Мария Эрнестам - Под розой
Она встала с дивана, подошла к окну и выглянула на улицу. Уже стемнело, но на небе светились звезды и полная луна. Только сейчас я заметила, что луна полная, а значит, все монстры проснулись.
— Я должна быть тебе благодарна?! — вырвалось у меня.
Я тоже поднялась и подошла к камину. Там на полке стояла Дева Мария, на белом мраморе играли отблески пламени. Она была как живая. И улыбалась. Мария, Матерь Божья, улыбалась. Мама повернулась ко мне. Она тоже улыбалась.
— Конечно, ты должна быть мне благодарна. Особенно теперь. За то, что у вас с Джоном ничего не вышло.
Имени Джона, слетевшего с ее губ, было достаточно, чтобы меня затошнило. Внезапная боль пронзила мне живот, и я почувствовала теплую влагу между ног.
— Что ты имеешь в виду?
Губы улыбнулись.
— Быть женой моряка и махать платочком с пристани — не для тебя. Я тоже чуть не совершила подобную ошибку, и видишь, что из этого вышло. Сидеть на суше и растить детей, пока твой мужик месяцами торчит где-то в море, а потом приезжает домой и делает тебе нового ребенка — разве это жизнь? Ты же у нас умная, интересуешься математикой. Так я Джону и сказала, и он оказался достаточно умен, чтобы понять меня правильно. С такими парнями можно весело провести время, но с ними нельзя планировать будущее, дорогая, поверь мне.
Я молча смотрела не нее. В такие вечера из леса выходили зайцы, и один из них сидел за окном и слушал наш разговор. Нос у него подрагивал, наверное, снова подул ветер. Ветки грустно шелестели и хлестали друг друга по спине под темными, странной формы облаками.
— Когда ты с ним разговаривала?
— В Лондоне, перед Рождеством. У меня был его номер, я позвонила, и он оказался дома. Мы встретились, и я ему все высказала. Что такая жизнь не для тебя. Что он должен подумать о тебе, если ты ему небезразлична. Полагаю, он меня правильно понял.
Я смогла выдавить из себя только один вопрос. Самый легкий:
— Как ты узнала его номер?
Мама улыбнулась. Такой я ее и запомнила. Красивой. Светлые волосы распущены по плечам. Красные губы. Смеющиеся глаза. Морщины и старую уродливую кофту скрывала темнота.
— Как же ты наивна, Ева! Откуда, по-твоему, у женщины возьмется телефон мужчины? Я же говорю: не стоит по нему плакать. Ни один мужик того не стоит! Неужели он был настолько хорош в постели? И что бы ты делала в этой Англии? Я хотела тебе только добра. Я же твоя мама. Окажись я на твоем месте, справилась бы. Я всегда была сильной и не боялась пробовать новое. Меня трудно запугать. Но ты… Ты пугливый мышонок, Ева, ты трусиха, ты боишься жизни!
Я видела только ее рот. Как он открывается, чтобы излить желчь. И я поняла — момент настал. Я должна заставить ее замолчать. Навсегда. Помоги мне, Дева Мария! Мне страшно. Я боюсь. Я взяла статуэтку и опустила ее на этот рот с силой, какой в себе и не подозревала. Я слышала, как где-то хлопнула дверь. Статуэтка описала в воздухе дугу и попала в цель. Мама даже не успела испугаться. Я промахнулась мимо рта и попала ей в лоб, и колени у нее подкосились. Она ударилась спиной о подоконник и рухнула на пол, так и не издав ни звука.
Несколько минут я стояла и смотрела на нее. Она лежала на спине, прикрыв глаза. Один висок вдавился, как на яйце, ударившемся об пол, из раны текла тонкая струйка крови. Я упала рядом с ней на колени и увидела, что она без сознания, но еще дышит. Рот у нее был приоткрыт. Мне представилась возможность сделать то, чего я так долго ждала. Мама никогда меня не полюбит. Но я ее люблю — по-своему, но люблю, особенно, когда она молчит, и ее слова больше не могут причинить мне боли.
Бледные бутоны роз мало напоминали цветы, но лепестки были свежими и упругими, и их было довольно много. Я посмотрела на луну за окном и начала обрывать лепестки один за другим и засовывать маме в рот. Она не сопротивлялась: я легко открывала ей рот и запихивала внутрь лепестки. Я продолжала совать эти нежные, тонкие лепестки, пока рот не заполнился целиком. Последние лепестки свисали на подбородок. Мама выглядела удивленной. Мне показалось, что я слышу какой-то звук, но его заглушил крик птицы за окном. Я пошла в кухню, налила себе чашку чая и взяла свежую булочку. И села с мамой рядом. Сколько я там просидела? Час? Или всю ночь? Я смотрела на нее и видела, как она красива, как она улыбается лепестками роз и как эти лепестки заполняют пустоту внутри нее, как она ест розовые лепестки, дышит розами, пьет их нектар, как вся она заполняется нежными, тонкими, душистыми лепестками. Я сидела рядом. Пока ее дыхание не остановилось. Пока сердце не перестало биться под моей ладонью, прижатой к ее груди.
Огонь в камине погас, остались один угли. Не было слышно ни звука — ни внутри, ни снаружи. Я смотрела на маму и думала о том, какой она была — внутри и снаружи. Внешне она была веселой и общительной, симпатичной и беззаботной, умной и талантливой. Но за этим блестящим фасадом скрывалась гниль, о которой знали только я и папа. Только мы знали, что на самом деле она лгунья и предательница. Депрессивная истеричка, которая не способна ни выслушать кого-то, ни понять, ни простить. Там, внутри, ей было наплевать на меня, ее бесило уже одно то, что я существую.
Я вспомнила все, что мне пришлось выслушать от нее о себе: что я ни на что не гожусь, ничего из себя не представляю, что я полное ничтожество. Но она допустила жестокую ошибку, дав мне имя Ева. Потому что Ева значит «жизнь». Я подумала о Бритте и Джоне. Все кончено. Теперь я могу обрести мир и покой.
Еще через какое-то время я тепло оделась и пошла в гараж за лопатой и ломом. Ветер ударил мне в лицо, и у меня перехватило дыхание, но я знала, что должна сделать это. Вспомнив Бустера, я выбрала дальний угол сада, где было меньше всего камней. Там я начала копать промерзшую насквозь землю. Не знаю, сколько я копала, должно быть, несколько часов. Я не чувствовала холода, напротив, мне было так жарко, что, казалось, даже лед внутри меня начал таять. Я поблагодарила Бога за мягкую зиму, и когда яма была достаточно глубока и широка, вернулась в дом, где лежала мама. Она выглядела бледной. Кровь на виске застыла и была похожа на засушенную розу в гербарии, и когда я прикоснулась к ней, она была холодной. Бустер отправился на тот свет в старом мешке, но для мамы я отыскала специальный пакет для одежды. Он был красного цвета, на молнии и подходящей длины. Маме бы он понравился. Особенно молния.
Я засунула маму в мешок и поволокла в сад. Не знаю, откуда у меня взялись на это силы, наверное, мне помогала полная луна. Наконец, мне удалось дотащить тело до ямы и сбросить вниз, и я начала засыпать могилу. Закончив, я разровняла холмик. Теперь ничто не говорило о том, что здесь произошло. Земля, конечно, выглядела свежевскопанной, но об этом я решила подумать позже.
Я вернулась в дом, вытерла кровь с пола, вымыла статуэтку Девы Марии, радуясь, что она не пострадала, и поставила ее на место. Как всякая хорошая мать, она всегда была рядом со мной. Потом я подошла к маминой сумке. Открыла ее. Как всегда, туда были небрежно напиханы какие-то вещи, но еще оставалось место, так что я без труда засунула туда пальто и сапоги. Сумку я оттащила в гараж и спрятала под брезентом. Летом я устрою ей похороны в море. В море, где покоится мой настоящий отец. В море, где плавает Джон. В бездонном море, где киты возрождаются к новой жизни. И тут меня посетила мысль: человек испытывает угрызения совести не потому, что согрешил, а потому, что его в этом грехе уличили.
30 июля
Казалось, силы меня покинули, и я больше не смогу писать. Я убила маму и думала, что тоже умру. Когда прошлой ночью я облекала в слова все то, что сделала тогда, казалось, пришел мой час. Я умру. Но мое рациональное «я» помогло мне выжить тогда, оно же спасло меня и теперь. Я захлопнула дневник, легла в постель и проспала несколько часов подряд без сновидений — даже Пиковый Король мне не мешал. Да, я продолжаю называть его так, как звала все эти годы, хотя, наверное, должна была бы называть Симоном. Король Симон. Король жизни. Мой папа. Я не знаю, где он, но теперь у него хотя бы есть имя.
Я пыталась его разыскать. Через пару лет после того, как мама исчезла из моей жизни и розы выросли на ее могиле, я обратилась в полицию, но мне мало чем могли помочь. Имени и даты было недостаточно, чтобы найти информацию об исчезновении человека в море много лет назад. Я позвонила паре маминых друзей молодости, но никто из них не смог припомнить Симона. И я прекратила поиски. Время даст ответы на все вопросы. Если захочет. Или сам Пиковый Король. Так думала я тогда. Сейчас я знаю, что он не хотел давать мне ответ. Зато всегда был рядом. Все эти годы он жил в моих снах и фантазиях, но делал только то, что хотел. Он убаюкивал меня на ночь, как папа, ласкал, как любовник, когда у меня была такая потребность, но никогда не говорил о себе. Когда я пыталась надавить на него, он просто ускользал, уходил на дно, как те киты, о которых рассказывал мне, когда я была еще в материнской утробе.
