Захар Прилепин - Обитель
— Я Артём, — поправил Артём. Он выставил на стол грубо порезанный салат из репы, моркови и лука и начал ловко очищать рыбу.
— Да, безусловно, извините, — соглашался Осип и продолжал, время от времени облизывая губы, отчего, видимо, они даже летом у него были обветренные: — Вместо того чтоб менять названия, они бы лучше обеспечили нам питание. Вы даже не представляете, какое разнообразие рыбы можно обнаружить в этих водах. Сельдь и треска — это понятно, это и сюда перепадает, хоть и в ужасном приготовлении, я ел в карантинной. Но здесь ведь водится три вида камбалы, навага, зубатка, корюшка, бычки — поморы их называют «керчаки», до десяти видов вьюнов — редкая среди рыб живородящая форма! А ещё сёмга, два вида колюшек — трёхиглая и девятииглая… А озера? Здесь великое множество озёр — более трёхсот! И в них водится ёрш, карась, окунь, щука, плотва. И даже встречаются форели! И всё это можно есть! Но мы не едим! Почему?
Артём ещё не нашёлся с ответом, как Осип начинал выкладывать новые свои размышления:
— Стоит задуматься, какие тут бывают миражи. Вы ещё не становились свидетелем здешних миражей? О, это удивительно. Обыкновенно невидимый, тем более с низких мест острова Кемский берег иногда появляется на горизонте и кажется близким! Небольшие острова, находящиеся на некотором отдалении от нас, порой кажутся сплющенными и приподнятыми вверх. А остров Кутузов порой принимает вид вообще фантасмагорический — то он видится гигантской шапкой, то грибом, то зависшим в воздухе дирижаблем!.. Стоит задуматься: может быть, и мы тоже — мираж? Вот нам с вами кажется, что мы сидим в тюрьме, а мы — жители гриба? Или пассажиры дирижабля?
— Или вши под шапкой, — сказал Артём, как ему показалось, к месту.
Но Осип взглянул на него строго и тут же расставил всё на свои места:
— Французский геометр Монж давно уже объяснил, в чём тут дело. Причины в различной плотности верхних и нижних слоёв воздуха — и в происходящем вследствие этого преломлении лучей света!
* * *Невзирая на геометра Монжа, Артём всё равно чувствовал себя как в мираже. Надо было покрепче держаться руками за дирижабль, чтоб не выпасть.
Оказалось, что теперь он прикреплён ко второй роте.
Василий Петрович говорил, что в ней собраны спецы на ответственных должностях, но всё обстояло несколько иначе. Помимо хозяйственников и экономистов, всё больше из числа каэров, тут ещё были научные работники, в лице того же Осипа, а также счётные и канцелярские работники из Административной и Воспитательно-просветительской части. Будущее спортивное празднество, как понял Артём, пустили по линии воспитания и просвещения — поэтому разномастную публику, набранную Борисом Лукьяновичем, тоже переводили сюда.
Подъём во второй роте был в девять утра.
Некоторая сложность обнаружилась в том, чтобы вечером угомонить Осипа, потому что разговаривал он непрестанно. Но в первую же ночь Артём безо всяких угрызений совести заснул ровно посредине очередного монолога своего учёного товарища, а тот, кажется, ничего не заметил.
Зато с утра Осип проснулся в натуральном страдании: казалось, что всё лицо ему замазали столярным клеем.
Артём сходил за кипятком, заодно осмотрелся повнимательней.
Кельи располагались по обеим сторонам просторного коридора. Топка, отметил Артём, была общая. Ровно сложенные дрова в нише стены — видимо, ещё монахи их здесь хранили.
Возле дров стояла обувь: сапоги, ботинки, калоши.
«Здесь не воруют!» — удивлённо понял Артём.
Размеренно начавшийся день продолжался совсем хорошо.
Забежал на минуту озабоченный Борис Лукьянович и вручил Артёму на руки 8 рублей 27 копеек соловецкими деньгами. К деньгам — специальное разрешение на свободное посещение магазина и проходку за территорию кремля без конвоя.
У Осипа такая бумага уже была; мало того, он имел право свободного выхода на берег моря, а в пропуске Артёма значилось, что ему в такой возможности отказано.
«А мне и не надо», — подумал Артём, разглядывая пропуск, который держал в правой руке, сжимая в левой деньги.
— Забегите завтра в канцелярию и распишитесь за всё это, — велел Борис Лукьянович, спеша дальше. — А то я всё под свою ответственность раздаю.
На радостях Артём позвал Осипа затовариться в соловецком ларьке — он располагался прямо в кремле, в часовне преподобного Германа.
Но ларёк оказался закрытым.
Тогда отправились в «Розмаг» за пределами кремля.
Артём чувствовал себя торжественно и взволнованно, почти как жених.
Казалось, что часовые на воротах должны сейчас отнять все бумаги как поддельные и отправить задержанных под конвоем в ИСО, где, наверное, Галя уже заждалась Артёма… но нет, их спокойно и даже как-то обыденно выпустили.
«Как же всё удивительно», — признался себе Артём, чувствуя непрестанный щекотный зуд в груди.
Даже чайки орали радостно и восхищённо.
Случалось, Артём ходил без конвоя по ягоды — но там всё равно был наряд и никому бы не взбрело в голову вместо работы отправиться по своим делам. А тут он шёл, никому ничем не обязанный и безо всякого сопровождения.
Осип, кстати, совершенно не осознавал этой прелести: на общих работах в карантинной его продержали всего полторы недели и тут же определили в Йодпром — на производство, как он пояснил Артёму, йода из морских водорослей.
Каждый день Осип отправлялся в располагавшуюся на берегу гавани Благополучия лабораторию, которую, к слову, успел разругать за отсутствие самых необходимых для работы вещей.
«На баланы бы тебя, там всё необходимое есть», — беззлобно думал Артём.
«Розмаг» оказался аккуратной деревянной избой, стоящей на зелёной лужайке, вдали от всех остальных построек: что-то во всём этом было сказочное.
Внутри пахло как из материнской посылки: съестным и мылом, сытостью и заботой.
Товары подавали четверо продавцов, тоже лагерников, преисполненных своей значимости, — на такую работу без хорошего блата было не попасть.
«Выбор в „Розмаге“ не обескураживающий, но простой и самоуверенный, как советская власть», — сказал как-то Василий Петрович.
Так и оказалось.
Килограмм сельди стоил рубль тридцать, колбасы — два пятьдесят, сахара — шестьдесят три копейки. Одеколон — пять рублей двадцать пять копеек, английская булавка — тридцать копеек за штуку.
Имелись два вида конфет и мармелад — тот самый, которым Афанасьев угощал Артёма. Пшеничный хлеб, чай. Оловянные тарелки, ложки, кружки. Зубной порошок, пудра, румяна, помада для губ, расчёски. Продавались также примус, печка-буржуйка, чугунок и огромная кастрюля.
