Александр Тарнорудер - Ночь - царство кота
Внезапно со стороны дворца послышались крики ужаса, перекрывшие вой толпы. На площадь вылетела Фараонова конница и на полном ходу клином врезалась в людскую массу, без разбора колотя булавами и дубинками направо и налево. Не самые резвые остались лежать на камнях в расширяющемся проходе под копытами разгоряченных, с трудом управляемых лошадей. Всадники работали споро и жестоко, и через несколько минут двойное кольцо отделяло Юсенеба, прижимающего к груди Анубиса, от штормового людского моря. Юсенеб, медленно ступал, наклонив голову, внимательно смотря под ноги, чтобы не споткнуться о распростертые тела. Какая ирония, подумал он, вновь стать центром поклонения, и из-за чего? — Из-за умершего кота.
Пешие воины, тройным заслоном охранявшие широкую лестницу, ведущую во дворец, поедали его глазами. Конные остались внизу наводить порядок на площади. Они медленно прошли под колоннами и вступили в тронный зал. Зал был наполнен знатью со всего Египта, лишь узкий проход прорезал его наискось от дверей и упирался в черный трон Осоркона. В отличие от площади, в зале царила тишина, нарушаемая только доносившимися извне воплями. Полотно белой материи, расстеленное перед троном, ожидало священного любимца. Все так же медленно двинулся Юсенеб по проходу и бережно положил абсолютно черное, без единого светлого волоска, тело кота перед троном. Проделав это, Юсенеб отступил на шаг и, отдавая Анубису дань, распростерся на полу. Он скорее услышал, чем увидел, как Осоркон проделал то же самое. Шорох и гул возвестили, что и гости пали ниц перед животным, носившем имя Бога. Юсенебу показалось, что Осоркон всхлипнул, или это просто был тяжелый вздох.
Фараон поднялся и тем дал знак остальным.
— Анубис был с нами восемнадцать лет, — сказал Осоркон. — Великая Богиня Убасти решила призвать его к себе в день Великого Праздника. Тем самым Анубис присоединится к богам, нашим покровителям. Этот человек, — Осоркон указал на Юсенеба, — был избран самим Анубисом быть хранилищем его души, пока она окончательно не переселится на небо… И мы окажем ему те же почести, что оказали нашему богу Анубису.
Не глядя на Юсенеба, Осоркон распростерся на земле. Юсенеб не верил своим глазам: в его мечтах, в его снах на протяжении жизни, он отдал бы все за один этот миг — владыка Египта и все его подданные простерлись перед ним на каменном полу. Лишь одна фигура помедлила — то был Хори. Его недоуменный взгляд, казалось, проник внутрь Юсенеба и вызвал ответный взгляд. Юсенеб почувствовал, как, широко раскрывшись, округлились его глаза, волосы на затылке встали дыбом, уголки губ дернулись вверх, пальцы на руках непроизвольно сжались. Когда из горла был готов вырваться звериный рык, он увидел испуг на лице Хори, и тот послушно присоединился ко всем остальным.
— Принесем же дары наши Великой богине, — продолжил Осоркон, — и да примет она жертвы наши! Вознесем же молитвы наши Великой богине, и да услышит она голос наш! Воздадим же последние земные почести покровителю нашему Анубису.
В зале появились четыре воина в золоченых доспехах. Они прошествовали с носилками, искусно вырезанными из единого куска черного дерева с ручками из слоновой кости. Воины осторожно приподняли за четыре угла материю, на которой покоился Анубис, опустили ее на носилки и медленно двинулись из зала. Осоркон сделал пару шагов следом и, видя, что Юсенеб колеблется, молча дал ему знак присоединиться.
Площадь уже очистили от тел и даже отмыли от крови. Двойные ряды пеших и конных образовали широкий проход посреди огромной безмолвной толпы. Четверо флейтистов заиграли протяжную мелодию, поплывшую над площадью. Потом к ним присоединилась восьмерка музыкантов с систрами, и площадь затопили звуки весенних ручьев и эоловых арф. Флейты двинулись вперед, за ними, в окружении систр, следовали носилки, замыкали каре еще четыре флейтиста. За каре последовали Осоркон и Юсенеб, сопровождаемые стражей, а дальше долгой чередой шагали гости, переругиваясь из-за места в процессии.
Храм Великой Убасти находился посреди города поодаль от дворца. Жители Бубастиса высыпали на улицы, дополняемые сотнями тысяч гостей, широкие улицы были забиты толпами народа. Как только процессия покинула площадь, к музыкантам присоединились сотни мандолин и цимбал, тамбуринов и труб, трещоток и барабанов. Процессия двигалась посредине пестрой кипящей людской реки, стиснутой берегами белых домов. Дорога шла под уклон, туда, где возвышалась над домами зеленая шапка высоченных деревьев. Дома расступились, давая простор широким каналам с деревьями по берегам. Храм стоял на острове, отделенный от города каналами, и только к обращенному на восток входу вела широкая аллея. Украшенные фигурами стены красного мрамора образовали квадрат, обрамлявший внутренний двор. Роща высоких деревьев скрывала сам храм от досужего взгляда. Тысячи кошек: черные, серые, рыжие, полосатые чувствовали себя полными хозяевами, они лакомились повсеместно расставленной едой, играли друг с другом, ссорились и дрались, или лениво лежали, греясь в лучах еще не жаркого весеннего солнца. Котята копошились в больших корзинах, служанки размачивали хлеб в молоке и кормили их.
Процессия остановилась перед золотой статуей Великой Убасти, стоявшей посреди храма. Позади статуи стояли четыре вазы с огнем питаемым священной акацией, слуги принесли факелы из дерева авокадо. Носилки с Анубисом поставили прямо перед статуей. Храм наполнился ручейками систр, заплакала одинокая флейта, дополняемая грустью эоловых арф.
— О Великая Богиня Убасти, душа Исис, — начал Осоркон.
— Услышь мольбы наши, сердце из солнца,
— Посети нас в Храме своем,
— Подай нам знак милости своей,
— Помоги нам познать все сущее,
— Направь слуг своих к истине.
— Да будет благословенна Великая Убасти,
— Принимающая детей своих к жизни вечной.
— Да будет благословенна Великая Убасти,
— Чья бесконечная любовь простирается до горизонта,
— Сохрани тело Анубиса и прими навечно его душу,
— Защити Анубиса данною тебе силой!
— О Великая Богиня Убасти,
— Посети нас в Храме своем,
— Подай нам знак милости своей.
Осоркон медленно опустился на красные камни. Его свита последовала за своим господином. Акация затрещала и вспыхнула ярким огнем, факелы выбросили длинные языки пламени, будто на них вылили плошку масла. Шорох восхищенного трепета пронесся по храму и выплеснулся за его пределы.
— Великая Убасти услышала наши молитвы, — произнес Осоркон, — Великая Убасти приняла к себе Анубиса! Славься Великая Убасти!!!
Праздник разгорелся с новой силой, как священная акация. На площади перед дворцом готовились к грандиозному жертвоприношению в честь Убасти и Анубиса. Гости хвастались жертвенными животными и спорили, чьи лучше и больше. Кошки были повсюду. Живые — пользовались абсолютной вседозволенностью, они клянчили вкусненькое и забирались на столы. Хозяева не брезговали есть с ними из одной миски, напротив, это считалось шиком. Статуи, статуэтки, амулеты кошек из любого материала от глины до золота продавались повсюду, цены на поделки из черного дерева и камня взлетели неимоверно, поскольку каждый жаждал приобрести символ Анубиса.
Базар, казалось, захлестнул Бубастис: здесь торговали всем, вино и пиво лилось рекой, музыканты, прорицатели, гадалки, артисты, циркачи устраивали представления на каждом углу. Осоркон приказал подать носилки, и они направились обратно во дворец. Юсенеб предпочел бы прогуляться по базару, чем делить досуг с Фараоном, но назад пути не было. Солнце едва разогрело полдень, и до главного вечернего торжества оставалось порядочно времени. В носилках, плавно покачиваясь в такт шагам, сидели два старика, два некогда лютых врага, сведенные в конце жизни по воле провидения и Анубиса.
Анубис был последний, кто меня любил, думал Осоркон, или нет, не так, кот любит только себя, а мне он позволял себя любить, принимал ласку, не боялся, не просил ничего взамен, конечно, посмотрел бы я на того, кто вздумал бы обидеть любимца Фараона, восемнадцать лет прошло, как появился, еще совсем мал был, а бесстрашен, лез всюду, клочья так и летели, вечно возвращался с царапинами на носу, потом уже к старости остепенился, обнаглел, стал изощренным в проказах, чувствовал полную безнаказанность, царем ходил по дворцу, только меня и признавал, давал себя погладить по голове, а попробуй, дотронься до ушей или спины — сразу лапой, величественный был кот, как и подобает, а умирать ушел к чужаку, и кого выбрал — раба, к старости получившего волю. Ничего не поделать, чужая душа — потемки, а так хотелось бы, чтобы Анубис выбрал его, Осоркона. Часть жизни ушла, да ее и осталось уже немного, этой жизни, скоро и его призовут к себе Боги, как призвали Анубиса, но пока он еще жив.
