Дженни Даунхэм - Пока я жива
Памятка для Кэла
Не умирай молодым. Не заболей менингитом, СПИДом и прочим. Береги здоровье. Не сражайся на войне, не вступай в секту, не становись религиозным фанатиком, не влюбляйся в недостойных. Не думай, будто должен быть хорошим, потому что остался единственным ребенком в семье. Если хочешь, будь плохим.
Я беру папу за руку. Его пальцы поцарапаны, будто их ободрало теркой. -Что ты делал?
Папа пожимает плечами: -Не знаю. Я даже не заметил.
Еще одна памятка для папы: довольствуйся Кэлом.
Я люблю тебя. Я тебя люблю. Я мысленно посылаю эти слова из своих пальцев в его, вверх по руке,прямо в сердце. Услышь меня. Я тебя люблю. Прости, что я тебя покидаю.
Я просыпаюсь много часов спустя. Как это случилось?
Кэл снова здесь. Он сидит рядом со мной на кровати, откинувшись на подушки. -Извини, что я кричал. -Это тебя папа заставил извиниться?
Он кивает. Занавески раздернуты; за окнами почему-то темно. -Тебе страшно? -тихонько спрашивает Кэл, словно эта мысль не дает ему покоя, но он не собирался произносить ее вслух. -Я боюсь заснуть. -И не проснуться? -Да.
Его глаза блестят. -Но ты же знаешь, что это будет не сегодня, правда? Ну, в смысле, ты же поймешь когда? -Это будет не сегодня.
Кэл кладет голову мне на плечо. -Невыносимо. Это просто невыносимо, -произносит он.
Сорок один.
Колокольчик, который мне дали, звенит ужасно громко, но мне все равно. Заходит Адам в трусах и футболке; глаза у него мутные и заспанные. -Ты меня бросил. -Я всего на минутку пошел вниз, чтобы налить себе чаю.
Я ему не верю. Мне наплевать, что ему хотелось чаю. Если так приспичило, мог бы попить теплой воды из моего кувшина. -Возьми меня за руку. Не отпускай.
Закрыв глаза, я каждый раз проваливаюсь. Бесконечное падение.
Сорок два.
Все как прежде- свет сквозь занавески, далекий гул машин, бульканье воды в бойлере. Похоже на день сурка. Вот только тело мое изможденнее, кожа прозрачнее. Я меньше, чем вчера.
И
Адам спит на раскладушке.
Я пытаюсь сесть, но не хватает сил. -Почему ты спишь там?
Он касается моей руки: -Ночью у тебя были боли.
Как и вчера, он раздергивает занавески. Стоит у окна и смотрит на улицу. Небо бледное. Будет дождь.
Мы двадцать семь раз занимались любовью и шестьдесят две ночи спали вместе это целое море любви.
- Будешь завтракать? -спрашивает Адам.
Не хочу умирать.
Сорок три.
Мама рожала меня четырнадцать часов. Был самый жаркий май в истории. Стоял такой зной, что первые две недели меня даже не одевали. -Я клала тебя к себе на живот, и мы так спали часами, -рассказывает мама. -Было настолько жако, что ни на что другое не хватало сил.
Перебирать воспоминания -все равно что разгадывать шарады. -Я брала тебя с собой, и мы ездили на автобусе в обеденный перерыв встретиться с папой. Ты сидела у меня на коленях и разглядывала окружающих. У тебя был такой пристальный взгляд. Все это отмечали.
Ослепительный свет. Длинный луч падает на кровать. Я грею руку на солнце. Мне даже не приходится ее двигать. -А помнишь, как мы поехали в Кромер и ты потеряла на пляже браслет с брелками?
Мама захватила фотографии и показывает мне снимок за снимком.
Бело-зеленый полдень, когда мы плели гирлянду из маргариток.
Бледный, как мел, свет зимнего солнца на городской ферме.
Желтые листья, облепленные грязью ботинки и лоснящееся черное ведерко. -Помнишь, что ты поймала?
Филиппа сказала, что слух сохранится до последнего, но она не предупреждала, что я буду видеть чужую речь в красках.
Целые предложения встают над комнатой как радуга.
Я все путаю. Я сижу возле кровати, а вместо меня умирает мама. Я отбрасываю одеяло, чтобы взглянуть на нее, и вижу голую морщинистую старуху с седыми волосами на лобке.
Я плачу о похороненной собачке, которую сбила машина. У нас никогда не было собаки. Это не мои воспоминания.
Я-мама, скачущая на пони через весь город на свидание к папе. Он живет в спальном районе; мы с пони заходим в лифт и поднимаемся на девятый этаж. Копыта пони цокают по металлу. Меня это смешит.
Мне двенадцать лет. Я возвращаюсь домой из школы и вижу на крыльце маму. Она в пальто; рядом с ней стоит чемодан. Мама протягивает мне конверт: -Когда папа вернется, отдай ему это.
Она целует меня на прощание. Я смотрю ей вслед, пока она не уходит за горизонт и не исчезает на вершине холма, словно дымок.
Сорок четыре.
Папа у кровати попивает чай. Я хочу сказать ему, что он пропустит по телеку «Доброе утро», но не уверена, что это так. Я не чувствую времени.
Папа ест сливочные печенья с овощным маринадом и зрелым чеддером. Как жаль, что мне ничего не хочется. Что я не чувствую вкуса и сухой хрупкости печений.
Заметив мой взгляд, папа ставит тарелку и берет меня за руку. -Красавица моя, -произносит он.
Я хочу его поблагодарить.
Но губы не двигаются, и, кажется, папа меня не слышит.
Потом я говорю: я вспоминала тот столб для нетбола, который ты сделал, когда меня приняли в школьную команду. Помнишь, ты ошибся в размерах и столб получился слишком высокий? Я так усердно тренировалась, что в школе всегда бросала мяч дальше, чем нужно, и меня выгнали из команды.
Похоже, и этого папа не слышит.
Но я не сдаюсь.
Папа, ты играл со мной в лапту, хотя терпеть ее не мог и мечтал, чтобы я занялась крикетом. Ты узнал, как хранить коллекцию марок, потому что мне было это интересно. Ты часами просиживал в больницах и никогда ни разу не пожаловался. Ты гладил меня по голове, как должна была бы мама. Ты бросил ради меня работу, позабыл друзей, вычеркнул четыре года из своей жизни. Ты никогда не ныл. Ни единого разу. Ты разрешил мне общаться с Адамом. Выполнять желания из списка. Я вела себя несносно. Все время чего-то хотела, требовала. А ты ни разу не прикрикнул: «Хватит. Довольно».
Я так давно хотела тебе об этом сказать.
Кэл стоит у кровати и смотрит на меня. -Привет, -произносит он. -Как ты?
Я ему подмигиваю.
Он садится на стул и разглядывает меня. -Ты уже не можешь говорить?
Я пытаюсь возразить: конечно, могу. Что за дурацкие вопросы?
Кэл вздыхает, встает и подходит к окну. -Как считаешь, мне еще рано заводить девушку?
