Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы
Глаз молчал. Думал.
— Ну-ну, думай, думай, я подожду.
— Каманя, не понимаю я, что ты спрашиваешь.
— Я спрашиваю тебя, а ты не понимаешь. Не может быть такого. Ты, Глаз, хитрый, не так ли?
— Хитрым Глазом звали вначале, а теперь просто — Глаз.
— Раз тебя хитрым назвали, значит, ты — хитрый.
Каманя перестал улыбаться, окинул взглядом обойку и, убедившись, что в цехе никого лишнего нет, кивнул на тиски.
— Для начала скажи, — он опять улыбнулся, — как эта штука называется?
— Тиски.
— Правильно. Тиски. А ты знаешь, для чего они предназначены?
— Ну, чтоб в них чего-нибудь зажимать.
— Молодец. А знаешь ли ты, что в них и руку можно зажать?
Глаз не ответил.
— Погляди на мою. — И Каманя показал левую кисть.
Рука изуродована.
— Видишь? Я тебе скажу — чтоб это было между нами — мне ее в тиски зажимали. И твою руку сейчас зажму. Не веришь?
Глаз смотрел на Каманю.
— Подойди ближе. — Каманя крутнул рычаг, и стальные челюсти тисков раздвинулись. — Суй руку.
Глаз подумал, какую руку сунуть, и сунул левую. Правая-то нужнее. Каманя, продолжал улыбаться, оглядел обойку. Парни работали. Сжимая тиски, он теперь смотрел одновременно на руку Глаза и на выход из обойки: вдруг кто зайдет.
Ребята старались в их сторону не глядеть. Раз вор базарит, надо делать вид, что его не замечаешь. За любопытство можно поплатиться.
— Каманя, больно, — тихо сказал Глаз.
— Я думаю. Хитрый Глаз, ты не дурак. Если я крутну еще немного, то у тебя кости захрустят. Согласен?
— Согласен.
Каманя ослабил тиски.
— Вытаскивай руку.
— Вот так. Глаз, если не ответишь мне на один вопрос, то я тогда зажму твою руку по-настоящему. Понял?
— Понял.
— Давно работаешь на Канторовича?
— Ни на кого я не работаю, — ответил Глаз не раздумывая.
— Я тебя спрашиваю: давно работаешь на Канторовича?
— Каманя, я ни на кого не работаю, и на Канторовича не работаю.
— Ладно, запираться не надо. На Канторовича ты работаешь. Я отопру твой язык, можешь не сомневаться. Так, даю две минуты на размышление. Подумай, прежде чем сказать «нет».
Каманя весело оглядывал цех, весело смотрел на Глаза, и никто из ребят, кто видел, что Каманя с Глазом разговаривает, не мог подумать, что через две минуты Глаз будет корчиться от боли.
— Глаз, две минуты прошло. Давай руку.
Глаз протянул левую.
— Почему левую подаешь? Правую бережешь… А я нарочно зажму правую. Конечно, тебе жалко правую. Ты ведь на гитаре хочешь научиться. Хочешь?
— Нет. Я пробовал. Не получается. И пальцы короткие.
— Ничего, сейчас будут еще короче. Значит, говоришь, на гитаре учиться не хочешь?
— Не хочу.
— Сожми руку в кулак. Вот так.
Каманя раскрутил тиски шире.
— Всовывай.
Глаз сунул кулак в тиски, и Каманя стал их медленно закручивать.
— Значит, на гитаре учиться не хочешь. А песни любишь?
— Люблю.
— Много знаешь?
— Много.
Сейчас Каманя следил за рукой Глаза. Кулак разжался, и ладонь медленно стала сворачиваться. Больно. Но Глаз молчал. «Нет, надо сказать, хоть и не сильно больно», — подумал он..
— Каманя, больно.
— Ерунда. Все впереди.
Каманя медленно поворачивал рычаг.
— Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому и часто слушал их, когда я пел, так?
— Так.
— А кроме песен, ты ни к чему не прислушивался?
— Нет.
— Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере… — Каманя подумал, — лишнего. Но все же почему ты вертелся около нас?
— Я песни слушал.
— Песни, — протянул Каманя и чуть сильнее придавил рычаг. — Это хорошо, если песни.
Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что она перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука переломится, но гибкие косточки выдерживали.
— Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься.
«Неужели еще и рука будет изуродована?»— подумал Глаз.
— Нет мочи, Каманя, ни на кого я не работаю.
Каманя посмотрел на Глаза.
— Нет мочи, говоришь. Хорошо, я верю. Ты вот любишь песни, так спой сейчас свою любимую.
К ребятам Глаз стоял спиной. Терпеть невыносимо, и он тихонько запел «Журавлей», а Каманя медленно, миллиметр за миллиметром, придавливал рычаг. Всю боль Глаз вкладывал в песню, пел негромко, и по его лицу текли слезы.
— Глаз, — сказал Каманя, когда песня была спета, — а теперь скажи, давно ли работаешь на Канторовича.
— Не работаю я на него, невмоготу терпеть, Каманя!
— Ну, а на кого тогда, сознайся, и на этом кончим. Если будешь и дальше в несознанку, я дальше закручиваю тиски.
— Ни на кого я не работаю, Каманя! Невмоготу, Каманя…
— Колись давай, или сейчас крутану изо всей силы, ну!
— Да зачем мне работать? Если б я на него работал, что — мне бы легче жилось?
Глаз, сказав это, посмотрел на руку. Лицо его от боли кривилось. Каманя, видя, как страдает Глаз, продолжал затягивать тиски. Лицо и у него кривилось, будто и ему было больно.
— Ладно, Глаз, пока хватит. Вечером пойдем с тобой в кочегарку. Суну твою руку, правую руку, в топку, и подождем, пока не сознаешься.
Каманя ослабил тиски. Глаз вытащил руку, махнул ею и сунул в карман.
— Иди, — тихо сказал Каманя.
Глаз со страхом ждал вечера. Его поведут в кочегарку и будут пытать огнем.
Вечером к Глазу подошел Игорь, кент Маха;
— Пошли.
Глаз подумал: ведут в кочегарку, но они пришли в туалетную комнату. В комнате стояли два вора: Кот и вор шестого отряда Монгол.
— В кочегарку тебя завтра поведем, — сообщил Игорь, — если сейчас не сознаешься. Но я о тебе лучшего мнения. Расскажи с самого начала, как ты стал работать на Канторовича, бить не будем — слово даю! Ну!
— Не работаю я на Канторовича, ни на кого не работаю. С третьего отряда меня перевели — там седьмого класса нет. А работай я на Канторовича, зачем бы он меня отпустил? И как бы я к нему ходил незамеченный? Ведь меня сразу увидят на третьем отряде.
— Не говоришь — расколем. Встань сюда.
Глаз встал, чтоб Игорю было хорошо размахнуться, и получил моргушку. Крепкую. Голова закружилась. Игорь не дал ему оклематься и дважды ударил еще. Глаз забалдел, но быстро пришел в себя.
— Колись!
— Ни на кого не работаю. Правда!
— Что ты его спрашиваешь — бить надо, пока не колонется. Дай-ка я, — сказал Кот и начал Глазу ставить моргушки одну за другой. Видя, что отключается, дал отдышаться и начал опять.
