою девочку.
