Елена Катишонок - Когда уходит человек
Озабоченный взгляд и впалые щеки делали Яна старше. Ошеломленный увиденным, дантист от кофе отказался, а потом машинально принял от тетушки Лаймы кружку, так же машинально отпил и похвалил кофе. Обрадованная дворничиха рассказала, как артистка едва не сломала ногу, благодаря чему он, Вадим Ганич, и наслаждается сейчас настоящим кофе, а то где ж вы его купите, на черном рынке разве. Все до одного съехали. А что было делать? Кто куда… Только Шиховы да артистка адреса оставивши, коли письма будут. Нет, про господина доктора ничего не известно. Конечно, вместе с собакой, а как же. Мы с Яном всегда кости оставляли, пес у него не балованный.
Ганич не собирался спрашивать о нотариусе, но вопрос вылетел как-то невзначай, сам по себе. Лайма отвернулась за кофейником, а дворник подтвердил: да, господин нотариус тоже переселился. Далеко ли, удивился дантист.
— Плита дымит, — Лайма вытерла покрасневшие глаза, — спасу нет.
Выяснилось, что офицеры поселились надолго; при каждом денщик. И те и другие вежливы, ничего не скажешь. Лайме, слава богу, не приходится убирать квартиры — для этой надобности приходящие есть, да и денщики стараются, в чистоте держат; остаются коридоры и лестницы, конечно. Если ремонт какой, зовут Яна, как и заведено; а ваша квартира не занята покамест, господин доктор…
Господин доктор нерешительно сказал, что хотел бы забрать из погреба санки для сынишки — зима на носу, но Ян покачал головой. Немцы привезли уголь, насыпали целую гору, так что санки ваши, если целы остались, все равно никак не достать.
Вадим распрощался и вышел, как выходят из дому, чтобы вернуться. Парабеллум — это его грех: надо было прийти раньше. То, что не сделаешь сразу, не сделаешь никогда. Параллельно, будто след тех санок, которые он сроду не держал в погребе, пульсировала мысль о нотариусе: если переселился, то в гетто. Несколько раз по дороге Ганича останавливали бойкие мужчины с одним и тем же предложением: «Могу поспособствовать с квартирой, не желаете?..» Вадим цедил сквозь зубы: «Благодарю, не нужно» и шел быстрее, чтобы избавиться от навязчивых маклеров и внутренне холодея при мысли, что и он искал бы здесь жилье для своей семьи, если бы в третьей строке паспорта значилась национальность матери, а не отца.
…До недавнего времени родители безмятежно жили в маленьком городке с громоздким названием, в нескольких часах езды на поезде. Все изменилось год назад, когда мать умерла от инфлюэнцы, только и успев пожаловаться на ломоту в суставах. На следующий день появился жар и сухой кашель — типичный «катарр», решил профессор Ганич. Оказалось, однако, что атипичная пневмония, следствие той самой инфлюэнцы. Все началось и кончилось с ошеломительной скоростью: сердце не выдержало на пятый день.
Отец позвонил, и Вадим встревожился: телефоном отец пользовался только в экстренных случаях, не допуская праздной болтовни. Его собственный телефон звонил часто, и каждый случай был экстренным. Отец был известным педиатром, и часто случалось, что родители в панике вызывали «амбуланс» — и тут же звонили профессору Ганичу. Как раз в один из тех дней его пригласили к трехмесячному младенцу — ребенок охрип от крика и не брал грудь. Профессор внимательно осмотрел распеленутого мальчугана, который замолк, сучил ножками и так же внимательно водил глазами за профессорским пальцем, а потом пустил упругую струйку; оба остались довольны друг другом. Рядом стояла перепуганная мать, зябко передергивая плечами. Ее-то, как выяснилось позднее, и следовало лечить: профессор был уверен, что принес инфлюэнцу именно оттуда и заразил жену. Догадка осенила его через несколько дней, когда жена накинула на плечи теплый платок, жалуясь на озноб, и повела плечами точь-в-точь как та женщина. Он говорил об этом так часто, что Вадиму стало казаться, будто он сам видел и младенца, и заболевшую мамашу, и свою собственную мать, кутавшуюся в платок. «Почему не я, — повторял отец, — почему я сам не заразился?!»
Миновал год. Ничто больше не удерживало отца в маленьком городе с длинным названием, и Вадим с Ларисой уговаривали его перебраться сюда, поближе к ним. Ганич-старший вежливо соглашался, чтобы не пускаться в долгие объяснения, которых было ровно два: могила жены и работа, именно в такой последовательности, потому что в столичной клинике для профессора Ганича нашлось бы достойное место. Иными словами, отец ласково и непреклонно отказывался. Лариса не вмешивалась, но раз в неделю писала свекру письма, в которых рассказывала о проказах подрастающего Юлика, ни словом не упоминая о переезде.
Когда родилась дочка, Вадим позвонил отцу: это ли не экстренный случай? На следующий день профессор позвонил сам, хотя никакой срочности не было, и перепугал сына до полусмерти, а позвонил осведомиться о здоровье малышки и Ларисы… Через неделю последовал новый звонок — профессор Ганич явно изменял своим правилам: «Как назвали? Как ее зовут?» — кричал в трубку отец; связь была безобразная. Услышав ответ: «Ирма», долго молчал, — разъединили? — но скоро послышался глуховатый голос:
— Мириам…
Так звали мать. Тем же глуховатым, непривычным к слезам голосом отец задал Вадиму несколько вопросов о детской больнице, а через две недели переехал к ним — налегке, по-студенчески, избавившись от всего имущества, — и сразу же приступил к работе. Возвращался из больницы, переодевался и шел в детскую. Потом просматривал газетные объявления в поисках квартиры.
Вадим газет не читал. Как-то отец, кивнув на сложенный газетный лист, негромко сказал:
— Хорошо, что мама не знает.
…Сейчас, проходя знакомыми улицами, Ганич понял, что вспоминать будет в первую очередь колючий забор, а потом уже все остальное, хотя много что поменялось. На здании русской гимназии немецкими буквами было написано: «JUDENRAT». Во дворе толпа растерянных людей с тревожными желтыми звездами на пальто, и толпу эту ловко, как челноки, прошныривают сомнительного вида субъекты — маклеры.
Хорошо, что мама не знает.
Йося увидел через окно, как мужчина в распахнутом пальто решительно пересек улочку и направился прямиком в калитку. За ним шли две женщины, одна вела за руку девочку лет пяти. Несколько секунд (можно было считать по сильно заколотившемуся сердцу) Йося надеялся, что не сюда, — ведь могут же они идти не сюда. Или ошиблись?..
Дверь открылась. Мужчина вошел первым, тут же обернулся к спутницам и обвел широким жестом, едва не задев потолок, Йосино пристанище.
— Мадам, обратите внимание: милая квартирка. Тихая улица, никакого шума. Парк за углом. Водопровод, мадам, обратите внимание. У меня вчера буквально, представьте, выхватили из рук чердак с грудным ребенком, а колонка во дворе, обратите внимание. Ваша дочка уже совсем взрослая барышня.
