Дидье Ковеларт - Чужая шкура
— Отвезешь меня в Алль?
— Почему в Алль?
— Ты должен меня накормить. Блинами не наешься.
Я не спорю. Сам-то, между прочим, тоже помираю с голоду. Не помню, обедал ли я? Помню лишь ее тело и мое неудовлетворенное желание, которое вновь охватывает меня, стоит ей заговорить. Когда я отпустил тормоз, она положила руку на мой член.
— Ничего, что я такая садистка?
— Протри стекло, — говорю я, протягивая тряпку, лишь бы занять ей руки.
Послушалась. Тщательно протирает зеркальце на своем щитке, пока я трогаюсь, почти ничего не видя.
— Люблю тебя, — шепнул я. Вот момент и подвернулся.
— Знаешь, почему в Алль? — вдруг спрашивает она, подводя глаза карандашом. — Этим летом я отмечала там окончание школы. В «Свиной ножке». Тридцать шесть устриц и первая в жизни пьянка, я вообще-то не пью. Хочешь, мы с тобой устроим вторую?
— Что вторую?
— Пьянку.
— Поглядим.
— Если нас остановят, у меня есть мятные пастилки. Возьмешь две, пожуешь, и можно дуть в трубочку — результат будет отрицательным.
— Все-то у тебя предусмотрено!
— Все, кроме самого важного. В другой раз притащу все, что нужно для любви.
Мы молчим. Наши пальцы, сплетенные на рычаге переключения скоростей, все скажут за нас. Проскочили улицу Бланш, пересекли площадь Оперы в направлении Биржи. На улице Лувра она советует мне ехать через туннель Алль, чтобы поставить машину на стоянке Сент-Эсташ. И тут раздается свисток. Универсал «Невада» с мигалкой. Я останавливаюсь, глушу мотор, делаю исключительно любезное лицо. У меня нет ни удостоверения личности, ни прав, ни страховки.
— Спокойно, — шепчет Карин, запихнув мне в рот конфету.
Не успеваю напомнить ей, что сегодня не пил и даже не ел. Чья-то рука открывает дверь, обычная проверка, будьте добры выйти и предъявить документы на машину. Разжевываю пастилку с независимым видом и выбираюсь наружу.
— Вам что же, ремень безопасности не нужен?
— Я бельгийка, — отвечает Карин.
Полицейские смотрят на нее сурово. Если она так пыталась разрядить обстановку, этот номер не прошел. Я достаю из кармана плаща пластиковый бумажник, где с изумлением, которое можно было изобразить куда убедительнее, не нахожу никаких документов.
— Ну да, я же доставал их, когда надо было снять копии для страховой компании… Там было полно народу, и…
— Документы на машину, — прерывает меня главный.
Перегнувшись через Карин, я послал ей взгляд, полный отчаяния, и вынул из бардачка свидетельство о регистрации.
— Вы Поль Гуйар?
— Нет-нет! Это тот, кто продал мне машину. — Я с таким праведным негодованием встал на защиту своего имени, словно его можно было найти хоть в одной базе. — Вы же видите, там все перечеркнуто.
— А вы не знали, что нужно получить новое свидетельство?
— Знал, конечно… просто был очень занят.
— От вас пахнет ментолом. — Страж подозрительно принюхался и протянул мне алкотестер: — Дыхните сюда.
— Он отказывается! — заявляет Карин.
— Я не отказываюсь! — возражаю я.
— Ваше право, — отвечает самый молодой. — Но вам придется проехать с нами в участок и сдать анализ крови.
— Вы из Второго управления? — поинтересовалась Карин. Полицейский кивнул, несколько удивленный тем, что слава его подразделения достигла Бельгии.
— Тогда ладно, — решила она. — Везите.
Они усадили нас в универсал, а младший вызвал эвакуатор за «Фольксвагеном», оставленным на разделительной линии.
— Все уладится, — тихонько утешает Карин, видя, как я расстроился. Полицейские садятся с двух сторон от нас и прижимают нас друг к другу.
Тот, что напирает на меня слева, воспользовавшись пробкой, записывает в блокнот мои данные, при каждом вопросе толкая меня в бок.
— Фамилия?
— Глен.
— Имя?
— Ришар.
— Дата и место рождения?
Вот с этим сложнее. Карин явно удивлена моим молчанием.
— Дата и место рождения? — Новый толчок в бок.
— Первое февраля пятьдесят седьмого, — говорю я, в конце концов, не вижу необходимости что-то здесь выдумывать.
— Место рождения?
— Сен-Жан, Морбиан.
— Номер департамента?
— Не помню.
— Пятьдесят шестой, — подсказывает шофер.
— Вы не знаете номера своего департамента?
— Я живу в Париже.
— Фамилия отца?
— Неизвестен.
— Матери?
— Idem.
— Ибн? Арабская, что ли?
— Латинская.
— Ее имя?
— Кончай, это он по латыни, значит, мать тоже неизвестна, — хмыкнул шофер.
— Ладно-ладно! Когда я тебя на дзюдо сделал, я над тобой не издевался! Профессия?
— Пианист.
— Писатель, — поправила Карин. — Ибн пианист.
Спины тех, кто сидит впереди, уже трясутся.
— Скоро вам будет не до смеха, — пригрозил дзюдоист. — Так пианист или писатель?
— И то, и другое.
— Место жительства?
Я назвал адрес на улице Лепик, как будто подписал себе смертный приговор, — с отчаянной храбростью и надеждой на чудо.
— Теперь вы! — переключился он на Карин. — Фамилия, имя?
— Я не знала, что ты сирота.
— Так уж вышло… Отец меня не признал, а мать не успела зарегистрировать: она умерла при родах.
— Значит, это бабушка тебя…
— Имя и фамилия, я спрашиваю!
Сохраняя полнейшее спокойствие, она отвечает:
— Спросите лучше у комиссара Жулля. Давайте, звоните ему! Скажите ему, что я Карин Денель, а там посмотрим.
Я в изумлении смотрю на нее. Полицейский на переднем сиденье отправил сообщение. По получении ответа в машине воцарилась напряженная тишина до самого приезда в участок. Высаживают нас гораздо вежливее, чем усаживали, открывают перед нами двери участка, уступают дорогу. Низенький толстячок в водолазке спешит нам навстречу, протягивает руку и жизнерадостно улыбается:
— Добрый вечер, дорогая мадемуазель, рад нашей встрече! Итак, кого вы нам привезли сегодня?
— Это Ришар Глен, — представляет меня Карин с оттенком торжественности.
— A-а, его не знаю, — не глядя на меня, он сует мне вялую ладошку.
Я отвечаю «добрый вечер, комиссар» с невозмутимостью добропорядочного гражданина.
— Пока еще «капитан», — сетует он, обращаясь к Карин. — Подумать только! Мы просим кредитов, а нам дают чины. Он кто, тоже писатель? И чем он нас порадовал?
— «Принцессой песков», — объявляет она гордо.
— Всего не перечитаешь, — извиняется капитан. — Что же с этим господином стряслось?
— Да ничего, ничего, — поспешно говорит Карин, опережая дзюдоиста, который уже приготовился зачитывать список правонарушений.
— Слава Богу, — вздыхает капитан. — Вы меня напугали. Райончик у нас тот еще… Ну, что такое, Бессоно? Вы же видите, мы беседуем.
— Прошу прощения, капитан, — наседает тот со своим списком: не пристегнутый ремень, отсутствие страховки, свидетельство на имя предыдущего владельца, просроченный техосмотр и отказ пройти тест на алкоголь.
— Ладно! — отмахивается капитан. И уже нам: — Вы посидите пока, я все улажу.
Указав на скамью, он холодно предлагает своему подчиненному пройти за ним в кабинет. Когда дверь за ними закрывается, я в упор смотрю на Карин, которая скромно сидит посередине скамейки, скрестив ноги и разглядывая свои ноготочки.
— Сейчас объяснишь или оставишь на потом?
— И объяснять нечего, — отмахнулась она, пожалуй чересчур беззаботно. — Он классный дядька, вот и все. Мы немного знакомы…
— И кого же ты в прошлый раз к нему привела?
— Бернара Анри Леви.
— Леви?!
— Я как раз про него и писала дипломную работу: о различных видах авторского «я» в его творчестве. Получила девяносто баллов из ста и в благодарность послала ему свой диплом на адрес издательства «Грассе». В декабре я была в Париже, он пригласил меня пообедать. И оказался вовсе не таким, как про него говорят. Никакого гонора. Наверняка он частенько заходит в «Свиную ножку», там бы я вас и познакомила… Уверена, он мог бы дать тебе хороший совет.
Пытаюсь казаться спокойным. Бернар-Анри Леви. Торгует в розницу своим гуманитарным «эго». Помешан на своей прическе и сигнализирует цветом рубашки о своем настроении.
— Не любишь его? — Карин глядит с таким волнением и грустью, что я еще больше ненавижу его.
Я задыхаюсь от возмущения: куда там, он же у нас философ, недремлющее око, совесть нашего времени!
— Он такой славный.
Еще бы не славный. Недавно, этой зимой я его, славного, на трех колонках раздраконил. Было время, я и книги Леви читал, но после выхода «Шарля Бодлера» в восемьдесят восьмом году стал критиковать его имидж, а не текст. Вот и в последней статье вставил неплохую шпильку: мол, Бернар каждый день смотрит себя в программе «Гиньоль»[43] по «Канал Плюс», изучая влияние своей куклы на собственный стиль. Гордиться тут нечем, но слишком уж легко и приятно размазывать его по стенке; впрочем, он всегда умно и тонко отвечает мне в своей рубрике журнала «Пуан», и я рад хотя бы тому, что потрудился не зря.
