Алексей Иванов - Ненастье
Солнце потихоньку поднималось над дорогой и палило всё сильнее, словно прямой наводкой. Хлебно‑бурый склон горы, под которым на трассе растянулась автоколонна, казался прожаренным, как ржаной сухарь; он крошился каменными осыпями. Здесь всё обманывало. Полярная синева зенита должна была остужать, но обжигала глаза, будто кислота; фарфоровое небо дышало зноем, как печной свод. Внизу в валунах бурлила река Хиндар, но шум воды в этом пекле звучал треском горящего масла на сковороде.
Колеи покрывала белая тонкая пыль, едкая, как пепел. Сапёры читали историю дороги по этой пыли, по камешкам, по рытвинам. Всё оставляло свои следы, и сапёры научились понимать их, а иначе тут не выжить. Вот лежат три одинаковых булыжника — не знак ли это на закладку?.. Вот болтик: откуда он здесь?.. Вот ровная проплешина — а не яма ли это с фугасом на дне, засыпанная щебнем и плотно утрамбованная ногами? А вот на песке мирная вышивка крестиком: это прыгали лёгонькие кеклики, афганские воробьи.
За сапёрами медленно тащилась вся разномастная колонна, сдержанно рычала моторами и дымила выхлопными трубами. Броня раскалялась на солнце, и все дверцы и люки машин были открыты; от вибрации корпусов дребезжали слабо закреплённые железяки; пыльные стёкла автомобильных кабин полыхали бликами, нестерпимыми для глаз; в оптике вроде триплексов наблюдения или бинокулярных прицелов линзы горели как прожекторы.
Прапорщик Сергей Лихолетов сидел на свёрнутом спальном мешке на крыше БМП, курил и рассматривал сапёров. Эти парни — смертники. Если «духи» нападут из засады, первыми они скосят сапёров. Конечно, перед маршем дорогу прочесали «вертушки», проверили на душманов, но разведка с неба — не гарантия. Лихолетов был готов к атаке «бородатых» в любой момент. Даже на крыше БМП он расположился так, что в наиболее вероятном секторе обстрела его прикрывала башня. Лихолетов вёл себя как американский рейнджер и выглядел не по‑советски: каску свою он обтянул куском маскировочной сети и не снимал чёрных очков‑«хамелеонов». Разве что короткие рыжеватые усы намекали на то, что прапорщик — русский.
Он командовал боевым охранением всей колонны, однако предпочитал находиться на самом опасном месте — возле сапёров. Он присоединился ко второму расчёту, который ехал во второй БМП. Расчёты уже сменились дважды: сапёры отрабатывали час — и залезали отдыхать «на броню», уступая пост. «На броне» было легче, чем в десантном отсеке БМП. В отсеке стенки и потолок раскалились от солнца, а банная жара не вытекала из приоткрытых кормовых дверей: в общем, днём машины превратились в душегубки.
Сапёры, мокрые от пота и грязные от пыли, сидели на крыше БМП, заставленной патронными ящиками. Ящики были прикручены к скобам и проушинам проволокой и служили багажниками десанту, которому в тесном отсеке не хватало пространства для вещмешков и разного снаряжения. Здесь, наверху, духота не давила на грудь, хотя людей иногда заволакивало густым дизельным выхлопом из сопла, расположенного тоже на крыше. Сапёр‑вожатый даже затащил «на броню» свою собаку: снял с неё намордник, усадил рядом с собой и прижал рукой. Большая чёрно‑рыжая псина тяжело дышала, вывесив язык, и косилась на незнакомых ей солдат охранения.
— Ноги из люков достаньте, мужики, — посоветовал прапорщик сапёрам. — Случится подрыв — может отрезать. Бывало, и головы срезало.
Около полудня, на пятом часу марша, колонна добралась до кишлака. О его приближении свидетельствовали маленькие зелёные поля возле дороги, заботливо огороженные стенками из камней или глиняными валами.
— Тормознёмся? — спросили у Лихолетова. — В дукан заглянем.
В это время из люка на башне по плечи высунулся командир экипажа в замасленном ребристом шлемофоне и крикнул:
— «Тобол» передал, стоянки не будет!
«Тобол» — позывной командира колонны.
— С машин не слезать! — приказал Лихолетов. — Ссым с брони на траки.
Кишлак Ачинд считался безопасным, «советским», при въезде над углом какого‑то дома на палке висел выгоревший красный флаг. Сюда из Шуррама доезжали подразделения царандоя — афганской милиции; для самообороны тут был сформирован небольшой отряд, вооружённый страшными местными самопалами — «мультуками», и старинными английскими винтовками «Ли Энфильд», которые остались от времён британской оккупации. Эти винтовки были без магазинов и с большими стальными шарами на рукоятках затворов; называли их «бурами». Хотя верить красным флагам и афганским царандоям не следовало. Афганцы миролюбиво улыбались «шурави», но кто знает, кого «буры» и «мультуки» Ачинда выцеливали по ночам.
Дорога делила Ачинд пополам. Лихолетов с БМП разглядывал нижнюю часть кишлака, расположенную на склоне между дорогой и бурливым Хиндаром. Толстые глинобитные стены, глухие и шершавые; если и есть в них окошко, то маленькое и занавешенное изнутри. Здания — будто огромные коробки, плоские крыши устланы сеном или циновками. Из‑за этих плоских крыш кишлак сверху напоминал неряшливую шахматную доску, где каждая замусоренная клетка — на своей высоте. Во дворах за оградами‑дувалами Лихолетов видел крохотные садики с пышными и кривыми плодовыми деревьями; открытые галерейки с объёмистыми горшками, полными всякой зелени; широкие, тоже глинобитные ступени — дастарханы, крытые коврами; низенькие печи из камня‑плитняка — тандури. Это была невероятная, но совершенно реальная жизнь из арабских сказок про падишахов и джиннов.
Автоколонна медленно проехала вдоль шеренги дуканов — маленьких афганских лавчонок, забитых всяким пёстрым товаром от одеял и чайников до индийских джинсов и корейских магнитофонов. Торговцы‑дуканщики размахивали руками, зазывая к себе солдат‑«шурави», и что‑то возбуждённо кричали, но их не было слышно за рокотом моторов и лязгом гусениц.
Сквозь дизельный чад пробивались запахи кишлака: сочное зловоние навоза, горечь кизячного дыма, чистое благоухание шелковиц. Автоколонна подняла над кишлаком птичью тучу. На улицах мужчины поворачивались к дороге и рассматривали колонну, приставляя ладони козырьком к бровям, а женщины в голубых паранджах куда шли, туда и шли, будто механические куклы, и не останавливались. В одном проулке Лихолетов заметил пустую «барбухайку» — восточный грузовик с высоченным кузовом. Кабина и кузов были ярко разрисованы тиграми, павлинами, драконами, слонами, какими‑то узорами, а может, сурами из Корана. «Барбухайки» у афганцев служили автобусами. Лихолетов не раз встречал эти колымаги на дорогах войны: люди ехали в кузове вместе с овцами и коровами; те, кому не хватило места, лепились на подножках и сидели на крыше кабины. Громоздкие грузовики, подвывая и шатаясь, изо всех сил лезли в гору по серпантину или, наоборот, сжигая тормоза, дымя и сотрясаясь, спускались с горы.
