Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене
Страха, кажется, не было. Появилась было мысль о том, что умирать рано, преждевременно, многое не сделано. И еще остался в памяти страх. Нечеловеческий ужас, который коснулся её одним каким-то краем. Страх судного дня, поскольку, если это конец, то надо отвечать за всё.
„Но я еще не готова! Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Спаси и помилуй меня грешную!“
Уже почти в истерике. Ночь она провела в забытьи, среди неясных болезненных картин. Ночью слабость перетекла в нервную лихорадку, затем полное забытье. Это был не сон, это было смиренное умирание, которое под утро закончилось слабостью.
„Идет процесс. Я – сейчас куколка, из которой что-то вылезет потом на свет божий. Выйдет и распрямит крылья, и вздохнет полной грудью. Потребуется воздух всего мира, чтобы мне надышаться“.
Но для пробуждения силы надо особым образом заснуть. И тогда во сне Ксения сумеет настичь убийц. Но если она воспользуется дьявольской силой власти над сном – сама станет сном. Телесно умрет, станет мертвечиной, падалью, стервой.
Ксении приснился последний сон. Перед тем как сделать окончательный выбор.
В долине светит красными огнями очередной храм судьбы – как шкатулка с сюрпризами, – внутри – как и во всех прежде встреченных ею храмах – священник вялый пел по книге, и пахло отовсюду временем прожитым, неизвестно с какой целью – но по линии судьбы. Осталось пройти несколько шагов до двери, в проеме которой мерцал огонек свечи – чуткое и самое прекрасное начало церкви судьбы. Кто строил эти храмы судьбы – неизвестно. Строители всем были хороши, не знали лишь одного – веселья, скучны были. Их путь к судьбе был скучен, хотя и правдив, но отдавал тухлятиной хорошо сгнившего мяса.
А снаружи воздух свеж и ясен – как и вокруг каждого храма судьбы. Легко и чисто дышалось. Нежность на лицах пустоты, окружающей его очередной этап судьбы.
Вечный приют ее подождет.
Прощальный жест рукой. Без оглядки – вперед к цели следующего, не похожего на все остальные, дня.
Ксения отказывается от мысли об убийстве, но не от мести. Во имя любви. Во имя жизни. Ксения влюбляется в убийцу своего мужа Андрея и решает родить от него ребенка, потому что убеждена, образ убитого ее мужа запечатлелся в его убийцах. А значит, ребенок, рожденный от убийцы мужа, впитает образ ее мужа, а потому будет как бы ребенком от мужа Василия.
Неожиданно за дверью Ксения услышала что-то до боли знакомое, что-то из детства – нечеловеческие шаги. Она вспомнила. Впервые эту походку она услышала в конюшне, куда её отвел еще до своей неожиданной смерти папа. И это были тяжкие шаги лошади. В гостинице не могло быть лошадей. Шаги подступили к двери номера. Раздался стук. Андрей. Она быстро втянула его внутрь, выглянула в коридор – никого.
„Кто нибудь еще был в коридоре?“
„Я один. Ты чего-то боишься? Успокойся! Хвоста нет“.
„Дурак. Дурак хвостатый. Я слышала шаги лошади“.
Андрей покрылся розовой плесенью смущения. В минуты, предшествующие сумасшедшей страсти, звук его шагов напоминал лошадиные. Об этом ему однажды сказала уличная проститутка в Тбилиси, в которую он был влюблен, и хотел её сильнее ночного дождя – самого сильного и любимого ощущения в жизни.
Когда-то, еще до встречи с молодой и белой кожи грузинской девой, вычурности не было в его взоре и снах, он брел напряженно к воротам своей судьбы – и не было никого, кто бы позаботился о его прошлом или будущем, всем было все равно, даже его родной брат, который умер еще до рождения светил – не советовал ему отвлекаться от дарованной судьбы.
„Тогда в посольстве у тебя были особенно сексуальны бедра, спина, задница, а сегодня – губы“. – Это были первые слова, произнесенные пархатым, после первой любовной бездны, в которую она бросила свое тело в этом номере, в этой гостинице, в коридоре которой путешествовали лошади – из детства к смерти.
По первости она всего лишь хотела узнать, что же делают и живы ли, и где они – остальные убийцы Василия, которому они отрезали голову на полустанке близ Нижнего Новгорода.
Чудовищно, конечно, но Ксения, действительно, увлеклась Андреем. Это была мгновенная страсть, как мгновенная смерть. Или это была самая совершенная месть. Да! Это была месть! Родить от Андрея ребенка, в котором кровь убитого им Василия. Родить ребенка, которого она не родила от Василия, не родила от Александра. Вся накопившаяся детородная страсть женщины может преодолеть проклятие времени. И получится ребенок. И сказать ему об этом после родов. Или наоборот. Уже неважно. Ведь он – ее поводырь на новом пути в вечность. Страсть мщения – это упоение абсолютной свободы. Холод вечности уже пропитал их души и сердца. Им уже никуда не деться друг от друга. Они уже не могут друг без друга. Крепче ветра были эти объятия. Им предстояла трогательная история предсмертного разврата. И горькая страсть.
Ксения поняла, что ребенок будет похож на Василия. Она поняла, что Василий запечатлелся в душе своего убийцы Андрея. Ксения рожает ребенка от Андрея. А на самом деле от Василия. Ребенка Ксения называет Василием.
„Кто такой Василий? Ребенок боли. Ребенок сна. Ребенок бессилия и силы. Ребенок воли. Ребенок памяти. Ребенок страха. Дитя любви, мести и надежды. Сердце болит. Тихая печаль. Нет сил. Больно мне. Больно. Радуйся мне. Нет! Все равно – тебя я ненавижу. Да. Ты мне не заменишь его. Ты – кровь. Он – боль. Ты – страх. Он – надежда. Не нужно. Я не нуждаюсь в жалости. Я – ничтожная тварь. Места нет мне на земле. Довольно. Слова ничто не значат уже в моей жизни. Слова я пережила. Остались мысли, чувства и вера. Господи! Прости нас, Господи!“ – Думала Ксения, закрыв ладонями уши.
У Ксении было абсолютное ощущение, что она сейчас куколка, из которой что-то вылезает на свет божий. Выйдет и распрямит крылья, и вздохнет полной грудью. И ей потребуется воздух всего мира, чтобы надышаться.
„Очень не скоро понимаешь смысл жизни. Очень не скоро“. – Ксения прошептала эти слова, погладила струи ветра, охватившие ее со всех сторон, и подошла к краю крыши.
„Украсть свет и ветер нельзя – неисчерпаемы. Можно лишь взять и повернуть вспять движение сердца, тогда, кажется, можно мертвого поднять. Трепет тела, лепет рано умершего, или даже не родившегося человека. Страх улетучивается, остается лишь воспоминание о сне. И жизнь превращается в воспоминание. Правды нет, есть лишь олицетворение правды. Нет счастья. Нет жизни. Лишь страдание и память. Бред горячечный рассудка и припухшая от жадности и жажды к жизни совесть. Необъективное начало. Три года страсти. Или это уже не страсть? Боже! Рыдания меня наполнили. Я умираю. Нет никаких сил. Я в Париже превратилась в тебя, все твои устремления, боль, надежды и стремления переселились в меня, я и сделаю твою жизнь, я – это и есть ты, ты – это теперь я. Здравствуй, любимый мой. Господи! Меня здесь больше ничего не держит. Я теперь совсем пуста. Но я хочу еще сильнее жить, теперь и за тебя. Я сделаю, милый, всё, что ты хотел и не успел. Я – это теперь ты“. – Последние слова Ксении, которые услышала Земля.
Она расставалась с жизнью недолго. Просто откинулась назад и полетела. Этот мысленный полет был неяркой вспышкой над бездной страха и устремлением к неизведанному, неизъяснимому и зовущему.
Она еще успела сказать перед последним шагом в небытие: „Время уходит в никуда“.
И улетела навсегда из этой заполошенной жизни, назад, к воспоминаниям. Хризантема смерти затуманила её взгляд.
Ксения проснулась. Хотела встать. Но слабость.
Впрочем, это конечно же, уже не та ночная слабость, когда она не могла даже дотянуться до звонка, чтобы вызвать служанку, потому как Александра дома не было, он уехал в Марокко, где вновь начались волнения.
Слабость. Томление. DieSehnsucht.
Что-то снилось.
Вновь смежила веки.
„Вновь видение. Вздымает руки вверх фигурка, высвеченная светом, бегущая по черной глади воды, ровной и блестящей, будто стекло окна изнутри, со стороны света. Мрак ночи там, беспросветность одиночества здесь. Левая часть спины ноет, и разламывается спина. Молчаливая фигурка вздымает руки, и молит о помощи немое лицо. Ни крика, ни ужимки, ничего. Лишь волосы по ветру стелятся. Что-то снилось. Может быть. Что-то снилось омерзительное! Хотя и не по-христиански так-то. Все одно – омерзительно. Хлопнула в прихожей дверь. Почтальон принес газеты. Или служанка пошла на рынок. Как же мне жить дальше? Как жить? Жизнь рассыпается на части, ничего не осталось в душе. Пустота меня окружила. Я вновь одна, как после смерти Василия. Только теперь еще хуже. Теперь одна и в будущем, а не только в прошлом. Я уничтожена. Мое сердце сгорело, а ум расплавился, а сердце истлело. Хотя и продолжает ныть“.
